Ей понравилось сбегать из дома. Романтика безлунных ночей, сон урывками на вокзале — а почему бы и нет, чем плох зал ожидания? — никаких ограничений и рамок. Сама по себе что та кошка, гуляющая по краю забора. Жизнь без условностей — она пахла солью и полынной горечью.

Саша уходила без оглядки, когда её всё доставало: школа, учителя, даже бабушка. Та как заевшая пластика твердило одно: учись-учись-учись. Зачем Саше учеба, когда перед ней открыт весь мир — манящий, бескрайний, громадный мир.

Она часами бродила вокруг дома Никиты. Девятый этаж, крайнее окно, приглушенный свет настольной лампы. Смотрела наверх и мечтала: вот бы чутье заставило его глянуть вниз — и он бы заметил крохотную фигурку. Сердце бы его кольнуло, он выбежал бы к ней навстречу, закружил бы в объятиях. Они бы объяснились, и оказалось, что расстаться им пришлось по просьбе Никитиных родителей. Да-да, наверняка мама убедила сына: он бросает неугодную девчонку, и за это их не сажают в тюрьму (или что там делают с подростками?) Вот бы он выбежал и сказал правду!

В её мечтах выстроился частокол из «бы».

Иногда окно приоткрывалось — ну же, бормотала Саша одними губами. Но, увы.

Тогда она срывалась и, ковыляя, убегала подальше. Слезы застилали глаза.

— Давай останемся друзьями, — цедила она. — Ну, конечно, давай…

Где же ты, друг, когда так нужен?!

Она возвращалась домой через день, не позже, уставшая и соскучившаяся. Обнимала бабушку и падала лицом в подушку. Она  сдалась. Она слабая. Она вновь променяла бескрайнюю свободу на домашнюю клетку.

Бабушка даже не запрещала ей сбегать, напротив, просила одного: не ввязываться в неприятности. Говорила:

— В тебе больше ума, чем дурости. Ты как твоя мама, побегаешь и перестанешь. Главное — не покалечься. И возьмись за учебу, пожалуйста!

Но потом Саша устала и от побегов, и от бесцельного просиживания возле дома того, кто когда-то называл её птичкой. Былое поросло травой. И однажды птичка упорхнула, не собираясь никогда больше возвращаться к тому подъезду. Кольцо, приятно сдавливающее палец, она в тот же день сняла и забросила в шкатулку. Если уж забывать — то совсем.

21.

— Ты вылетишь из школы, — предрекла бабушка, рассматривая размашистое замечание в дневнике. — Окончишь одиннадцатый класс со справкой.

В её словах не было угрозы или обиды, только констатация факта. Бабушка давно смирилась с непокорной внучкой. Тем более ничего дурного Саша не творила — да, ей не давалась учеба, да, она не прозябала сутками за учебниками. Зато не курила, почти не пила и в неприятности не ввязывалась. Больше не ввязывалась.

— Ба, не грузи, — Саша щелкнула пузырем из жвачки. — Никто меня не выгонит под конец учебного года.

Директриса же не чокнутая, чтобы волоком тащить Сашу целый год, а потом взять и вышвырнуть. Ну, настрочила математичка гневное послание — да и пошла она лесом.

— Не выгонят, так аттестат попортят. — Бабушка полистала страницы, половина которых была исписана красным. — А ты на финишной прямой. Ох, волнуюсь я!

Финишная прямая. Как же Саша заколебалась слышать это словосочетание! Его твердили повсюду: учителя, друзья, даже с экраном телевизора какой-нибудь очкастый или усатый дядька то и дело повторял, что нынче у одиннадцатиклассников финишная прямая. Через две недели выпускные экзамены, ЕГЭ, будь оно неладно. Саша сдаст их и будет свободна. И уедет на Черное море с ребятами, как и планировала.

— Бабуль, не переживай, прошу тебя… Кстати, я летом уеду на три месяца в Крым. Ладно? Артемка нашел нам подработку аниматорами и домик у моря за копейки.

— А экзамены? А поступление в институт?

Саша состроила гримасу.

— Да ну этот институт, я пока не собираюсь продолжать учиться.

Она планировала годик отдохнуть, не перед кем ни о чем не отчитываясь. Постоянная нервотрепка порядком надоела. Саша и грубить-то математичке стала от того, что запарилась объяснять нормальным тоном. Та её слышать не желала, твердила жабьими губами: бу-бу-бу, ты у меня, свиристелка, итоговую контрольную завалишь и вылетишь из школы пробкой.  Слово-то какое дебильное, свиристелка.

— Саш, — бабушка покачала головой, отложила дневник в сторонку, — ты послушай древнюю старуху. В институт поступить надо, иначе тебе тяжко придется. Я же не вечная, а тебе охота уборщицей пахать за копейки?

— Я на работу пойду, — попыталась сопротивляться Саша. — Но не уборщицей, а продавцом, к примеру. И рокормлю нас с тобой. А хочешь, поедем с нами? — Саша хлопнула в ладоши. — Ты вот когда была на море? Снимем тебе рядом комнатушку, там частный сектор и очень много домов сдается. Хоть отдохнешь!

