– Почему ты спрашиваешь? – Голос был твердым.

– Потому что иногда на часах гравируют имена, даты или какие-то слова… – Я слышала, что Бобби нервничает.

– Ты спросил, нет ли там имени. Почему именно имени?

– На некоторых часах бывают имена. – Голос Бобби зазвучал на октаву выше, и в нем ощутимо прорезались оправдывающиеся нотки. – Я бы посмотрел, – постучал он, как я догадалась, по стеклу витрины с ювелирными изделиями.

Атмосфера в соседней комнате явно сделалась странной. Мне она решительно не нравилась.

– Сообщи мне, если найдешь часы. И не распространяйся об этой истории – сам знаешь, какая у людей будет реакция, если они узнают, что отсюда что-то пропало.

– Конечно, конечно, я понимаю. Это может вселить в них надежду.

– Бобби… – снова предостерег Иосиф, и я похолодела.

– Так точно, сэр, – дурашливо отчеканил Бобби.

Скрипнула дверь, звякнул колокольчик, и магазин снова закрылся. Я немножко подождала, чтобы удостовериться, что Иосиф не вернется. Бобби за стенкой молчал. Я уже собиралась встать со стула, когда Иосиф снова прошел мимо, на этот раз гораздо ближе, с подозрением заглянув в окно. Я быстро нагнулась, а потом легла на пол, сама не понимая, за каким лешим от него прячусь.

Бобби открыл дверь и посмотрел вниз, на меня:

– Чем это вы тут занимаетесь?

– Бобби Стэнли. – Я встала и начала отряхивать пыль. – Ты должен мне многое объяснить.

Мой тон не произвел на него особого впечатления. Он скрестил руки на груди.

– Как и ты мне, – твердо парировал он. – Хочешь знать, почему я не пришел на прослушивание? Потому что никто не сообщил мне о нем. Хочешь знать почему? Потому что здесь я известен всем как Бобби Дьюк. С того самого дня, как попал сюда, я никому не говорил, что меня зовут Бобби Стэнли. Откуда же ты знаешь?

Глава тридцать четвертая

– Полагаю, вы мистер Ле Бон, – обратился к Джеку доктор Бартон, откидываясь на стуле и скрещивая руки на груди.

Джек побагровел, но не утратил решимости не отступать. Он не позволит доктору Бартону выставить его за дверь, словно какого-нибудь буйно помешанного. Он наклонился вперед:

– Доктор Бартон, многие из нас пытаются отыскать Сэнди…

– Не хочу ничего больше слышать. – Он оттолкнул кресло, схватил с кофейного столика папку Джека и бросил ему под ноги. – Ваше время вышло, мистер Раттл. Счет можете оплатить в приемной, у Кэрол. – Он произнес эти слова, повернувшись спиной к Джеку и возвращаясь к столу.

– Доктор…

– До свидания, мистер Раттл, – тоном выше попрощался тот.

Джек взял в руки серебряные часы и остановился. Потом заговорил – спокойно, но быстро, чтобы не упустить шанс:

– Хочу лишь сказать вам, что полицейский по имени Грэхем Тернер, вероятно, свяжется…

– Хватит! – рявкнул доктор Бартон, грохнув по столу папкой.

Его лицо налилось пунцовой краской, ноздри раздувались. Джек похолодел и сразу замолчал.

– Совершенно очевидно, что вы не знакомы с Сэнди давно или близко. Учитывая это, еще более очевидно, что у вас нет никаких прав, чтобы повсюду совать свой нос и вынюхивать.

Джек раскрыл рот, чтобы возразить, но его снова опередили.

– Однако, – продолжил доктор Бартон, – я надеюсь, что вы и ваша группа – люди честные, и потому скажу вам кое-что, пока вы вместе с полицией не наломали дров. – Он из последних сил сдерживал гнев. – То же самое вы услышите и от полицейских, если они всерьез займутся этим делом. Или от родителей Сэнди. – Гнев снова захлестнул его, и он заскрипел зубами. – Я сообщу вам лишь то, что скажет любой, кто ее знает, а именно, – он в отчаянии воздел руки, – кто такая Сэнди.

Джек предпринял еще одну попытку вставить слово.

– Она постоянно прилетает, – прорычал доктор Бартон, – и улетает, бросает начатое, иногда снова берется за него, а иногда – нет. – Он упер руки в бока, его грудь вздымалась от возмущения. – Однако суть в том, что она обязательно вернется. Она всегда возвращается.

Джек кивнул и уставился в пол. Потом повернулся и направился к выходу.

– Можете оставить ее вещи здесь, – добавил доктор Бартон. – Я позабочусь о том, чтобы она получила их по возвращении и не забыла поблагодарить вас.

Джек медленно опустил рюкзак на пол у двери и вышел из комнаты, ощущая себя получившим нагоняй школьником и одновременно испытывая симпатию к обругавшему его учителю. Доктор Бартон злился вовсе не на Джека. Все дело было в легком ветерке, который прилетал и улетал, выдувал шаловливыми губами то теплый, то холодный воздух, щекотал своими поцелуями, укутывал сладостным ароматом, а потом в мгновение ока исчезал, унося с собой и сладость, и нежность, и ласку. Все дело было в Сэнди – это она сводила его с ума. И заставляла доктора злиться на самого себя за вечную готовность ждать.

