Но теперь он хотя бы заключил сделку с Тревэнионом. Все детали подписаны, запечатаны и скреплены. Это стоило ему, да и будет еще стоить немалых денег, но всё же это великолепное соглашение. И двум ее молодым участникам еще предстоит об этом сообщить.

За ужином Клоуэнс перемолвилась несколькими словами с Кьюби Тревэнион. Ей не нравилась эта девушка, потому что она сделала Джереми несчастным, а самое главное — она явно согласна с попытками брата выдать ее замуж за богатого. Если она не любит Джереми, а Клоуэнс трудно было представить, как такое возможно, это уже плохо ее характеризовало. Но если, по словам Джереми, Кьюби была к нему неравнодушна, по крайней мере, дала ему это понять, то хладнокровно отвергнуть его из-за того, что у Джереми нет денег, было просто непростительно и немыслимо. Хотя на скачках между ними возникло нечто вроде примирения, пусть и весьма шаткого и неопределенного, и теперь Клоуэнс хотела как-то им помочь.

С улыбкой они обсуждали теплый вечер и удивительные новости. Она прелестная, думала Клоуэнс, вовсе не дурнушка, как ей показалось тогда на Пасху; она вся сияла, пока говорила, мрачность исчезла, словно сквозь тучу пробился ослепительный свет, и разумеется, после облаков солнце казалось ярче.

Она говорила настолько непринужденно, будто ей даже и в голову не приходило, что сегодня Джереми отсутствует.

— Да, — согласилась Клоуэнс, — наверное, его не пригласили.

— Ну конечно, я пригласил, — возразил Валентин, который передавал миссис Селине Поуп мороженое, — но он уехал в Хейл или еще куда-то.

— В Хейл? — переспросила Клоуэнс.

— Конюх сказал только это, — ответил Валентин, — миссис Поуп, заявляю, вы стали даже стройнее, чем ваши дочери, позвольте положить вам еще: не упускайте такой возможности, не упускайте. Могу я взять это для мистера Поупа?

Решение мистера Поупа прийти сюда стало не только большой неожиданностью, но и огромной ошибкой. Это было его первое появление в обществе за долгие месяцы; но пока здоровье позволяло, он решил принять приглашение ради семьи, предполагая, что знает сэра Джорджа как достойного и трезвого человека, с кем можно поговорить, что изысканный вечер станет значимым и его стоит посетить. Но он забыл про новую жену Джорджа. Он сидел в прихожей, в черном сюртуке с высоким воротничком, как никогда похожий на Робеспьера, рядом с ним стоял нетронутый бокал с портвейном, нарочитая благожелательность на лице пыталась скрыть раздражение, которое он испытывал. Временами на пару минут к нему заглядывала одна из дочерей или жена, чтобы составить ему компанию.

В уголке Бетти Деворан строила глазки высокому валлийскому офицеру из ополчения Брекона, обезображенному родимым пятном на лбу и щеке. Но такая мелочь Бетти казалась сущей безделицей. Она никогда не была замужем, и, наверное, этого уже не случится, хотя достоверные источники гласили, что у нее есть трое незаконнорожденных детей, рассеянных по графству. Все знали, что перед парой брюк она не в силах устоять, но она проделывала это с таким забавным добродушием и искренним наслаждением, что общество закрывало на это глаза. Все знали Бетти.

В другом углу Хорри Тренеглос осаждал неряшливо одетую девушку по имени Анжела Нанкивелл, единственную дочь Артура Нанкивелла, который женился на девице Скобелл и разбогател. Двадцатичетырехлетний Хорри испытывал странное неравнодушие к неряхам. Многих таких он уложил в постель, и если не считать пары исков о признании отцовства, за которые он ежеквартально платил брошенным служанкам, пока выбирался из передряг целым и невредимым.

Этим вечером из другого конца комнаты Джон и Рут Тренеглосы с величайшей благосклонностью наблюдали за тем, как их сын продвигается к цели. Без женитьбы ему вряд ли удастся добиться Анжелы, но даже если у него получится, то последующий брак стал бы пределом их мечтаний. Родословная Тренеглосов уходила вглубь веков, и они владели землей, но у них никогда не было — или почти не было — той интересной вещицы под названием деньги. Жизненных благ им хватало, но не денег. А вот Артур Нанкивелл и его дочь располагали денежными средствами.

После ужина Том Гилдфорд еще несколько раз пригласил Клоуэнс на танец. Она поведала ему о себе. В ответ он рассказал ей, что кроме дядюшки его семья ничем не примечательна, несмотря на громкое имя, однако родом он из Корнуолла и принадлежит роду Киллигрю, ныне угасшему, что его полное имя Томас Гилдфорд Киллигрю; что он частенько гостит у лорда Деворана, чей особняк стоит неподалеку от деревушки Ке в окрестностях Труро. Такой простой и легкий, самый настоящий богемный повод для праздника, похоже, у них есть все права танцевать, сколько заблагорассудится, не думая об условностях. Том Гилдфорд был очень пылкий и страстный, и Клоуэнс не смогла устоять перед ним.

