– Поначалу судьба моя складывалась весьма несчастливо. Мать после реформы уехала в город счастья искать, но, как и многие другие, не нашла, а вместо того нажила грудную болезнь да родила меня от неизвестного отца. Жили мы в бедности, не всегда и кусок хлеба имели. Мать в людях стирала, в дом никто с малым ребенком не хотел ее брать…

Люша понимала, что танцовщица, скорее всего, ей не врет, но какая-то ненатуральность все равно присутствовала в ее рассказе. Казалось, что она читает вслух монолог – отрывок из произведения какого-нибудь прогрессивного писателя. Подумав, Люша списала эту особенность на артистическую карьеру Этери.

– Уже в городе повстречала она старого знакомого из деревни, он-то на ней и женился. Больше из жалости, как я теперь понимаю. Втроем мы в деревню вернулись, жили там недолго, а вскорости мать моя померла.

– И что ж этот человек – бросил вас? Или женился на другой, мачеху привел? – Люша услужливо подсказала бродячие сюжеты.

– Нет, нет, дальше все было более оригинально, – усмехнулась Этери. – Он очень хорошо относился ко мне, заботился, а потом и вовсе нашел возможность устроить мою судьбу. Меня взяли в усадьбу бездетные соседские помещики, и там я прожила много лет.

– Что значит – взяли? Служанкой? Или они вас удочерили?

– Нет, так я не сказала бы. Я ни в коем случае не была служанкой. Слуг там хватало и без меня. Но и дочерью им я тоже не стала. Скорее всего, я была суррогатом, чем-то вроде куклы, которая заменяет дочку играющим детям. Только в меня играли взрослые, уже не слишком молодые люди. Впрочем, заполнить пустоту их супружеской жизни я не сумела, и даже тогда, девочкой, уже понимала это. Потом жена помещика умерла…

– И тогда он вас выгнал?

– Ну до чего ты все-таки в людей веришь! – скептически улыбнулась Этери.

– Не, я просто много всякого видела… – пожала плечами Люша.

– Разумеется, помещик меня никуда не выгонял, но после смерти жены как бы забыл о моем существовании. Я росла себе потихоньку, читала романы, гуляла по парку…

– О, гулять по парку я тоже всегда любила, – оживилась Люша.

– Там, где я жила, был очень красивый парк, ты, наверное, никогда такого не видела, – вздохнула Этери. – Я до сих пор иногда по нему скучаю… Потом – вот тут тебе должно понравиться! – помещик (а он был к тому времени уже очень немолод) вдруг женился на молоденькой девушке.

– Ага, так мачеха все-таки была! – воскликнула Люша.

– Нет, мачехой – ни плохой, ни хорошей – новая жена помещика мне так и не стала. Я сторонилась ее, а она – меня. Мы жили в двух почти непересекающихся пространствах, как если бы нас разделяла невидимая стена…

– Ага. Про стену – это я очень хорошо понимаю!

– Откуда тебе понимать, ты еще слишком молода… Новая жена родила помещику двоих детей. Но сама она как-то не прижилась в усадьбе, тосковала, и опять же вскоре померла.

– Вот тебе и на… Чего это они все у него помирают? Бил он ее, что ли, или так просто жизнь заедал?

– Нет, что ты! Наоборот – помещик безумно любил свою молодую жену.

– А она что же – его совсем не любила?

– Откуда мне знать? Она со мной никогда не откровенничала, да и вообще почти не разговаривала. После ее смерти помещик как будто сошел с ума…

– Бывает… И вот тут-то он вас и выгнал?

– Хуже… – Этери испытующе взглянула на Люшу.

Девушка задумалась на мгновение, нахмурив лоб, потом энергично встряхнула кудрями и переменила позу.

– Ага! Снасильничал, значит! Вот сволочь! А говорите – жену любил!

– Он был вдребезину пьян и вряд ли вообще соображал, что делает. Я убежала из усадьбы.

– Еще бы! Я бы лично его еще и зарезала перед этим…

– Господи, ну до чего ты все-таки кровожадна!

– А что ж – все спускать, что ли?! – воинственно вскинулась Люша.

– Женщина не должна никого резать, – Этери назидательно подняла палец с длинным, ярко окрашенным ногтем. – Есть всякие другие способы. И вообще – месть должна быть холодной. Этому меня одна женщина научила, я тебе после о ней расскажу…

Люша очень внимательно посмотрела на Этери и ничего больше не спросила. Несмотря на разницу в возрасте, они уже неплохо чувствовали друг друга. Может быть, этому способствовало то, что каждая из них видела танец другой. Сейчас обе понимали, что обмен репликами о способах мести был отнюдь не теоретическим, и опирался прямо на жизненный опыт обеих женщин.

– И вот тогда вы и стали танцовщицей?

– Нет. Тогда я вскоре вышла замуж за другого помещика.

– Дались вам эти помещики!

– Действительно! – несмотря на вовсе несмешное содержание рассказа, Этери уже откровенно ухмылялась. – Впрочем, прожила я с ним недолго. Мне было семнадцать лет, а ему – сорок шесть.

– С ума сойти! Хотя я еще по Хитровке помню и потом по себе знаю: чего только не сделаешь ради куска хлеба с маслицем…

– Именно! Но довольно скоро этот кусок хлеба встал мне поперек горла. И маслице не помогло…

– И вот тут вы…

– Ты вообще дашь мне хоть что-нибудь самой рассказать?!