Джек ушел, а доктор Бартон остался у георгианского окна, глядя в него и скрипя зубами. Джек осторожно закрыл за собой дверь, заперев в комнате ее особую атмосферу – слишком драгоценную, чтобы позволить ей просочиться в приемную, а ожидающим – ощутить ее. Пусть остается в кабинете, окутывая доктора Бартона, пока он не справится с ней, не позволит ей остыть и, хотелось бы надеяться, развеяться.

Секретарша Кэрол озабоченно покосилась на Джека: она пока не решила, стоит ли ей испугаться или пожалеть его, принимая во внимание крики, раздававшиеся в кабинете. Джек положил на стойку кредитную карточку и подошел к столу с листком бумаги в руках.

– Передайте, пожалуйста, доктору Бартону… Если он передумает, вот мой номер телефона и адрес, по которому мы могли бы встретиться сегодня вечером.

Она быстро прочла записку и утвердительно кивнула, но все равно осталась настороже, готовая защитить своего босса.

Джек ввел в терминал пин-код карты, потом вынул ее.

– Ах да, пожалуйста, передайте ему еще это. – Он выложил на стойку серебряные часы.

Сощурившись, она смотрела на них, пока он шел к двери.

– Мистер Ле Бон? – услышал он, уже подойдя к выходу.

Мужчина, листавший автомобильный журнал, поднял голову – ну и имечко! Джек нахмурился и медленно повернулся к девушке:

– Да?

– Уверена, доктор Бартон скоро свяжется с вами.

Джек усмехнулся:

– А вот у меня такой уверенности нет. – Он двинулся к двери, но она демонстративно закашлялась, стараясь привлечь его внимание.

Он вернулся к столу.

Она подалась к нему и заговорила шепотом. Мужчина понял намек и вернулся к своему журналу.

– Обычно это занимает всего несколько дней. Самый длинный перерыв составил почти две недели, но это было еще в начале. И он оказался намного длиннее всех остальных, – еле слышно проговорила она. – Когда вы отыщете ее, скажите, чтобы она вернулась к… – она грустно посмотрела на дверь кабинета, – ладно, просто скажите ей, чтобы возвращалась.

Она произнесла все это очень быстро и так же быстро замолчала, взяла часы со стойки, положила в ящик и повернулась к компьютеру.

– Кеннет, – пригласила она, перестав обращать внимание на Джека, – доктор Бартон сейчас примет вас. Заходите.


Тяжело налаживать отношения с человеком, о котором тебе раньше ничего не позволялось узнать.

До сих пор наше общение строилось исключительно вокруг меня, и неожиданный переход к системе двух полюсов вместо одного дался мне нелегко. Встречаясь раз в неделю, мы говорили о том, что я чувствовала, чем я занималась всю эту неделю, о чем я думала и чему я научилась. Он в любой момент имел доступ к моим мыслям. Собственно говоря, его единственной целью и было проникновение в мои мысли и стремление раскусить меня. При этом он всячески мешал мне понять его.

Более серьезные, более близкие отношения, как оказалось, – это нечто прямо противоположное. Не забывать расспросить его о нем самом и помнить, что теперь ему положено знать далеко не обо всем, что творится у меня в голове. Какие-то вещи – ради самозащиты или самосохранения – следовало скрывать. В общем, друга, которому можно рассказать абсолютно все, я в некотором роде потеряла. Чем ближе мы становились, тем меньше он знал обо мне и тем больше я узнавала о нем.

Час в неделю сильно удлинился, а наши роли поменялись. Кому бы пришло в голову, что у мистера Бартона есть жизнь вне четырех стен старой школы? Выяснилось, что он знаком с какими-то людьми и делает некие вещи, о которых я абсолютно ничего не знаю. Меня вдруг во все это посвятили, не спрашивая, хочу я того или нет. И разве в таких условиях у человека, по природе не способного делить с кем бы то ни было не только постель, но и мысли, может не возникнуть желание сбежать?! Что ж удивительного, если время от времени я на несколько дней исчезала?

Нет, разница в возрасте тут ни при чем, она никогда не имела значения. Проблема не в годах: во всем виновато время. Эти новые отношения развивались не под тиканье часов. Большая стрелка, которая могла бы подать сигнал о конце разговора, отныне отсутствовала, и никакой пресловутый бой курантов не собирался спасать меня. Он в любую минуту имел доступ к моей душе. Как тут было не сбежать?!

Любовь и ненависть разделяет тонкая линия. Любовь освобождает душу, но одновременно способна перекрыть ей кислород. Я продвигалась по этой туго натянутой проволоке с грацией слона, и голова склоняла меня в сторону ненависти, а сердце тянуло на половину любви. Это была напряженная работа, меня все время раскачивало, и иногда я терпела неудачу. Порой сдавалась надолго, но никогда – слишком надолго.

И никогда так надолго, как в этот раз.

Я не прошу, чтобы меня любили. Никогда не стремилась понравиться и не просила понять меня. Впрочем, меня никогда и не понимали. Когда я так себя вела, когда покидала его постель, вырывалась из объятий, вешала телефонную трубку и закрывала за собой дверь его дома, мне самой с трудом удавалось понимать себя и нравиться себе. Но такая уж я есть.

Такой я была.

Глава тридцать пятая