Яркую атмосферу весеннего дня сменили мрачные краски зимнего утра — небо плакало струями ледяного дождя, похоронная процессия приближалась к кладбищу, машины остановились, из черного лимузина вышел Сюнкити Ямагути и заплаканная женщина лет 50 — мать Саюри. Корнилов увидел, как он сам идет по аллее, провожая взглядом траурный катафалк.

Алексею казалось, что ему не хватает воздуха, знакомая, когтями рвущая боль терзала голову, но рядом не было нежной Кейко, которая бы облегчила страдания мужчины. Корнилов поднял глаза — Сюнкити усмехался, глядя на собеседника холодными и черными, как ночь, глазами.

— Вы все еще хотите говорить о контракте, мистер Корнилов, или обратимся к иной теме разговора?

— Нам нечего обсуждать, кроме бизнеса, мистер Ямагути, — ответил Алексей.

— Нам нечего обсуждать, но нам есть, на что посмотреть, — вкрадчиво произнес японец и сделал непонятный жест своему референту, на экране появилась новая картинка.

Молодая женщина вела за руку маленькую девочку, в глаза слепило солнце, девочка пританцовывала и размахивала крошечным сачком, вокруг летали бабочки. По дороге вновь ползла вереница черных машин, вокруг возвышались надгробия — Корнилов вздрогнул, он больше не мог видеть похороны Саюри, этот страшный момент и так стоял в его глазах, без всяких напоминаний.

— Не опускайте глаза, мистер Корнилов, — тихо сказал Сюнкити, а сурового вида мужчина подошел вплотную к креслу, в котором сидел Алексей, словно заставляя его не отводить глаза от экрана. — Это похороны моей жены, она пережила Саюри на полгода, — Алексей увидел, как из лимузина вышел один Сюнкити и пешком направился вглубь кладбища. — Я полагаю, мы оба знаем, кто повинен в ее смерти, — продолжил японец. Алексей кивнул в ответ — а что он мог сделать еще? Он был виноват во всем и сам знал об этом, и хотел, даже мечтал понести ответственность, вот только не мог. Официального расследования причин смерти Саюри Ямагути, она даже не успела взять фамилию мужа, не проводилось — могущественная Ямагути-гуми не допускала посторонних в свои дела. Через две недели после смерти жены Корнилов улетел из Японии. А пока тянулись эти долгие две недели он каждую секунду ждал, что в его дом ворвутся громилы из Ямагути-гуми и призовут к ответу мерзавца, который погубил самое дорогое сокровище их босса. День проходил за днем, Алексей сидел в кабинете и не выпускал из рук ожерелье и обручальное кольцо своей жены — он так и не научился называть ее женой, но к нему никто не приходил.

— А вот это мои любимые кадры, посмотрите, мистер Корнилов, — Алексей словно вынырнул из своих воспоминаний и понял, что все еще находится в кабинете Сюнкити, и тот продолжает свою пытку, куда более изощренную, чем те, что использовали его предшественники — якудза, промышлявшие разбоем на дорогах.

Корнилов не верил своим глазам — в кресле в гостиной городского дома Ямагути сидела беременная Саюри, длинные черные волосы рассыпались по плечам, молочная кожа чуть порозовела, складки платья натянулись на большом животе.

Пульсация боли нарастала в его голове, стены комнаты сдвигались, как будто задумали сдавить Алексея в своих холодных, черно-белых тисках. В прошлый раз кошмар отступил под ласковыми руками Кейко, но, как он мог даже думать о другой женщине, глядя на ту, которую погубил сам?

— Мистер Корнилов, этого вы тоже меня лишили, — сказал Сюнкити, — Радости быть отцом и дедом.

Алексею хотелось кричать, что он лишил этой радости и самого себя, но какое он имел право? Глаза не могли оторваться от изображения Саюри на экране, и, хотя Алексей понимал, что последний кадр — всего лишь умелый монтаж, он не желал верить в это. Именно так должна была выглядеть его жена в ожидании его ребенка.

— Мистер Сюнкити, я приехал сюда не за тем, чтобы предаваться воспоминаниям, давайте займемся делами и покончим с этим утомительным общением друг с другом, — Алексей понимал, что ведет себя непозволительно как в отношении с деловым партнером и, тем более, с отцом погибшей дочери, убитой им дочери, но ничего не мог с собой поделать, он больше не мог находиться в одном помещении с Сюнкити, в одном городе с ним и даже в одной стране.

— Вы уже покончили со мной, мистер Корнилов, причем с таким успехом, о котором не мог мечтать ни один из моих противников. Покончили со мной, раз и навсегда. И я хочу только одного, чтобы вы страдали так же, как и я.

— Я уже страдаю! — хотел прокричать Корнилов, но заставил себя молчать.

— Вы думали, наверное, что Ямагути-гуми подвергнут вас жестоким пыткам, но я знаю, страдания тела не значат ничего по сравнению со страданиями души. А я хочу, чтобы вы страдали. — Вновь ожил экран: счастливая Саюри в свадебном наряде спускалась по ступеням отцовского дома, следующий кадр — скользкие комья земли летели на ее могилу, все больше и больше отделяя девушку от тех, кто так ее любит. Новая сцена — подобрав длинную юбку, она бежала вдоль берега моря, а за ней семенил пухлый малыш. Могилу засыпали алые листья кленов. Саюри катила перед собой коляску с младенцем. На двери дома Ямагути висел траурный венок. Девушка садилась в открытый белый Мерседес. Картинки мелькали одна за другой, сливая в безумный калейдоскоп, девушка то плакала, то смеялась, она была то молодой, то совсем старой — реальное и вымышленное слились воедино, уже невозможно было определить то, что было, от того, чего не будет никогда.

