Милли отвернулась и с подчеркнутой деловитостью стала перематывать пленку.

— Никогда не говори музыканту, что он достиг вершины мастерства, Рональд, — небрежно заметила она. — Потому что это означает для него конец карьеры. — Она вынула кассету и поставила ее на место. — Теперь ты готов поесть? — с деланным спокойствием осведомилась она и, вопросительно подняв брови, повернулась в его сторону.

Рональд явно размышлял о чем-то. Его глаза пытливо смотрели на нее.

— Чего бы мне действительно хотелось, — сказал он, не отрывая взгляда от ее глаз, — так узнать, что же ты на самом деле думаешь. Милли поежилась.

— Зачем?

Он подошел к ней. Падающая от него тень бешено запрыгала и исчезла в круге света. Он уверенно взял ее за подбородок, повернув лицом к себе.

— Ты такая спокойная… Безукоризненные манеры. Холодна, как лед. Вот только твои глаза свидетельствуют об обратном, моя дорогая. — И он, едва касаясь, провел пальцем по ее щеке. — Так же, как, впрочем, и твоя игра.

Милли с горечью подумала, что действительно выдала себя, когда он заключал ее в свои объятия, но у нее хватило ума не сказать об этом вслух. Она рывком отодвинулась и отступила на шаг. Так ей было легче.

— Ты выдумываешь. Рональд покачал головой.

— Нет, не выдумываю. Теперь ты снова стала холодна и сдержанна, но периодически сбрасываешь свои доспехи и тогда горишь ярким пламенем, как вот эта свеча.

В полном изумлении Милли отпрянула еще дальше, кашлянула и неестественно громким голосом сказала:

— Это просто смешно!

— Неужели?

— Да, смешно, — с жаром повторила она. — И похоже на сцену из плохого фильма. В жизни не слышала подобных глупостей. Ты вообще не разбираешься в классической музыке. О ней нельзя судить так же, как о рок-н-ролле или даже джазе. Она не бывает спонтанной и эмоциональной. Классические произведения создают, как памятники архитектуры. Я не придумываю музыку во время исполнения.

— Ерунда, — заметил Рональд.

— Что?!

Он с готовностью повторил еще раз:

— Ерунда. Или ты хочешь сказать, что манера исполнения никогда не меняется?

— Ну, в определенной степени, конечно, меняется.

Несмотря на эту незначительную уступку, он продолжал настаивать:

— Значит, я только что слушал именно тебя, а другой человек исполнил бы это иначе.

— Конечно, — согласилась Милли. — Но это не означает, что те чувства, которые ты уловил, вернее, подумал, что уловил, — поправилась она, — были моими.

На какое-то мгновение их глаза встретились, и Рональд раздраженно втянул воздух и запустил руку в свои волнистые волосы.

— Ты, — наконец произнес он, — абсолютно не разбираешься в человеческих эмоциях, но играешь, как ангел. Ладно, черт побери, пойдем поедим, пока я окончательно не забыл о своих добрых намерениях.


За ужином он пребывал в странном, тяжелом настроении. Уловив это, Милли почувствовала, как напряглись и ее нервы. А в результате вернулась присущая ей неуклюжесть. К ее полному смущению, она разбила тарелку, уронила два столовых прибора и рассыпала мандарины, горкой лежащие на деревянном блюде. С пунцовым от стыда лицом она нагнулась, чтобы подобрать их.

— Оставь их, — резко сказал Рональд и испытующе посмотрел на нее. — У тебя снова болит запястье?

От удивления Милли замерла. Она почти не ощущала, как болит рука.

— Немного.

— Да не сиди ты с таким трагическим видом.

Подумаешь, тарелку разбила, — сухо заметил Рональд. Облокотившись о стол, он смотрел ей прямо в лицо. — Почему ты так напряжена?

— Вовсе я не напряжена, — пробормотала Милли, нервно комкая салфетку, чтобы не смотреть ему в глаза.

— Тогда положи салфетку на место. Он взял отставленный ею бокал и, налив в него вина, подвинул через стол к ней.

— Тебе нужно немного выпить. Давай, вино не отравлено, а я уж не допущу, чтобы ты снова напилась, потому что не уверен, — добавил он тихо, — что смогу держать себя в руках.

Вспыхнув от смущения, Милли взяла бокал. У нее так дрожали руки, что немного вина тут же пролилось на рукав белой блузки. Она чуть было не заплакала от досады.

Рональд протянул руку к серебряной солонке и, не спрашивая разрешения, щедро посыпал солью малиновое пятно. Милли с деланным вниманием смотрела, как белые крупинки постепенно темнеют, впитывая вино.

— Подожди, пока соль все впитает. Затем опустишь блузку в холодную воду. Для этого тебе, конечно, придется ее снять, — добавил он сухо. Ее глаза взметнулись к его лицу. — И тогда я уж точно не смогу справиться с собой…

Милли резко вскочила, опрокинув стул, и зажала уши.

— Перестань! — закричала она. Он встал. Милли попятилась. — Не приближайся ко мне, — напряженным шепотом проговорила она.

Брови Рональда поползли вверх.

— Насколько я понимаю, тебе больше не хочется играть для меня. В таком случае я сделаю то, что обещал.

Милли непонимающе взглянула на него. Он улыбнулся ей своей неотразимой улыбкой.

