Наталья Майорова - Танец с огнем

Ох, а его матери-то, матери каково?!

Лидия Федоровна зажмурилась, от полноты чувств забыв ненадолго, что надо следить за выражением лица. Ни за что на свете не хотела бы она оказаться на месте княгини Бартеневой.

Впрочем, на своем собственном месте ей было не легче.

Сладкий голос поплыл со сцены, убеждая и успокаивая…

– Признаться, и я не знаю, что угодно сердцу моей Юлии, – услышала она свой голос, хоть и не тенор, разумеется, но почти столь же напевный и сладкий. – Но я непременно поговорю с ней в ближайшее время. Она очень сдержанная девочка, но с матерью всегда откровенна, скрывать не станет. Так что, если обнаружится обоюдная склонность, я со свой стороны буду… не стану препятствовать.

Она собиралась сказать немножко иначе: «буду рада породниться». Но сочла, что это уже чересчур. Судя по улыбке княгини, сказала она именно то, что следовало. Стало быть, дело решено, самое трудное позади, и можно вздохнуть с облегчением. Да, еще же Юлия… Ну, об этом можно сейчас не думать. Есть вещи и поприятнее! Свадьба…

Ах, Боже мой, свадьба! Да какая – можно вовсе не думать о деньгах, дать себе волю, наконец-то, наконец, впервые за Бог весть сколько лет, да что там – первый раз в жизни!

Стремительная волна счастья окатила Лидию Федоровну. А посмотрев в теплые глаза Ольги Андреевны, она увидела в них облегчение – и они снова поняли друг друга…

И, самым непочтительным образом забыв о Чайковском, сперва осторожно, а потом все увлеченнее занялись обсуждением деталей будущего торжества. Напрасно Иоанна д’Арк взывала к ним своим серебряным меццо-сопрано, беды Франции остались от них очень далеко.

Сапфировое ожерелье.

Юлия смотрела в мутноватую глубину зеркала, откуда словно бы тянуло едва ощутимым запахом плесени. Впрочем, этим запахом был пропитан весь дом. Маменька демонстративно заявляла, что не чувствует ничего подобного, но при ссорах с папа непременно кидала ему обвинение и в том, что по его милости дом гниет и разваливается. Юлия же ощущала этот запах каждую секунду. Ее терпение уже давно было на исходе.

Смотреть на собственное отражение, такое совершенное в его плавной холодноватой гармонии – тонущее в мути нечистого зеркала… Это было просто физически непереносимо. Но Юлия, разумеется, и вида не подавала. В самых непереносимых обстоятельствах держать лицо – это было главное, чему она научилась в родительском доме.

– Сапфировое ожерелье, – повторила она вслух с чуть заметной улыбкой.

Лидия Федоровна, сидевшая поодаль, пристально наблюдая за дочерью, встрепенулась и подалась вперед, выбираясь из развалистых недр кресла.

– Сапфировое, рубиновое и любое, какое захочешь! – подхватила она, покусывая губы от нетерпения. – Все, что угодно. Юленька, я честна с тобой. Они счастливы будут с нами породниться… А что толку в том, что я вышла за твоего отца, бонвивана и красавца? Была ли я счастлива хоть день? А ты будешь более чем счастливой, ты в этом браке будешь свободной!

Юлия уже далеко не в первый раз слышала эти бессвязные сентенции. Маменька в последние дни вела почти беспрерывный разговор с самой собой – то мысленно, то вслух, полагая при этом, очевидно, вполне искренне, что занята делом. Уговаривает дочь вступить в несчастный брак. Пожертвовать собой во имя блага семьи.

Фи, как пошло.

– Сапфировое, – бросила Юлия через плечо, почти не оборачиваясь. – Бриллианты, впрочем, тоже… Огромный желтый алмаз… увы, он недостижим, поэтому остаются сапфиры. Надя Коковцева изрядно чертит, она сделает с моих слов эскиз. Ожерелье, в котором я намерена венчаться.

– Юленька?!.. – Лидия Федоровна, как бы не веря своим ушам, всплеснула пухлыми руками и вновь сделала попытку выбраться из кресла. Дочь, наконец обернувшись, посмотрела на нее со спокойной улыбкой.

– Маменька, ну, право, к чему это все? Вам было с самого начала прекрасно известно, что я соглашусь. Дело за малым…

– Да господь с тобой, Юленька.

Лидию Федоровну, кажется, наконец-то проняло. Откинувшись в кресле, она уставилась на Юлию почти невидящим взглядом, будто пыталась понять, кто это перед нею стоит.

– Дело за малым, – повторила та, продолжая улыбаться. – Уговорить Сережу. Не уверена, что это будет легко. Впрочем, он отнюдь не дурак и, думаю, так же, как и я, поймет выгоду… обоюдной свободы.

– Ох, какие ты кошмарные вещи говоришь, – пробормотала Лидия Федоровна.

– Отчего это, маменька, в вас так внезапно проснулся моралист? Вот как-то вовсе внезапно. Судя по тому, что вы сами только что…

– Так то – я, а то – ты, большая разница! Я знаю жизнь!

Юлия слегка пожала плечами. Отвечать на это заявление не было никакого смысла. Лидия Федоровна же чем отчетливее осознавала, что ее уговоры – или что-то иное – возымели действие, тем больше пугалась.

