- А здесь всё по-прежнему, - Славка, не снимая кроссовок, прошёл в её комнату, прогулялся до окна, провёл пальцем по корешкам книг.

   - А какие перемены ты хотел обнаружить? - она нашла конверт, но не торопилась поворачиваться к человеку, который...

   - Да это я так, к слову. У меня всё изменилось, думал, и у тебя тоже.

   - Я более постоянна в своих вкусах и привязанностях, чем некоторые, - она решилась обернуться, протянула конверт. - Держи.

   - И всего-то? - он издевательски вскинул брови. - Из-за какой-то писульки она заставила меня тащиться в такую даль?

   - Не ездил бы, - равнодушно проговорила Маша, отлично помня, - раньше для него проблем с расстоянием до её дома не существовало. Выжидательно взглянула, не пора ли прощаться? Оказалось, не пора.

   - Скучный ты человек, Маня. Тебе не понять всей прелести романтического идиотизма.

   - Какая есть, - скучно, стараясь соответствовать данной характеристике, ответила она.

   - Читала? - вызов был брошен.

   - Читала, - вызов был принят.

   - Врешь. По глазам вижу.

   - Мои глаза не лгут. Они правдиво говорят, что их владелец плут, - небрежно парировала Маша, радуясь всплывшей в памяти и удачно перефразированной поэтической строке.

   - Ты стала любить Беранже? Раньше предпочитала Бёрнса.

   Раньше было раньше. Она повзрослела за прошедший год от страдания. Ещё больше повзрослела благодаря последнему разговору с Татьяной.

   - Всё течёт, Слав, всё меняется. И я меняюсь. Просто не так заметно, как ты или Татьяна.

   - Кстати, как тебе Татьяна? Похорошела, правда? - Славка вновь обследовал собеседницу взглядом с головы до ног, задержался на лице.

   - Очень, - искренно признала Маша.

   - Я здесь прочту. Ты не возражаешь? - спросил он таким тоном, словно не сомневался в согласии. - Сяду вот здесь и прочту. Люблю твою софу. Не знаешь, почему? Маленькая, а удобная, уютная. Так и тянет полежать.

   - Тянет? Полежи. Я пока бельё постираю, - лучшего способа намекнуть о нежелательности его спонтанной задержки она не нашла, мысли разбегались отчего-то.

   - С тобой полежал бы. Одному скучно, - он издевался в открытую, не думая маскировать твёрдое намерение оскорбить её.

   - Хочешь, - осенило Машу, - я Татьяне позвоню? Она с удовольствием составит тебе компанию. Вдвоём на моей софе полежите, а я тогда в магазин прогуляюсь, на почту, ещё куда-нибудь.

   - Она тебе рассказала? - Славка, до того удобно развалившийся в привычной позе на привычном месте, подобрался, выпрямился.

   - О том, что вы с ней... - Маша замялась, выбирая между "занимались любовью" и "занимались сексом".

   - Трахались? - закончил Славка. Поразительно, он выбрал то же пренебрежительное, отдающее нечистоплотностью слово. Как похоже отношение к интиму у Славки с Татьяной.

   - Ну, в общем, да. Она рассказала.

   - И что говорила обо мне?

   - Ей понравилось. Найдётся, что вспомнить в старости, - осторожно высказалась Маша и, не устояв, прощупала почву, - А-а-а... тебе?

   Он понял. Он всегда читал её, как раскрытую книгу. Мог бы поиздеваться вволю, покуражиться. Но не стал. Пожалел. Или побоялся разорвать тоненькую ниточку, незаметно вновь протянувшуюся от сердца к сердцу? Скорее, не спешил разрушать хрупкое перемирие.

   - Очень темпераментная красивая молодая женщина. Мы отлично провели время, - ответил, как будто на самом деле сказал: "Только секс, тебе не о чем беспокоиться".

   - Рада за вас, - облегчённо вздохнула Маша. Смотрела на Славку и тонула в его глазах, в тёплом понимании, возникшем между ними. И вдруг:

   - А как тебе Шурик?

   - Шурик? Мне? - поразилась она, не сразу сообразив, о чём завёл речь Славка.

   - Ну, да. Вы с ним тоже хорошо провели время? - он теперь смотрел жёстко, как на предательницу, которой нет прощения. Поманил пряником и огрел кнутом. Больно огрел. Маша разозлилась. На него - за бессовестный обман, на себя - за доверчивость, за то, что подставилась глупо.

   - Не могу ответить тебе аналогично. Постельные радости мне совсем незнакомы. Видишь ли, я пока невинна, как агнец божий. Увы, до сих пор девственна. Чище новой простыни.

   Он остолбенел. Он в полном смысле слова остолбенел. Ему понадобилось время осознать и нетвёрдо спросить:

   - А... а... Петро?

   - Петро? Хм, знаешь, друг мой, - она тщилась по возможности точнее скопировать его издевательскую манеру, - можно не только в одной палатке спать, но и на одной кровати, под одним одеялом и при этом, как ты изволил выразиться, не трахаться. У наших с тобой друзей, у тебя, кстати, тоже, замечательно грязное воображение. И богатая фантазия. Вы отчего-то сами решили, что у меня с кем и когда было, а чего не было. Руки тянули. Вам по рукам дашь, вы тогда грязью обливаете. Что Казимирыч твой, что Шурик тот же. Шурик, между прочим, уверял меня, что я от тебя штук пять абортов сделала. Эх, вы. Друзья, называется, использовали, унижали и презирали.