— Вот так-то, мистер Корнилов. Я подпишу этот контракт, вы уберетесь из Японии, и больше я не увижу вас никогда, но вы всегда будете знать, что, если я захочу, я заставлю вас страдать так, как страдаю я.

— Превосходно, мистер Ямагути, — сдерживаясь из последних сил, сказал Алексей. — Меня и правда больше ничего не держит в этой стране.

Сюнкити кивнул референту, тот положил перед ним экземпляр контракта, росчерк пера и тысячи квадратных метров порта Кобе перешли в собственность Moscow Building и Корнилова лично.

— Не смею вас больше задерживать, мистер Корнилов, — кивнул Ямагути, указывая Алексею на дверь, тот медленно пролистал контракт, задержался взглядом на подписи Сюнкити на последнем листе и убрал бумаги в портфель.

— Благодарю вас, мистер Ямагути, — Алексей вышел из кабинета под смех своей умершей жены, державшей на руках его неродившегося ребенка, ребенка, который уже никогда не родится.

Поездка до аэропорта, прохождение таможенных и пограничных формальностей — для Алексея все слилось в одно мрачное пятно, которое обволакивало его густым туманом, делало словно не живым, отделяя от всего остального мира. Самолет уносил его все дальше и дальше от Японских островов — Корнилов клялся сам себе, что больше никогда, никогда не прилетит туда! В уютном кресле личного бизнес-джета он то погружался в тревожный, наполненный призрачными образами из прошлого сон, то просыпался в бесполезной попытке прогнать хрупкий образ Саюри, которая в его снах рассыпалась на сотни осколков, стоило к ней лишь прикоснуться. Бокал за бокалом Алексей пил отличный выдержанный коньяк, но это не помогало — только усиливало тоску и боль. Он едва закрывал глаза и снова видел Саюри, только теперь она была уже не юной девушкой, а женщиной средних лет, поседевшей, с расплывшейся талией, в окружении внуков. Саюри смотрела на него черными глазами своего отца и зло усмехалась: «Всего этого ты лишил меня! Всего! Ты лишил! Ты…». Женщина протягивала к нему дряхлые руки, которые были так не похожи на нежные ладошки Саюри, держала его железной хваткой и смеялась без остановки: «Я противна тебе! Противна! Радуйся — ты никогда не увидишь меня старой! Из-за тебя я умерла молодой», и старуха, отпустив его, медленно ковыляла по заснеженной дорожке.

Алексей проснулся с бешено бьющимся сердцем, отбросил плед, огляделся — успокаивающе гудели двигатели самолета, небо вокруг было безоблачными и где-то далеко-далеко внизу тысячами огней горели города. Все было привычным и донельзя нормальным — это внушало мысль о покое. Единственным желанием Алексея было дотронуться до кого-то теплого и живого, того, кто не исчезнет при одном его прикосновении, в памяти всплыли две женщины: податливая нежная Кейко и элегантно-сдержанная Лиза. Лиза требовала напряжения ума и эмоций — тех двух действий, на которые в ближайшие дни он был попросту не способен, Кейко не требовала ничего, кроме внушительной суммы в адрес приватного клуба, суммы, которую он с радостью был готов заплатить. На пути к Москве самолет сделал короткую посадку в Екатеринбурге, пока баки наполняли топливом, Алексей позвонил в клуб и заказал Кейко, на сегодняшний, вернее, уже завтрашний вечер.

Глава 6

Звонок телефона вырвал Лизу из блаженной полудремы, которой она предавалась в ванне, полной мандариновой пены — ее любимого аромата Acqua di Parma, это была слабая попытка хоть ненадолго забыть стресс и волнения уходящего дня. Господин Корнилов завтра вечером желал видеть свою личную гейшу, и она была бессильна что-либо противопоставить этому, хотя у Лизы и были планы на этот вечер, планы, которые следовало отменить. Боже, она мечтала о том, чтобы Алексей захотел увидеть ее — Лизу, а не раскрашенную фальшивую Кейко, мираж, женщину, которой никогда не было и не будет. По лицу побежали горячие соленые слезы, она даже не заметила, как начала плакать, а ведь клялась когда-то, что никогда не будет плакать из-за мужчин, вернее, из-за одного конкретного мужчины.

Девушка выбралась из воды, которая вмиг перестала быть приятной, и, закутавшись в длинный персиковый халат, направилась в гостиную. На полу стоял ноут-бук, прежде чем идти в ванну, Лиза обобщала информацию по прошедшему десять дней назад собранию акционеров. Собрание не преподнесло ей никаких сюрпризов, зато весьма удивило Шишкина и Евгения. После того, как секретарь зачитал имена присутствующих и принадлежащие им доли в компании, Шишкин, второй совладелец «Весны», окинул тяжелым взглядом сначала своего партнера Денисенко, а потом Лизу, и в этом взгляде читалось понимание того, что вся эта афера с передачей акций девушке, имя которой они не всегда могли вспомнить, имеет под собой какой-то смысл, смысл, который будет явно ему не на пользу.