— В редкие минуты, когда бабушка отрывалась от студентов и цифр, — усмехнулась Лиза. — Она не была такой хрестоматийной бабулей, преподавала в Плехановской академии, заведовала кафедрой экономической теории. Когда я училась, в Академии все еще висел ее портрет, студенты и аспиранты бабулю обожали, а она их, всё время толпились у нас дома. Домохозяйка готовила ужины не меньше, чем на десять человек, — теперь Лиза уже открыто улыбалась, годы жизни с бабушкой были самым счастливым временем для нее. — А я росла среди всей этой суеты, обсуждения экономических моделей и концепций, переживаний молодежи, их стремлений, которые бабушка направляла железной рукой. Помню, что мои сочинения проверяли бабулины аспирантки, доверяли мне свои любовные секреты, а потом мы все вместе на большой кухне под бабушкиным руководством пекли пироги.

Алексею было безумно интересно слушать Лизу, он и не представлял, какая у нее была семья.

— Теперь понятно, почему ты сама выбрала Плешку.

— Да, математика и экономика были для меня всем. Нет, у меня, конечно, были отличные оценки по всем предметам, другого бабушка бы не потерпела, но любила я только цифры. Помню, бабушка пыталась приобщить меня к музыке, театру, но я при первой же возможности бежала от этого прочь.

— Была такая серьезная девочка?

— Очень, но бабушка была и рада. В нашей семье несерьезная моя мама, этого вполне хватает.

Лиза замолчала, если воспоминания о бабуле были яркими и согревающими душу, то при мысли о собственной матери ей хотелось поежиться и тут же начать думать о чем-то другом. Девушка до сих пор не могла простить ей пренебрежение к себе, сначала, когда она была малюткой, с радостью оставленной на попечение бабушки и няни, а потом холодное неприятие, когда растерянная и заплаканная Лиза в пятнадцать лет осталась совсем одна после бабушкиной смерти.

— Не представляю, как ты решила оставить финансы и уйти в модный бизнес, — Лиза и не заметила, как Алексей закончил ужин и теперь стоял позади ее стула, нежно перебирая пушистые пряди ее распущенных волос.

— Как и мама, решила не продолжать семейную традицию, — попыталась уйти от прямого ответа Лиза, а про себя подумала, не дай Бог Корнилову когда-то узнать, как именно она оставила финансы.

— Люблю твои волосы, — почти прошептал Алексей, касаясь губами лизиной шеи. Девушка замерла, душой и телом отдаваясь чувственной ласке, она больше не могла оставаться на месте, слишком хотелось устремиться навстречу, дотронуться до него, вобрать в себя как можно больше ощущений, эмоций, чувств.

Лиза медленно встала, скользнув своим отчего-то дрожащим телом по разгоряченному мужскому. Одну за одной она расстегивала пуговицы на его рубашке, с легким стуком упали на пол запонки. Резким движением Алексей расстегнул молнию на лизином алом платье:

— Хорошее платье, — прервав поцелуй, произнес он, — Гораздо лучше того с миллионом пуговиц, что было на приеме. Из этого тебя можно достать как из футляра.

Лиза не могла говорить, ей хотелось одновременно и плакать, и смеяться. Казалось, что как из старого пыльного футляра освобождаются ее чувства, которые в один миг становятся ярче и острее. Руки, губы Алексея, казалось, были повсюду, обжигающими прикосновениями заставляя ее терять разум. Он взял Лизу на руки и словно ребенка понес в свою спальню, бережно опустил ее на кровать, заставив кожу девушки покрыться мурашками за те несколько секунд, что она осталась без согревающего тепла его страсти. Алексей сбросил рубашку и быстро освободился от брюк, неестественно медленным движением стянул резинку лизиного чулка и опустил его вниз, прокладывая по ноге дорожку жалящих поцелуев. Темная ткань второго чулка контрастировала с бледной кожей, распаляя его, заставляя забыть нежность и погрузиться в жесткую страсть, но Корнилов сдерживал себя — в этот вечер Лиза казалась непривычно беззащитной и ранимой, Алексей хотел доставить удовольствие ей и только потом подумать о себе.

Его уверенные пальцы сдвинули черную паутинку ее крошечных стрингов, горячие губы прошлись по животу, замерев на сморщенном шраме, лаская его в немом желании забрать ее старую боль. Все ниже и ниже, так что Лизу пронзала дрожь восторга, желания и почему-то стыда. Прикосновение шершавой от легкой щетины кожи, его волосы в ее тонких дрожащих пальцах, ошеломляющие ощущения его ласк внутри ее тела. Стыд ушел, растаяв в ее восторге, и это было только начало.

В этот вечер Лиза открыла Корнилову слишком много — сначала воспоминания своего детства, потом слепую покорность своего тела.

Сорок шагов в одну сторону, хмурый взгляд в окно, сорок шагов обратно. Жизнь как потерявший управление поезд. Встреча с министром финансов подтвердила его планы, иена будет продолжать расти — можно начинать игру против американских банков, результат шокирует многих. Еще недавно это бы забавляло Сюнкити, сейчас ему было все равно. Нет, он не собирался отходить от дел — Ямагути-гуми была сильна как никогда и в ближайшем будущем собиралась опустить в свою бездонную копилку еще один весьма ценный приз, только вот ему это не давало ничего. Чувства умерли вместе с Саюри, а их прах был развеян со смертью жены. Хотя нет, маленькое чувство все же готово было ожить — месть все еще могла подарить ему ощущение жизни.