   Повисла тишина. За окном прогрохотала электричка, подчеркнув звонкую тишину. Славка, уткнув лицо в ладони, переваривал информацию. Долго переваривал. Сдавленно проговорил:

   - Не простила. Понимаю. Трудно простить. Тебе не верили, теперь ты не веришь. Не хочешь или не можешь?

   - Не могу.

   - Спросить можно?

   - Спрашивай.

   - Получается, ты себя бережёшь. Для кого?

   - Раньше берегла для того, единственного. Но он меня не дождался, не захотел. Теперь берегу для будущего мужа. И решение менять не собираюсь. Я ведь пошлая мещанка, мне положено под венец чистой идти.

   Она сказала гораздо больше, чем изначально собиралась. Зачем, ну, зачем он спросил про Шурика? Его уверенность в том, что она прошла огни и воды, выбила Машу из равновесия. Ей захотелось ударить его так же больно, как он ударил её. Не рассчитала. Разрушила дорогу, по которой они могли прийти друг к другу. Что ж, и к лучшему. Жить на склоне действующего вулкана, наблюдая за поисками Славкой той, единственной - не самый увлекательный вариант.

   Славка поднялся, мрачнее грозовой тучи, пошёл в прихожую, зажав в кулак так и не прочитанное письмо Татьяны. Почти "Евгений Онегин". Письмо Татьяны. Интересно, что она ему в письме наваяла? Маша отправилась следом, проводить. Открыла дверь. На пороге он задержался. Её пасмурный день. Погладил её щёку. На короткое мгновение ладонь его замерла, коснувшись Машиных губ.

   - Прости меня, Маня моя. Я подлец, я тебя не стою. Я уже тебе жизнь испортил. Больше не буду. Отпускаю, лети свободно, ищи своё счастье. Но обещай кое-что.

   - Что? - она едва удерживала себя, чтобы не повиснуть у него на шее с жалобным всхлипом "не уходи".

   - Ты позовёшь меня, когда будет трудно, когда потребуется моя помощь, ладно?

   - Хорошо, обещаю.

   Он повернулся, пошёл. У лестницы оглянулся, сказал грустно и серьёзно:

   - А я разучился читать твои мысли, представляешь? Ужас просто.

   И исчез из её дней надолго. Она позвала его один лишь раз. Не по своей воле. На неё дружно насела большая родня. Матушка случайно проболталась своей двоюродной сестре, что у Маши один знакомый освобождённым комсомольским секретарём известного института работает. А у той случайно сын, по замашкам типичный недоросль, собирался поступать в тот самый институт. Шансов у него практически не имелось. Отправлять недоросля в армию родители не спешили. На Машу накинулись скопом. Она сопротивлялась. Не хотела унижать ни Славку, ни себя шкурной просьбой. Когда мать упала перед ней на колени, - умоляю, позвони, иначе мне никогда не простят, - Маша сдалась. Позвонила Славке.

   Он приехал на следующий день. Муж задержался на работе, и у Маши со Славкой оставалось немного времени побыть вдвоём. Они его бездарно потратили. Опять лето, опять жара. Она кормила его окрошкой, от второго Славка отказался. Он рассказывал про отпуск, проведённый на одном из волжских островов. Закрытое номенклатурное мужское общество, куда ему несколько лет кряду удавалось пропихивать Шурика и Болека с Казимирычем. Лёлек после смерти отца ударился в религию, оказался у сектантов. Пытались его отбить, не получилось. Ну да, ладно, дело прошлое. Так, значит, остров. Погода чунга-чанговская. Рыбалка сумасшедшая. Вот такенные осетры, зря не веришь. Чёрная икра мисками, как в фильме "Белое солнце пустыни". Щей и чёрного хлеба, разумеется, нет, потому что кто же пустит туда женщин? Она в ответ, задетая его номенклатурным барством, рассказала про отдых с мужем в Крыму, в предгорьях, в лагере от знаменитого ФИАНа. Палатки, ночные спевки под гитару, лазание по горам, и как её учили стоять на "доске" с парусом, на виндсерфинге, а у неё ничего не получалось. В синем, незнакомом ему халатике, загоревшая и похудевшая, неуловимо изменившаяся, - видимо, от не слишком обеспеченной жизни, - она не отходила от балконной двери, держала безопасную дистанцию, точно в случае опасности мотыльком могла вылететь через открытый балкон. Смотрела на хлебавшего окрошку Славку и замечала, что он тоже неуловимо изменился. Немножечко более хвастлив, чем раньше, немножечко более вальяжен. Слушал её снисходительно. И снисходительно заметил:

   - У меня такое впечатление, что ты не взрослая замужняя женщин, а девчонка пятнадцати лет.

   Она обиделась, лишь много позже сообразив, - это он сделал ей комплимент в свойственной ему неповторимой манере. На её обиду Славка среагировал остро:

   - Нет, я ошибся, тебе не пятнадцать, тебе всего пять лет.

   Пришёл муж. Она познакомила их. Мужа кормила окрошкой, и Славка попросил вторую порцию. Мужчины ели, обмениваясь осторожными, прощупывающими фразами. Но ей казалось, они настороженно принюхиваются. Видела, как у обоих подрагивают, раздуваются ноздри. Два самца перед схваткой за самку. Это зрелище шокировало её. Она поспешила встрять, начала объяснять суть вопроса, требующего немедленного решения, Славкиной срочной помощи. Пошла провожать его до станции. У него тогда не было персональной машины, по рангу не полагалось.