— А почему нет. Мы с тобой на пороге великих свершений, друг мой.

Саша блаженно потянулась. Первая белая полоска в её черной, как беззвездная ночь, жизни.


Сейчас.

22.

Я не позволю растоптать «Ли-бертэ». Ни ему, ни кому-либо другому. Если бы не магазин, я бы загнулась от непрекращающейся черной полосы, скатилась к пропасти, спилась, скурилась. Нет, нельзя позволить ему уничтожить то, что мы строили в слезах и поту! Я приду к Герасимову и упаду в ноги, так и скажу: режь меня, бей, насилуй и твори всё, что заблагорассудится. Но оставь магазин. Ира с Лерой его вытащат, выходят — он будет как новенький; и клиенты простят нас за небольшой срыв сайта. Спишем на конкурентов. Да, так и сделаю. Моя гордость — ничто по сравнению с делом всей жизни.

Есть ещё ребенок. Когда-то я считала единственным своим дитя «Ли-бертэ», но теперь… Оно — чудовище? Или нет? Машинально обхватываю живот, пытаясь разобраться в самой себе.

Если бы не колено, я бы бежала к Герасимову через улицы и магистрали. А так приходится вызвать такси. Надеюсь, он дома; он всё исправит. Ненормальная вера в подонка, лишившего меня сна, переполняет до краев.

По пути к дому попадаются исключительно женщины с колясками или смешными карапузами, одетыми в комбинезоны-скафандры. «Ребенок мне не нужен», — напоминаю себе, но не верю своим же словам. Он, этот малыш, мог бы так же смешно переступать с ножки на ножку или держать крошечной ручонкой за мою руку. И если бы в нем не было черт отца — он родился бы идеальным. Моим. Последним существом, которому бы я пригодилась.

Он бы называл меня мамой…  Но он — часть Герасимова, и кто знает, как много в этом малыше будет отцовской грязи.

Слезы наворачиваются на глаза. Я запуталась в самой себе.

Трезвоню в дверной звонок. Десять секунд, двадцать, тридцать. Время утекает. Скатываюсь по двери, рыдая, утыкаюсь головой в колени. Открой же!

— Какого черта ты здесь забыла?! — слышу со стороны лифта.

Поднимаю заплаканные глаза. Он. Стоит, скрестив руки на груди, и смотрит взглядом, от которого плавится металл. Я хочу подняться, но Герасимов опережает: рывком поднимает меня за воротник и держит на весу.

— Я же предупреждал: вернешься — прибью.

Перед глазами плывут пятна. Сиплю, пытаясь говорить враз обмякшим языком. Он отпускает меня, и я падаю ничком к начищенным ботинкам, словно склоняясь в поклоне до земли.

— Что тебе надо?! — ревет сверху. 

— Магазин… — я всхлипываю. — Пожалуйста…

Он изучающе рассматривает меня. Как врач — пациента. Как надзиратель — заключенного. Как ученый — зверюшку, которую суждено отправить на смертельные опыты. Абсолютно безжалостно проедает дыры глазами. И вдруг смеется:

— Поехали.

Хватает за шиворот и тащит к лифту.

— Куда? — шепчу я.

— Увидишь.

Глухой смех, разносящийся по кабине, не просто пугает — доводит до ужаса. Человек, который так смеется, не чувствует границ. Он способен на всё.

Я запоминаю, как он бросает меня на заднее сидение и блокирует двери. И как синяя «Мазда», элегантная, большеглазая, тонированная кошка, взрывается ревом, когда Герасимов давит на газ. Разъяренная пантера под стать хозяину. Он выруливает на оживленный проспект, на скорости проносится через все светофоры. Зеленый, желтый, красный — цвета не волнуют его. Я сжимаюсь в комок. Ненавижу автомобили. Особенно те, которыми управляет Герасимов.

Мы тормозим за секунды до столкновения и объезжаем людей за мгновение до того, как превратить их в кашу на асфальте. Я, некрещеная атеистка, молюсь. Можно помешать Герасимову — наброситься или схватиться за руль, но я, черт возьми, не хочу вот так погибнуть.

Пригородное шоссе пустует. Солнце насмешливо выглядывает из-за туч, бьет лучами в лобовое стекло. Герасимов опускает солнцезащитный козырек и достает из бардачка затемненные очки. Не глядя на дорогу!

Кажется, я скулю как побитая собачонка. Он хохочет, и чудовищный смех режет мне вены. Сжимаю живот пальцами, оберегая то добро, которое ещё осталось внутри. Нужен он мне или нет, разберусь позднее.

— Любишь скорость? —  оборачивается ко мне.

— Смотри вперед! — кричу я.

Опасный поворот, напоминающий тот, на котором нас когда-то занесло. Невыносимое ощущение дежавю. Простреливает левое колено, и лоб покрывается испариной.

— А что, по-моему, романтично, — присвистывает Герасимов, — разбились вдвоем. И похоронят нас вместе как героев-любовников.

— Ты скотина, а не герой.

— А ты — лживая стерва, — выплевывает он.

— Знаешь, что смешно? — Я отвлекаюсь от созерцания мелькающих дорожных знаков. — Что ты разрушил мою жизнь, а теперь пытаешься выставить виноватой меня. Я всего-то отплатила той же монетой, по нынешнему курсу рубля, так сказать.