— Иди переоденься и замочи в холодной воде блузку. А потом я научу тебя танцевать, — сказал он и, отвернувшись, бросил через плечо:

— Даю тебе пять минут.

Милли ринулась в свою комнату и, сорвав с себя блузку, опустила ее под струю холодной воды в раковине. Потом она лихорадочно натянула старую хлопковую юбку с резинкой на талии и футболку.


Рональд ждал ее в зале. Канделябры с зажженными свечами были теперь расставлены по всей комнате. Милли замешкалась в дверях.

— Сейчас здесь все выглядит иначе, — неловко заметила она.

Он легко вскочил на ноги.

— Конечно. Ведь это уже не концертный зал, а танцплощадка, не так ли? Подойди сюда.

Осторожно, словно канатоходец по туго натянутому канату, Милли пересекла зал. Она надела свои любимые балетные тапочки с тряпичными подошвами. Рональд взглянул ей на ноги.

— Сейчас же сними их, — сказал он. Милли была поражена.

— Почему?!

Он ухмыльнулся.

— Они скользкие. А ты сейчас в таком состоянии, что вполне способна сломать ногу. Если не свою, то мою.

Это предположение было недалеко от истины, и Милли без возражений сняла свои тапочки, но все же одарила его не очень-то любезным взглядом. Хмыкнув, он нажал кнопку магнитофона. Мощная мелодия в ритме рока заполнила всю комнату. Милли вздрогнула от неожиданности.

— Ты привез это с собой?

— Нет, — с иронией сказал Рональд. — Да нет же. Эта кассета была здесь. Я еще раньше заметил ее. Добрый старый Пит, очевидно, не так консервативен, как ты.

Милли поняла, что задела его за живое.

— Извини. Просто я никогда не слышала ничего подобного, — сказала она.

В ответ он лишь пожал плечами и подошел к ней вплотную.

— Ну, а теперь вот что. Скажи мне, пожалуйста, когда ты танцевала в последний раз? Милли напрягла память.

— Это было в школе, на уроке танцев. Его лицо было по-прежнему непроницаемым, но Милли почувствовала, что он снова рассердился.

— Живя в такой семье, как твоя, ты наверняка должна была все же посещать какие-то танцевальные вечера, благотворительные балы и тому подобное. Что, ты вообще не танцуешь?

— Я уже говорила тебе — нет! — Ее подбородок слегка дернулся. Она вспомнила свою мать, мечтательно плывущую по залу в объятиях молодого итальянского тенора. Его руки лежали на ее талии, а их губы едва не соприкасались. Милли не хотелось, чтобы кто-то, даже Шон, вот так держал ее в своих объятиях… до сих пор.

Это открытие настолько поразило ее, что она не сдержалась и заявила:

— Для меня тогда существовал только один мужчина. На балах, которые я посещала, его никогда не было рядом, а мне не хотелось вступать в какие-то, пусть даже мимолетные, отношения с кем-то другим, кого, как я знала, никогда не смогу полюбить. Поэтому я вообще избегала подобных мероприятий.

Она старалась говорить как можно менее эмоционально, но в ее голосе все же прозвучала боль.

Рональд задумчиво посмотрел на нее.

— Так значит, ты — однолюбка? И не унаследовала от матери склонность к приключениям?..

Милли вздрогнула. В его словах было нечто большее, чем просто крупица истины, и это не понравилось ей. Какое он имеет право лезть ей в душу?!

— Ну, если тебе хочется представить это именно так… — Она постаралась, чтобы ее голос звучал холодно и равнодушно.

— Дорогая, — мягко сказал он, — пойми меня правильно. Большинство женщин к двадцати пяти годам уже кое-что испытали в жизни, но ты, похоже, не из их числа. Мне необходимо понять почему.

— Почему? — со злостью переспросила она. — А какое это имеет к тебе отношение?! Его взгляд был полон иронии.

— Ты и в самом деле не понимаешь?

— Иначе не спрашивала бы.

Рональд положил руки ей на плечи, как показалось Милли — ласково, но на лице его невозможно было прочитать ничего, кроме спокойного беспристрастия.

— Если ты помнишь, сегодня днем мы… были на грани близости. Вот почему твое прошлое интересует меня.

Милли зарделась и опустила глаза.

— Но мы вовремя остановились.

— Не мы, а я! — с неожиданной резкостью сказал Бредли. — Это я остановился, а ты в тот момент была слишком увлечена… экспериментом.

— Да? — Милли вырвалась из его рук. — А ты не слишком-то галантен. Насколько я понимаю, ты хочешь сказать, что вообще в этом эксперименте не участвовал? — с явным укором спросила она.

— Участвовал. И мог заметить, что ты целовала меня вовсе не как женщина, которая любит другого мужчину. Думаю, настало время пересмотреть твою позу однолюбки.

— Это вовсе не поза, — сквозь зубы процедила Милли.

— В таком случае почему ты не с ним? — вкрадчиво поинтересовался он. — Или Шон не хочет тебя?

Милли вспомнила побагровевшее от страсти лицо Шона и невольно поежилась.

— Хочет.

Глаза Рональда сузились.

— Тогда, вероятно, ты сама не очень-то желаешь его.

— Это не совсем так. Просто он женат. Это вынужденное признание далось Милли с большим трудом, но совершенно не убедило Рональда.