– Разве о таком браке для тебя я мечтала? – она чуть прикусила губу, готовясь всхлипнуть, но все-таки сочла, что это лишнее. – Нет, ты все-таки подумай. Подумай хорошенько. Быть может, есть кто-то другой…

– О да, конечно, есть, – безмятежно отозвалась дочь, которая ни в коем случае не собиралась играть в эти игры. – Алекс Кантакузин. Но мы, кажется, уже обсудили эту кандидатуру, маменька?

Она вновь отвернулась к зеркалу. Тонкая цепочка на груди, вместо которой должно было сиять сапфировое ожерелье, поблескивала неясно и скучно. Она вспомнила это ожерелье – так, будто только вчера держала его в руках, и Алекс застегивал маленький замочек… и взгляд ненормальной девчонки впился, как жало, в горло возле ключиц.

– Я верно понял, вы меня разыгрываете?

На Бориса Антоновича фон Райхерт было жалко смотреть. Вот только что он расхаживал по гостиной, распевая густым раскатистым баритоном про царицу мира – красивый, вальяжный, пахнущий дорогим табаком и рейнвейном тридцатилетней выдержки. За плечами – очередное выигранное дело, впереди – уютный вечер за зеленым сукном, которое к нему в последние дни благоволило особенно…

И вдруг – растерялся. Нет, он и в голову еще не брал, что известие, которое ему только что сообщили, может оказаться правдой. Такого не могло быть, ибо не могло быть никогда! Но, помилуйте – за что же… Что он такого сделал жене и дочери, чтобы над ним так жестоко шутить?!

– Верно, – с ненапускным весельем в голосе заявила Лидия Федоровна. – Как ты только догадался, Борис? Я же обожаю тебя разыгрывать! Всю жизнь только этим и занимаюсь.

Она встала с козетки, скрипнувшей под ее весом, и тоже прошлась по гостиной. В движениях ее, против обыкновения, не было ничего страдальческого, ничего через силу. Черт возьми, да она изменилась! Как же это он сразу не заметил? Неуловимо и определенно стала другой. Исчезли эти стонущие нотки, и вечного платочка в руках как не бывало. А появилось, наоборот, что-то эдакое… что-то напомнившее Борису Антоновичу его самого, когда он после крупного проигрыша, бывало, примет рюмку хорошего коньяка, и сразу становится ясно, что ничего страшного не случилось, и в душе воцаряются уверенность и свобода.

Так что – Лидия, стало быть… и ведь ничего странного, дамы из общества нынче пьют хуже прачек, уж ему ли не знать. Но Лидия! Нет, нет.

Или это от близости княжеского титула у нее развернулись крылья за спиной?!

Вздрогнув, Борис Антонович шагнул к супруге и направил на нее руку с указующим перстом, точь-в-точь как на обвинителя в суде:

– Радуешься? С чего бы? Я работаю сутками, как ломовая лошадь, я не сплю, я рву нервы вдрызг… я, что, самая подходящая подушечка для булавок?!

Такого краткого грозного рыка обычно хватало для того, чтобы пресечь в зародыше любой скандал. Ну, почти любой. На сей раз не хватило. Лидия Федоровна не зарыдала и не выбежала из комнаты, а, остановившись, посмотрела на мужа с откровенной досадой.

– Это какой-то кошмар. Дочь выходит замуж, впереди столько хлопот, а отец не находит ничего лучшего, кроме как взобраться на подмостки.

– Что?..

Борис Антонович на секунду потерял все мысли. Выходит, это всерьез?..

– Да Боже мой. Ты еще думаешь, что я шучу? Все решено, Борис, и решено без тебя. Я бы и хотела, чтоб ты принял участие, но что ж поделать, раз так вы…

Не говоря ни слова, Борис Антонович круто развернулся и размашистым шагом покинул гостиную. Тут Лидия Федоровна лишилась ненадолго столь новой для нее свободы движений – кинулась за ним, прижав руки к груди, решив, очевидно, что он направляется прямиком в особняк Бартеневых, дабы высказать им все, что думает. Путь его лежал, к счастью, ближе – в комнату дочери.

Юлия, уютно устроившись в кресле под пледом, читала какую-то скучную книжку по механике или физике сфер, принесенную ее несносной подружкой-курсисткой. Родительская беседа на повышенных тонах, которой она не могла не слышать через стену, как обычно, нисколько ее не интересовала. До сих пор Борис Антонович, страдавший от жениных истерик, радовался такому безразличию – теперь же углядел в нем злокозненное лицемерие.

– Так что, это правда?!

Юлия, не вздохнув и не поморщившись, отложила книжку и подняла на отца ясный взор.

– Ты в самом деле… в самом деле намерена выйти замуж за князя Бартенева?

– Папа, – в ровном голосе Юлии скользнуло едва заметное удивление, – а ты в самом деле этому не рад?

– Я должен быть рад? Я – должен быть – рад?!

Он схватился за голову.

– Чему рад? Перспективе стать посмешищем?! Да мне теперь в общество хоть не являйся! А в суде?! О-о-о… – он, закрыв глаза, застонал хоть и театрально, но с искренней мукой. И тут же вновь воззрился на дочь:

– Юленька! Но ты ведь вполне нормальное существо! Не мог же я в тебе так ошибаться!

– Да прекрати же… – попыталась вмешаться Лидия Федоровна. Он ее не услышал, а Юлия чуть заметно дернула плечом, давая понять матери, что прекрасно справится и одна.