Наталья Майорова - Танец с огнем

– Очень хорошо, – похвалила брата Атя. – А что мы теперь будем делать? Максим без памяти лежит, я его разбудить не сумела. Может, он помер уже. Но так вроде теплый…

– Уши терла? – деловито спросил Ботя.

– Не-а. А надо уши? Я щас! – воодушевилась Атя. – А чем тереть? Снегом? Или просто руками?

– Лучше варежками. А я пока костер разведу…

Ботя оказался прав – после энергичного растирания ушей Максимилиан застонал и на мгновение приоткрыл глаза.

– Ты Синеглазка? – еле слышно спросил он склонившуюся над ним Атю.

– Не, я Бабка-Ёжка! – ответила Атя, продолжая свои «оживляющие» мероприятия, и крикнула брату. – Живой он! Разговаривает! Согреть его надо!

Ботя между тем наломал мелких веток, достал из сумки завернутые в рогожку спички и с помощью бересты развел маленький костерок, который все время норовил провалиться под снег.

– Вот, лыжину евонную подложи, – посоветовала Атя. – И палки. Заодно топливо будет. Я их тут недалече нашла, по следу. Он недалеко уполз-то…

– Не, жалко, – сказал хозяйственный Ботя, и тут же сообразил. – Лыжа – это хорошо. Гляди: на таком костре мы его никак не согреем. Он помрет раньше, у него же нынче кровь в членах не движется никак и как раз замерзнет. И на санках нам его безпамятного не удержать. А вот на лыжи мы его с тобой закатим вполне, привяжем собачьими ремнями, а Черныш потащит. А собаки пусть вперед бегут, дорогу уминать. Они у тебя команду «Домой!» знают?

Атя улыбнулась и кивнула:

– Да если тот сзади будет, так Жулик и без команды побежит, только пятки засверкают! Сейчас я его отвяжу и Лохмача попробую растолкать…

– Вот и ладно. Давай-ка поскорее, пока свет от костра есть. У меня в сумке факел припрятан, но он еще пригодится, чтоб не заплутать…

Старая Голубка и могучий Эфир нашли друг друга и общую пропажу почти одновременно, перед рассветом.

Освещая факелом сереющий снег, маленькая процессия двигалась с комичной важностью гномьего шествия. Впереди всех, злобно огрызаясь на весь мир, шел крупный пегий пес. За ним Ботя вел под уздцы с трудом ступающего по глубокому снегу пони. Оба – и ребенок, и маленькая лошадка – явно были на пределе своих сил. Легконогая Атя бодро подпрыгивала вокруг странной волокуши, из-под которой в разные стороны торчали обломки лыж, палок и прочей амуниции. На волокуше лежал густо обсыпанный снегом и обмотанный ремнями и шарфами Максимилиан Лиховцев. Позади всего Лохмач тащил маленькие санки и как будто бы спал на ходу. В санках сидела Феличита и тоненько простуженно поскуливала.

Степка с Агриппиной не обменялись ни единым словом, взглядов и жестов им вполне хватило. Максимилиана согласно взвалили на Эфира впереди Степки, Ботю посадили на Голубку (мальчик сразу же склонился к ее шее и как будто сомлел), туда же хотели отправить и Атю. Но девочка воспротивилась, сноровисто распрягла Лохмача («Он один и к завтрему не доедет!»), приладила упряжь на бывшего вожака, сунула за пазуху Феличиту и в вихре снежной пыли, не взрывая наст и потому обгоняя всех, с пронзительным каюрским криком: «Хоть! Хоть! Хоть!» – понеслась к усадьбе.

Лохмач и Черныш, которых люди за ненадобностью позабыли в рассветном лесу, деловито обнюхали друг друга (они были в общем-то сравнимого размера и по мохнатости совершенно не страдали от холода), встряхнулись и не торопясь, бок о бок потрусили по уже протоптанной дороге в сторону дома.

Звезды на ресницах были ему знакомы. Но сами глаза другие – круглые, ореховые. Белочка-попрыгушка…

– Ты кто?

– Я – Атя!

– Ваша спасительница! – подоспел Антип («Я дома? Но откуда же Люшина приемная дочь»?) – Это она вас в лесу отыскала и вместе с братом большую часть пути до Синих Ключей по снегу волокла…

Синие Ключи! Все-таки добрался! Но – бедные дети… Они, получается, в лесу, в метель, из-за меня…

– А как ты меня нашла?

– Запросто. Мне Люшика рассказывала, как вы ее когда-то за оврагом под елкой нашли, и гулять мы туда ходили. Я так и подумала сразу, что вы как заблудитесь совсем, так вас Лешак на то место и приведет. Туда я и собак правила…

– Спасибо тебе…

– Уж Лешак там или не Лешак, этого я не знаю, но воистину Божьим попущением живы остались, – строго вступил в разговор ветеринар. – Безумие ваше в такую пору в лес соваться. И по всем показателям физиологии должны были замерзнуть насмерть, или серьезно поморозить что. Однако… Откуда-то тепловые калории взялись, хотя и жировой прослойки, как у северных животных, я у вас особой не наблюдаю. Не знаю…

«Это любовь… – хотел было сказать размягченный полубеспамятством Максимилиан. – Она согревает и спасает…»

– Бульон, – сказал он вслух. – Перед выходом я выпил большую чашку жирного куриного бульона. Старая служанка заставила меня…

– Вот! – радостно поднял палец ветеринар. – Вот, я же говорил, что-то должно быть! Этому бульону и этой служанке вы тоже обязаны жизнью!