Когда часы пробили полночь, Бетти Деворан исполнила сольный танец, явно вдохновленный не долгими репетициями, а выпивкой. Производимый ею шум, как и грохот оркестра, и гул наблюдателей, пробудил собак, до сих пор молчавших, и их завывания и лай почти заглушили бой часов. Но после этого до часа ночи танцы стали еще более энергичными, и тогда Джордж с суровым видом подошел к поникшему оркестру и сказал, что уже хватит. В это время появился лакей и спросил мисс Клоуэнс Полдарк. Разгоряченная и растрепанная, она забрала письмо от отца, которое спешно переслала Верити.

В письме говорилось:

Дорогая Клоуэнс!

У тебя брат, еще один брат, мы пока не дали ему имени. Он появился на свет сегодня в шесть часов вечера и, хвала Господу, не причинил никаких хлопот. Он выглядит здоровым и сейчас мирно спит. Твоя матушка жива, но пока слаба. Мы не можем понять, отчего ей нездоровится, но дядя Дуайт, который так беспокоился о ней в прошедшие три месяца, теперь смотрит на положение дел с надеждой. Он в самом деле настроен оптимистично, а ты сама знаешь, для него это несвойственно.

Так что могу сказать, что я живу надеждой, не назову это оптимизмом, который тоже для меня несвойственен, но с надеждой, что нам предстоит счастливое Рождество. Поскорей приезжай домой. Не то чтобы нам нужна была твоя помощь, но нам нужна ты. Оторвись от Верити и приезжай. 

Как всегда, любящий тебя отец.


— Какие-то новости? — спросил Том Гилдфорд. — Надеюсь, хорошие?


Он заглянул в ее глаза, полные слез.

— Да, Том, благодарю. Прекрасные новости!

— Тогда почему вы плачете?

Его лицо было совсем близко.

— От радости. От счастья. От облегчения! Я бы этого не вынесла!

— Чего бы вы не вынесли, мой ангел?

— Того, что могло случиться. Того, чего я боялась! — Она протянула ему письмо. — Ох, у меня были такие странные предчувствия. А теперь всё прошло! Какое чудесное завершение вечера!

Слегка прикоснувшись рукой к ее плечу, Том ее поцеловал. Ее губы напоминали полураскрытые лепестки. Вокруг них в танцевальном зале толпились люди, но никто, казалось, этого не заметил. Оркестр умолк. Клоуэнс промокнула глаза платком. Том поцеловал ее руку, а потом еще раз в губы.

Кто-то прокричал, и еще несколько человек подхватили:

— Танец мельника!

Гости стали кричать оркестру:

— Танец мельника! Танец мельника!

— Для меня — это лучшее завершение вечера, — с чувством произнес Том, но говорил он не о танце. — Но, может быть, уже достаточно? Если вы устали, давайте где-нибудь посидим. Валентин сказал, что в библиотеке есть вино и закуски.

— Танец мельника! — скандировала толпа.

— Ох, я не устала, — ответила Клоуэнс. — С чего бы мне устать? Я полна энергии!.. Что они кричат?

— Это старый сельский танец, — объяснил подошедший Пол Келлоу. — Неужели ты его не знаешь, Клоуэнс? Это просто предлог для шумной забавы. «Мельник-старик жил поживал, зерно он молол, урожай собирал». Давай, идемте в круг, парами и держась за руки. Валентин! Валентин! — крикнул он. — Вставай в центр и начинай!

Скрипач, круглый коротышка с багровым лицом и в белом парике, переговорил с двумя своими коллегами. Он пару раз взмахнул смычком и, проведя им по струнам, извлек долгую и звучную ноту, как обычно делают перед шотландским рилом. А потом полилась мелодия.

Из двадцати с лишним человек в зале меньше половины знали, что делать, но танец вдруг начал разворачиваться сам по себе, хотя, по сути, больше походил на свалку. Пары одна за одной огибали по кругу человека в центре, предположительно согнувшегося над снопом пшеницы, который изображала диванная подушка. Остальные отплясывали рядом в привычном стиле, только быстрее, и пели под музыку:

Мельник-старик жил поживал,

Зерно он молол, урожай собирал,

Деньги свои на полку он клал.

Время пришло богатство считать,

Раз, два, три... а его не видать!

На последнем слове все должны были поменяться партнерами, а мельник в центре — выбрать какую-нибудь даму, пока ее не успели перехватить. Если кто-то оставался в центре три раза подряд, в него швыряли всё, что было под рукой — пробки от бутылок, украшения тортов, бумажные шарики, а порой и чью-нибудь потерянную туфлю, которую не успел востребовать хозяин.

Как и сказал Пол, это был лишь предлог для шумной забавы, но гулкий ритм меланхоличной мелодии возымел тот же эффект, что и некоторые старые корнуольские напевы, в бесконечном повторении древних заклинаний и суеверий вызывая чувства, которые редко живут при свете дня. А вдруг когда-то в древности мельник или тот, кто занимал его жертвенное место, превращался в камень?

Но сегодня вокруг царило неуемное веселье. И стар, и млад толкались, пихались, хватали друг друга, кричали и смеялись, а потом, снова разбиваясь по парам, скакали, кружились и подпрыгивали под прилипчивую, ритмичную, протяжную и меланхоличную мелодию.