Он недобро хмыкает, но не отвечает. Наверное, так и не понял, за что конкретно я ему отомстила.

— Знаешь…

Меня перебивает мелодия телефона. Я не вынимаю его из сумочки — не решаюсь. Кто знает, как среагирует безумец на водительском сидении. А вдруг новости из магазина?.. Гипнотизирую застежку.

— Ответь, — раздражается Герасимов.

— Правда?

— Можешь сообщить звонящему, что я еду в ближайшую лесополосу, где расчленю тебя на десяток частей — мне плевать.

Почему-то я улыбаюсь. Пальцы не слушаются, и я не сразу нахожу в скоплении мусора заветный черный прямоугольник.

Это наш программист Кирилл!

— Слушаю! — мобильный дрожит в пальцах.

— Александра Ивановна, —  Кирилл всегда сух и строг, — вы в курсе: какой-то новичок-хакер обвалил ваш сайт?

— Новичок? — Не верю своим ушам.

Краем глаза наблюдаю за Герасимовым — тот безмятежен аки мраморная статуя.

— Новичок, — подтверждает Кирилл. — Взломать сумел, но не более того. Даже защиту не поставил. У вас сайт, к слову, было легко снести — я сам это постоянно повторял. Всё уже восстановлено. Гарантирую, заказы не пострадали и всё работает в обычном режиме.

— А картинки? Там было такое написано!

— Я прямо сейчас могу нарисовать на главной странице что-нибудь крайне неприличное и подписать сверху тремя буквами. Поверите?

Облегченно падаю на спинку сидения. Даже скорость перестает пугать. Всё хорошо, магазин функционирует. Герасимов не разрушил его! Черт, а я тут же поехала сдаваться. Потираю ноющие виски.

— Спасибо, Кирилл.

— Александра Ивановна, а если мы вычислим нашего хакера — можно его наказать?

— Вы? — переспрашиваю на всякий случай.

— Есть у меня ребятки, которые смогли бы запеленговать этого идиота. Он даже данные об адресе не спрятал. Так можно?

— Зачем тебе это?

— Ну а чего он травмирует... Лера Владимировна мне позвонила чуть ли не в слезах...

Не вижу его лица, но ощущаю — Кирилл краснеет. Значит "Лера Владимировна" ему небезразлична? Любопытно! Хотя ей на него уж точно начхать. У неё есть какой-то богатенький мужчина, готовый исполнять любые капризы любовницы.

— Ясно. А как программисты наказывают злоумышленников? — Мне видится стайка очкастых ботаников, которые перерубают злодеям доступ в сеть.

— Поверьте, ваш взломщик запомнит нас надолго, — и он отключается.

Не запомнит. Потому что взломщик (точнее — заказчик) сидит впереди, и уж его никакие ребятки не отследят.

— Куда мы едем? — со смертельной усталостью спрашиваю у Герасимова.

— На мою дачу, — невозмутимо отвечает тот. — Зажжем не по-детски, птичка.

 И включает радиоприемник на полную громкость. А моё сердце, совершив кульбит, грохается к пяткам.

23.

По-октябрьски холодно в нетопленном доме. Пар изо рта заполняет веранду, куда меня притаскивает Герасимов. Я не рыпаюсь — а смысл? Мы за сто километров от города, одни, в нелюдимом садоводстве. За нами стелется лес.

Герасимов разжигает огонь в печке. Трещат поленья, тепло медленно наполняет легкие. Я полулежу на холодном диване и вдыхаю запах некрашеной древесины. Дача толком не обжита, сюда ездят редко: на столике нет увядших цветов в вазе или забытой газеты — ни единой мелочи, которая напоминает о жильцах. Чисто, прибрано, но совершенно пусто. Герасимов гремит чем-то в одной из комнат, а я смотрю на бушующее пламя. То рвется из заслонки, лижет стенки, стрекочет и фырчит. Оно — тоже пленник; и оно тоже когда-то исчезнет.

Герасимов ставит на стол пепельницу (наверное, её-то он и искал), закуривает. Медленно, вдумчиво делает каждую затяжку, и сигарета в его пальцах кажется чем-то естественным. Родинка на его шее, у кадыка, подрагивает. Близка неизбежность. Я готова принять её. Почему-то мне кажется, что сейчас он прижжет мне кожу тлеющим концом сигареты. Оставит свою отметину. Причинит боль, которую я заслужила.

— Ты — дура, — изрекает Герасимов, затушив окурок о пепельницу. — Ты пришла ко мне после всего, что натворила. Зачем? На твоем месте бы я уехал на край земли.

— На моем месте ты был бы последним трусом. С чего мне тебя бояться, а?

Он встает. Смотрит сверху вниз. Замахивается для удара. Я не жмурюсь — отвечаю на его взгляд. Улыбаюсь замерзшими губами. Герасимов уходит, а возвращается с бечёвкой, которой туго перематывает мои лодыжки и запястья. Я закатываю глаза — что за дешевый спектакль. Даже не собираюсь сопротивляться. Всё это — всего лишь фикция, надежда, что я испугаюсь его безумства.

— Думаешь, сбегу?