– Сейчас я рассмеюсь… – честно предупредила Люша.

Этери не выдержала и рассмеялась первой.

– И вот тут я, как и моя мать, уехала в город, – все еще смеясь, продолжила она. – Но твердо знала, что пойду другим путем. Карьера прачки или судомойки меня не прельщала. Есть другие возможности, – убеждала я себя, и в конце концов добралась до Петербурга. Там мне, можно сказать, повезло. Представь: я почти сразу попала в одно заведение…

– Да уж представляю себе… – Люша скорчила рожицу.

– Ничего ты себе не представляешь! – отрезала Этери. – Да, по сути это, конечно, был бордель. Но содержала его настоящая бирманка, которая когда-то была храмовой танцовщицей.

– Да ну?! Настоящая? – недоверчиво переспросила Люша. – А почем вы знаете, что она-то вам не врала?

– Нет, Саджун действительно когда-то давно приехала из Бирмы, имела соответствующую наружность, знала языки и даже иногда сообщалась с какими-то таинственными восточными людьми. Кроме танцев, она умела гадать и, в отличие от наших попов, считала, что человеческое тело дано душе как награда и заслуга в цепи перерождений, и относиться к нему нужно соответственно. Не буду тебе врать: я и нынче не очень разбираюсь в их бирманской религии, но уверена в одном – и петербургская знать, и московские купцы разбираются в ней значительно меньше меня.

– А как вы стали Этери?

– В салоне Саджун в основном все были брюнетки, и все носили выдуманные, псевдовосточные имена. Красивая грузинка Нино почти в первый день сказала мне, как звучит мое имя по-грузински. Мне понравилось, и Саджун тоже одобрила…

– А что стало с Саджун теперь? Она жива?

– Я слышала, что она умерла от воспаления легких. (история жизни Саджун подробно рассказывается в романе «Глаз Бури» – прим. авт.) Но я еще прежде покинула ее салон и стала выступать сама. Мне нравилось танцевать…

– Замечательно, что вы решились…

– Это случилось не просто так. Сначала я увидела выступление яванки, парижской танцовщицы по имени Мата Хари. Она приезжала в Россию, и все говорили, что в Париже все высшее общество, равно и мужчины и женщины, просто околдовано ее искусством. Я изловчилась и попала-таки на одно из пяти выступлений Мата Хари в Петербурге. На мой взгляд, по сравнению с Саджун она вообще не умела танцевать, и только и умела, что раздеваться догола. Впрочем, на ней всегда оставался бюстгальтер. После я слышала, что ее муж-голландец в припадке ревности откусил ей один сосок, но тогда мне показалось, что у нее просто была маленькая грудь и она подкладывала в чашечки ватные подушечки… Сначала я была разочарована, а потом подумала: ведь и я тоже могу не хуже! Вот мой шанс. Чтобы меня никто больше не связывал с салоном Саджун, я уехала в Москву…

– А Саджун отпустила вас добром?

– Да, она никого не держала насильно. Когда узнала, что я собираюсь уезжать поближе к родным местам, дала мне много ценных советов, и даже подарила кое-что из своих восточных нарядов. Справедливости ради надо сказать, что мы с ней были почти одного роста, но сама она к тому времени раздалась в ширину и в них просто не влезала.

Этери замолчала. Люша спрыгнула с дивана и подняла руки над головой, изогнув кисти в стороны.

– Что ты собираешься делать? – удивилась хозяйка.

– Сейчас я станцую вашу жизнь, а вы меня поправите, где будет не так, – ответила девушка.

Следующие четверть часа Этери смеялась и плакала попеременно. К концу изнемогла и только неопределенно всхлипывала.

Люша закончила танцевать и опять с размаху бросилась на диван. Служанка Екатерины Алексеевны, которая от дверей зачарованно наблюдала танец девушки, не получив никаких указаний от хозяйки, поднесла Люше бокал с дорогим шампанским, которое до того пили Сережа с Рудольфом.

– Воды, пожалуйста, – попросила Люша и залпом выпила два стакана.

Кудри над ее лбом слиплись от пота.

– Откуда ты знаешь? – тихо спросила Этери. – Откуда ты знаешь про парк? Про качели? Про танцы Саджун, про ее тоску по Бирме?

– Пришло откуда-то, – просто отвечала Люша. – Оно всегда приходит. Но вам-то понравилось?

Этери долго молчала. Потом сплела пальцы и тихо сказала:

– Девочка, ты танцовщица от бога…

– О-ля-ля! – радостно пропела Люша. – Значит, вы меня берете к себе? Спасибо! Я только умоюсь и сейчас же вернусь! – пританцовывая, она направилась в туалетную комнату.

– Но что это за бог? – продолжила говорить Этери, оставшись в одиночестве. – Мне кажется, я не знаю его имени… Или все-таки знаю, но обманываю сама себя?

* * *

– Значит, Филя, слушай теперь меня. Дела обстоят таким образом. Ты здоровый в сущности мужик, хватит тебе уже в глуши сидеть. Пора и мир повидать. Чтобы не размениваться по мелочам, поедем мы с тобой, Филя, в столицу, в блистательный Санкт-Петербург. На поезде поедем. Ту-ту-у-у! –