— Да не хочу я отдыхать и море мне даром не сдалось! Я хочу, чтобы внучка моя выбилась в люди.

Они спорили до хрипоты, но в итоге договорились: Саша сдает экзамены, а потом — на все четыре стороны. Вольна и свободна! Не хочет в институт сейчас — поступит позже. Черт с ней, пусть отдыхает. Сашу такой вариант вполне устраивал.

Минимальные баллы она набрала без особых стараний. По обществознанию даже умудрилась выбиться в хорошистки. И алгебру, несмотря на дебилку-математичку, сдала нормально. Пойти б к математичке да показать средний палец — за пережитые мучения. Но Саша добрая, поэтому она ограничилась тем, что в социальной сети в группе школы оставила комментарий под фоткой математички: «Кровопийца».

До отъезда оставалось два часа. Упакованные вещи лежали в дорожной сумке. Саша сгребала с полок в ванной тюбики: крема, шампуни, бальзамы. Бабушка не мешала — лежала на диване,  выключив свет и телевизор. В последнее время она частенько болела, но просила не тревожиться. Саша, конечно, порывалась то вызвать врача, то самолично измерить давление, да только бабушка все попытки пресекала на корню.

— Я старый человек, у меня обязано что-то отваливаться, — отшучивалась она.

Всего два часа до долгожданного отдыха. Саша довольно потянулась. Ей хотелось моря и солнца, теплого песка. Она никогда не была на юге, но знала — нет места лучше, чем прибрежная полоса, утыканная домиками как еж иголками.

— Сашенька… — тихий как шелест голос донесся из бабушкиной спальни. — Подойди…

Саша подлетела, насвистывая модную песенку под нос.

— Бабуль, всё в порядке? — встревожилась она, слушая тяжелое дыхание бабушки.

— Саш, — сказала та, ища в темноте руку внучки, — обязательно поступи в институт на следующий год, поняла?

Сжала своими ледяными пальцами Сашину горячую ладошку.

— Баб, ну мы же договорились! Будет сделано!

Саша мазнула бабушкину холодную щеку поцелуем и убежала.

Она упаковывала обувь, когда внутри всё сжалось. Воздуха перестало хватать, и на плечи опустился дикий страх. Саша метнулась обратно в спальню. Бабушка спала. Саша выдохнула от облегчения, но почему-то решила прислушаться. Подошла поближе, наклонилась к бабушкиному лицу…

— Артем,  — трясущимися губами шептала она в телефонную трубку, — бабушка умерла.

— Реально? Вот засада. То есть ты с нами не поедешь? — вздохнул тот. — Блин, жалко. Ты уж извини, Сашок, за всё заплачено, мы с ребятами выезжаем, как и планировали. Сама справишься?

Он говорил что-то ещё, наверное, успокаивал или просил не злиться. Она не слышала — шум в ушах заглушал голос.

Мать удосужилась не только приехать на похороны, но и помочь со справками, моргом и прочим, от чего Саша начинала заходиться в истерике. И даже организовала поминки с купленными морожеными блинами и салатом из магазина. Мать заявилась, а вот братца оставила дома — дескать, нельзя ему на мертвеца смотреть.

«Это не мертвец, а его бабушка, твоя мать!» — хотела крикнуть Саша, а затем вцепиться маме в завитые локоны и потрясти, выбить дурь. Она была зла: на маму, на брата, но главное — на себя.

Подростковый максимализм — так вроде бы называлось желание выделяться и не слушать никого на свете. Но это не оправдание, не отмазка. Саша должна была радовать ту, которая дала ей детство. Которая хваталась за любую работу, только бы прокормить внучку. Ту, которая покупала ей ленты и новые колготки. Ту, которая любила, ничего не прося взамен.

Тем же летом Саша поступила на заочное отделение в институт, как и хотела бабушка, на учителя. Проводила бессонные ночи за конспектами, но сдала вступительные экзамены с честью. Бабушкину квартиру, доставшуюся Саше в наследство, она сдала в аренду, а сама сняла за копейки койку в институтском общежитие, где познакомилась с деревенской девочкой Ирой.

Хромая, кривая, никому не нужная студентка. Мать как приехала, так и уехала, посетовав на бедность и одиночество. Братец не позвонил с соболезнованиями. Бывшие друзья или разъехались, или забили на неё большой болт.

Ночами к ней приходила девочка-гимнастка, манила за собой. Но Саша не поспевала, теряла девочку из виду. Лишь алая лента в её руке как хвост махала на прощание откуда-то из темноты.

Саша истончилась и иссохла что пергаментная бумага. Разучилась смеяться. И если бы не их с Ирой затея — наверное, она бы загнулась от стужи в груди где-нибудь между лекциями и общагой.

Но с Ирой жизнь завертелась. Первую настоящую прибыль они отметили в ресторане. Не в какой-нибудь затрапезной кафешке, а в настоящем, с учтивыми официантами и приглушенным светом, где под каждое блюдо есть свой столовый прибор, а посуда сверкает чистотой.

— За нас! — хихикнула Ира, чокаясь бокалом, в котором плескалось алое вино.

— За нас, — Сашу с непривычки (как давно она не пила; с самых бабушкиных похорон) мутило. — Как думаешь, у нас всё получится?