По мере того, как падали покрывала, танцовщица становилась все более недоступной и отчужденной. Листья, которые тщетно пытались смести слуги, прилетели снова и кружились вокруг нее, как часть танца – уже мертвые, но одушевленные еще на миг таинственной и даже жутковатой силой.

– Это же черт знает что такое! – прошептал кто-то из гостей. – Как она это делает?!


– Между ангелом и чертом! – совершенно в тон реплике объявил между тем Сережа. – Номер, который покорил избалованный и ко всему привыкший Париж!


Сквозь листву светил одинокий фонарь, создавая фигуре танцовщицы обрамление из черных кружев.

Еще две фигурки появлялись из темноты попеременно, по мере развития действия. Одна – светлый маленький ангел, с трогательными пушистыми крыльями за спиной. Ангел не закрывал лицо, и его бесполая хрупкая красота казалась поистине неземной. Танцовщица вела с ангелом бессловный диалог, создавая из движений целый мир, одушевленный любовью. Когда умиротворенная сладость достигала какого-то предела, ангел вдруг исчезал, и героиня оставалась одна. Но тут же сквозь листву пробивался еще один, красноватый луч, и на сцену выступал черт – тоже небольшой, стройный и элегантный, завернутый в черный шелковый плащ. Черт нервно вилял вполне живым на вид хвостом и предлагал танцовщице увлекательную жизнь, наполненную жгучими страстями.

Метания героини становились все лихорадочнее, движения порывистее, за ее плечом явственно маячило безумие. Выбор казался невозможным: и ангел, и черт были одинаково убедительны и обаятельны.

В какой-то момент танцовщица поникла в отчаянии и глубокой печали, и некоторые из зрителей решили, что это – конец выступления. Но они ошиблись.

Свет снова переместился. Ангел, потерявший крылья, и черт, отбросивший плащ – впервые появились на сцене одновременно и сразу же вступили во взаимодействие. Тонкие и грациозные, они танцевали странный, завораживающий танец, как будто не слишком подчиняясь законам тяготения – взлетали друг над другом, сплетались в немыслимых для живых людей позах, в какой-то момент замерли зеркально, как отражение на невидимой поверхности: черт стоит с поднятой кверху рукой, ангел над ним, вниз головой, опираясь своей рукой лишь на его руку. Теперь все их движения были полны как будто неосознанного ими самими эротизма – черт и ангел явственно были парой, и это возмущало и будоражило одновременно.

Личные гости молодого князя от восторга забывали дышать. Прочие вполне оценили и мастерство, и скандальность номера.

Ангел между тем вспомнил про танцовщицу, как-то ее утешил, обмахнул снятыми крыльями и компромисс казался вполне возможен – все трое уходили со сцены едва ли не обнявшись. Но вдруг черт (снова закутанный в плащ) обернулся, и незаметным движением выпустил откуда-то странную куклу-марионетку с веселым и злым лицом.

– В каждом из нас, – отчетливо сказала марионетка (черт в это время молчал – все зрители могли бы поклясться в этом) и глубоко, с издевкой поклонилась собравшимся.

Свет погас.

Шумела листва и кричала где-то в ветвях ночная птица. Сережа был прав – поначалу никто не аплодировал, все переживали только что закончившееся действие. Аплодисменты и крики восторга разразились потом. Но артисты на поклон так не вышли.


– Марионетка. Мальчишка-акробат с марионеткой… – побледнев, прошептал Александр. – Настя говорила…

– Что? Что? – переспросила Юлия.

– Ничего. Этого не может быть. Тебе понравился номер?

– Оригинально. Но для хорошего вкуса – слишком много страстей на единицу площади.


На мощеной площадке перед фонтаном снова запустили фейерверки. Пламя шипело, и вращались светящиеся колеса. Кто-то из гостей уже ловил золотых рыбок в бассейне.

Прочие пили вино, собирались группами и говорили о том же, о чем и везде.

В те дни нигде нельзя было этого избежать. «Люди, как морские черви, – писал Арабажин Адаму Кауфману. – Всегда чуют приближение бури.»

Почти ежедневные и повсюду – десятки самых разнокалиберных сборищ, на которых тщетно пытались избыть и погасить свою тревогу. Но в сборищах этих она лишь возрастала суммарно, так как люди подпитывались ею один от другого. Пришедший с легким беспокойством полюбопытствовать о мнениях уходил с тяжелой уверенностью: скоро конец привычному миру, а дальнейшее – в дымке полной неопределенности. Общее предчувствие неизбежной и разрушительной катастрофы. Трактовок и позиций десятки, ни одна другой не лучше. Но нет никого, кто знал бы наверняка. Нет никакой силы, что могла бы осознанно перенаправить… Простите, а Господь Бог? А Бога тоже нет, вы разве не знали?


– Большая Глэдис, я так рада тебя видеть! Тебе так идет эта прическа…

– Боже мой! Крошка Люша! Откуда ты здесь взялась?! – ахнула Глэдис и едва не задушила в могучих объятиях свою когда-тошнюю протеже.

– Сережа пригласил, я не сумела отказаться, – улыбнулась Люша.

Серое, переливающееся перламутром бальное платье смотрелось слишком строгим для ее молодости и почти вызывающей красоты. Из украшений – всего лишь нитка жемчуга и обручальное кольцо. Волосы стянуты лентой и заколоты шпильками. Лицо казалось только что умытым.

– Господи, до чего странно! Но где же ты была все это время? С кем?