— Говори, Кэтсуэ, — Сюнкити, опустившись за стол, кивков указал напряженному парню на место напротив.

— Корнилов близок с девушкой — Лизаветой. Они провели вместе две ночи на прошлой неделе, были в гостях у его друга, — Кэтсуэ сверился со свои I-Pad’ом, — Сергея Дорофеева. Он владелец крупнейшего в России никелевого холдинга, а его жена дружит с Лизаветой. Эти выходные Корнилов с девицей проводят в его доме в Альпах. Это тот дом, куда он хотел повезти Саюри, но мы организовали обрушение понтонов в порту и не дали им уехать.

— Значит, девица близка ему, — пробормотал Сюнкити.

— Он даже сам дважды встречал ее с работы, — сказал Кэтсуэ. — И еще Корнилов покупает здание торгового центра, в котором она работает.

— Замечательно, — мечтательная улыбка заиграла на губах Сюнкити. Девица — отличная цель, так же, как мать Корнилова и его сестра. Он очень заблуждается, если думает, что этих женщин что-то спасет. Даже жаль, что он не успел жениться и завести ребенка — тогда реванш был бы полным: мать, сестра, жена и дочь. Сюнкити бы вернул Корнилову долг в двойном размере. Да, чего-то не хватает: три женщины Корнилова за двух Сюнкити — это слишком мало. — Кто еще, Кэтсуэ? Мать, сестра, девица?

— Еще племянница, ей год, — бесстрастно ответил Кэтсуэ.

— Отлично, — усмехнулся Сюнкити. Корнилову обеспечено горе, которое, к тому же, утроится горем его отца и зятя. Вот и посмотрим, как он выдержит это. Так гораздо лучше, чем лишить жизни его самого, как того требовала семья сразу после смерти Саюри. — Отлично, — повторил старый японец. — Готовьтесь.

Восходящее солнце окрашивало осеннее небо в нежные розоватые тона, мир был окутан звенящей и хрупкой тишиной. Катя варила кофе в старой тяжелой джезве и щурилась от удовольствия, что муж, бросив дела в Москве, прилетел на выходные на Сардинию, чтобы провести их с ней и с детьми.

— Брось ты этот свой мудреный кофе, включи кофеварку и иди сюда, — позвал ее Сергей с террасы.

— Не могу, ты же знаешь, я никогда и ничего не бросаю, — Катя взяла поднос с двумя кофейными чашками, выложила на тарелку круассаны и поставила пепельницу для Сергея — отучить мужа от вредной привычки пока не получалось, да она и не очень-то старалась — должны же у него быть какие-то недостатки.

— А я вот бросаю, — усмехнулся Дорофеев, забирая у Кати поднос, — Вот бросил дела и прилетел сюда, хотя честно собирался провести все выходные, не поднимая голову от бумаг.

— Я рада, очень рада, — Катя скользнула на колени к мужу и положила голову ему на грудь, — Так тихо, мы как будто совсем одни.

— Ну это не надолго, — улыбнулся Сергей, — Сначала проснутся Матвей и Арина, потом выбежит Лиза, и наш дом будет похож на сумасшедший.

— Именно, — рассмеялась Катя. — Но я очень люблю наш сумасшедший дом.

— И я, — поддержал ее муж, маленькими глотками смакуя чудесный кофе. — Ты у меня все делаешь лучше всех, и кофе варишь так же хорошо, как решаешь юридические проблемы

— Варить кофе иногда сложнее, — Катя отщипнула кусочек круассана и протянула Сергею, — Правда, вот до выпечки круассанов пока не дошла.

— Да, кстати, про круассаны. Вчера разговаривал с Алексеем, у них с Лизой романтический week-end в Альпах как раз с выпечкой чего-то там. Как это тебе?

— Чудесно! В Альпах сейчас прекрасно, а Лиза печет такие торты, что жизни не жалко.

— Да, ладно! Твоя Лиза? — не поверил Сергей.

— Моя Лиза, — Катя приготовилась защищать подругу.

— Катя, не ершись! — Сергей обнял Катю, лаская ее нежную кожу через шелк халата. — Ты знаешь, Лиза мне совсем не нравится, но ты со мной споришь. Но ты мне лучше скажи, она, правда, такая хорошая девушка, какой ты ее считаешь? Видишь же, что-то произошло с Корниловым в Японии, первое время, вернувшись в Москву, он был совсем замороженный. Теперь вроде начал приходить в себя. Его мать только о Лизе и говорила в Марбелье наутро после приема, ты же помнишь. Мне совсем не хочется, чтобы Лиза повела себя как-то не так и обидела Алексея.

— Ох, Сережа, какой же ты у меня хороший, хоть и скрываешь это ото всех, — рассмеялась Катя, целуя мужа. — Лиза — моя подруга, она порядочная и честная девушка, кстати, из очень хорошей семьи. И у нее были разочарования в прошлом, и она заслуживает счастья. Я знаю, тебе не нравится, чем она занимается, ты считаешь это несерьезным, но это не влияет на ее характер. Она не обидит Алексея, я даже боюсь, что это он обидит ее.