– Да, – Максимилиан прикрыл глаза, для которых даже неяркое освещение в комнате казалось слишком резким.

Да! Ведь это все равно она, любовь… Пусть не волшебно прекрасной женщины, а скрюченной древней старушонки в смешном платочке с ушками, из последних сил заботящейся о своем давно выросшем питомце… Глаза Макса сами собой увлажнились…

–. А где же Люба… Любовь Николаевна?

– А нету ее, – отвечает высокая служанка с подсохшим, но все еще красивым, хотя и недобрым лицом. Как же ее зовут? Ведь он же наверняка знал когда-то… Если обратиться к ней по имени, то она скажет толком… Голубое платье, белый передник, накрахмаленный воротник… Анисья? Таисия?

– Сбежала ваша Любовь Николаевна, скрылась в неизвестном направлении, и приветов передавать не велела, – усмехнулась Настя. – Так что зазря вы торопились…

Ее лицо ослепительно вспыхнуло и погасло вместе с сознанием Максимилиана.

Ветеринар недовольно прикрикнул на Настю, взял за руку больного и принялся, шевеля губами, считать пульс.

Настя, подняв острый подбородок, удалилась, вполне удовлетворенная исходом всех событий.

В углу незаметно, как заводная игрушка, в которой кончился завод, сползла по стенке Атя. Старый Трезорка подобрался к ней, поставил лапки на колени и тихо лизал залитое слезами лицо.

– Нуте-с, что у нас сегодня новенького, Варвара Тарасовна? – Адам Кауфман потер сухие ладони, в жестах и интонации неосознанно подражая своему учителю, Юрию Даниловичу Рождественскому. – Что хорошего мне расскажете про нашу клиентуру?

Круглолицая, по-малороссийски пригожая женщина в туго накрахмаленной косынке дружески улыбнулась молодому врачу:

– Все слава Богу, Адам Михайлович, все слава Богу. Курсистка Афанасьева четвертое письмо пишет в Римский Сенат. Сетует, что оттуда не отвечают. Я прочла, все так складно и убедительно, что была бы я Римским Сенатом, так непременно бы ей ответила… Самоубийца Игнатьев, вместо того, чтоб топиться в ванне и вены резать, согласился в Америку ехать и теперь журналы про нее читает. Пульхерия Петровна покушала хорошо, яду не боясь, и сейчас раскладывает пасьянс на смерть своих отравителей. Никитин Филипп и вовсе молодцом – ванну и лечебный душ принял сегодня не сопротивляясь, в гимнастическом зале с Наполеоном Начинкиным полчаса в серсо играл, а после рассказывал мне про двух своих не то жен, не то невест. Совета просил – никак бедному между ними не определиться. Вы бы побеседовали с ним, он о вас спрашивал разумно вполне: что-то, дескать, давно не видать Адама Михайловича, не приходит ко мне, конфет и изюма не приносит, не заболел ли часом…

– Да, да, – чуть резковато кивнул головой Адам. – Вы правы. Нужно мне с ним поговорить… больные не причем, если… Да! Тем более, у Никитина явное улучшение, надо исследовать и по возможности закрепить…

Из высокого окна на свежеотмытый клетчатый пол потоком лился яркий весенний свет. В этом веселом, безжалостным к полутонам свете был особенно заметен диссонанс: на лице сидящего на легком белом стуле человека соседствовали густая, аккуратно подстриженная мужская борода и прозрачные глаза ребенка.

– Ну что, Филипп, как у тебя нынче дела? Варвара Тарасовна тебя хвалила весьма за примерное поведение.

От немудреной похвалы Филипп расплылся в довольной улыбке.

– И вот: я тебе в подарок свистульку «тещин язык» принес. Изюму сегодня нет, извини, в следующий раз…

– Спасибо. Я стараюсь все правильно делать, чтобы скорее вылечиться и домой поехать.

– Ты молодец, – искренне сказал Адам, подумал о несомненной пользе серьезных жизненных бесед с психически больными людьми и, слегка презирая себя за увертки и мазохические стремления, добавил. – А я, знаешь, скоро женюсь. Моя невеста – акушерка.

– О, твоей невесте повезло! – заулыбался Филипп. – Ты хороший жених – добрый, богатый и доктор к тому же. Если она или детки заболеют – сразу вылечишь.

– Спасибо на добром слове, – усмехнулся наивности безумца Адам. – Боюсь, что не такой уж я завидный жених, как тебе кажется. Доброты во мне особой сроду не было, да и богатства тоже… Судя по тому, что Любовь Николаевна рассказывала, ты куда богаче меня выходишь, тебя отец обеспечил… А, впрочем, и были бы у меня сейчас деньги, я бы их скорее на строительство собственной лечебницы потратил, а не на семейные дела…

– Да, я очень богатый, – важно подтвердил Филипп. – Ты даже не знаешь насколько, потому что деньги это что? – Я их видел – пфу! – бумажки или кругляки железные. А у меня и настоящие сокровища есть, как в матушкиных сказках – золото и камни самоцветные. Только они по всамделишному не мои – они невесте моей принадлежат, Синеглазке. Я их для нее сохранил. Но теперь я даже не знаю, как быть…

– В чем же проблема с твоей невестой? – спросил Адам, пропустив мимо ушей фантазии о сокровищах. – Боишься, что она тебя из Петербурга не дождется?