– Во-он с тем, видишь? – прячется в тени на ступенях, в красном домино…

– А-а. Ну и как тебе с ним?

– Он ездил за мной, и все время гладил меня по спине или по голове, как будто я – кошка. Я его прогнала.

– Это бывает. Но что же ты – теперь?

– Если бы я знала, Большая Глэдис, если бы я знала…


– Позвольте вам представить, моя подруга Любовь Николаевна Осоргина… И вам позвольте представить… И… Люша, простите, вы же выходили замуж, я помню, конечно… Как же правильно? Кантакузина! Именно!.. Кантакузина? Но позвольте… Я же только что… вот недавно… Юленька? Как фамилия вашего кузена?.. Вы знаете, я, кажется, нашел ему либо родственницу, либо… жену? Вот это – я понимаю! – номер! Рудольф, ты слышишь?

Александр Васильевич! Где же вы? Смотрите, кто здесь есть!.. Ах! Совсем как в оперетте! Я обож-жаю оперетты! Если кто-нибудь сейчас сядет к роялю, я спою вам чудесную арию из новой оперетки…


– Люба?!! Любовь Николаевна! Это вы?! Вы… Вы опять…

– Опять воскресла? Вы приблизительно так хотели выразиться, Алекс? Безусловно, это я. Сказать по чести, тоже весьма удивлена. Не ожидала вас здесь увидеть. Вы, стало быть, приехали из-за границы? Давно ли? И где же вы были все это время?

– Я был дома, в Синих Ключах. С нашей с вами дочерью, которую вы бросили, как куклу на скамейке…

– Я бросила? Вот как? А вы, значит, как всегда, весь в белом? Но это ладно. Вы были с Капой – тем лучше… Стало быть, вы все доподлинно знаете: что Грунька?

– Агриппина родила ребенка, мальчика, и живет с ним в деревне.

– Та-ак… А Таня, дочь лесника Мартына?

– Дочь лесника погибла в Торбеево. Ее убили.

– Та-ак. А ее ребенок? Умер?

– Точно не знаю, но, кажется, он жив.

– Кто же за ним ходит?

– Не имею представления. Согласитесь, что это все-таки не мое дело.

– Не соглашусь… – ноздри Люши яростно раздувались, глаза от злости стали слегка раскосыми. – Если ты живешь в Синей Птице, ты отвечаешь за все!

– Кто бы говорил! Но я хотел бы решительно спросить вас относительно танцовщицы…

– Не ваше дело!

– Но как же вы все-таки собираетесь…?

– Идите лесом, Алекс! Я не видела вас почти четыре года и за четыре минуты вы успели меня и разочаровать, и утомить. Вы здорово возмужали внешне, но все-таки остались прежним внутри…


– Руди, Руди, ты только посмотри! – прошептал Сережа Рудольфу. – Она его презирает, а он ее все равно хочет… Свою жену!

– И ничего удивительного! После этого чертового танца даже я ее хочу! – огрызнулся Рудольф.

– Но больше все-таки – ангела? Признайся! – рассмеялся Сережа. – Или черта?

– Марионетку! – сказал подошедший к ним великий князь-инкогнито. – Она невероятно привлекательна. Я купил бы ее за любые деньги.


– Александр, что все это значит?!

– Спроси у своего муженька! Я не имею ни малейшего представления о том, в какой помойке он ее снова откопал!

– Алекс, будем справедливы, – усмехнулась Юлия. – Нынче она вовсе не выглядит найденной на помойке. Твоя жена стала замечательно красива и к тому же – со вкусом одета.

– Юлия, увы, все еще хуже, чем ты полагаешь.

– Не сомневаюсь, – холодно сказала женщина. – Если уж на сцене появилась безумная цыганка… Но в чем же именно – хуже?

– Именно – на сцене! Появилась! – громко, не в силах сдерживаться, воскликнул Александр. Проходящие мимо, поддерживающие друг друга пьяненькие корнеты с любопытством обернулись и даже захлопали, едва при этом не упав – вероятно, они решили, что будет еще одно выступление. – Дело в том, что одетая со вкусом красивая дама и приглашенная твоим мужем скандальная танцовщица, которая последние два года регулярно раздевалась перед всей Европой – одна и та же женщина.

– Вот как? Что ж – карьера, вполне достойная безумной цыганки. Надо признать: она замечательно танцует…

И она же – моя жена! – не слушая, продолжал восклицать Александр. – Мать моей дочери! Я буду требовать развода! Я покажу ей…

– Да неужели? – удивилась Юлия. – До сих пор именно она все всем показывала… А как же наши договоренности?

– Все остается в силе. Разумеется. Мы немедленно, прямо сейчас уезжаем отсюда, отправляемся в Синие Ключи, оттуда – за границу…

Юлия, не отвечая, смотрела поверх голов собравшихся людей, в сад, на опустевшую сцену. Там не осталось никого, но явно было что-то, притягивающее ее взгляд и ее мысли. Картонный театрик… Марионетки на веревочках…


– Послушайте, Максимилиан! Но что же? Что же, наконец?! – раздраженно спросил Арабажин. – Каковы были ваши планы и зачем вы притащили меня сюда? Люба к вам не подходит и совершенно не желает с вами сообщаться. Притом она явно становится все более возбужденной и нескоординированной – алкоголь, должно быть, еще кокаин… Я не смогу ни осмотреть, ни толком говорить с ней… Почему нельзя было иначе?