Сесилия Ахерн - Там, где ты

Они оба помолчали в задумчивости.

– Пожалуй, я уже пойду, – зевнул Джек. – Мне через несколько часов на работу. А вы собираетесь ложиться спать?

– Попозже. Сначала еще раз прочитаю досье.

Джек озадаченно покачал головой.

– Хочу, чтоб вы знали: даже если вы скажете, что никого никогда не найдете, я все равно буду ждать вашего звонка.

Она ответила не сразу:

– А я, даже если действительно никого не найду, буду ждать вашего.

Джек проснулся раньше Глории, как обычно. Ее голова покоилась у него на груди, длинные каштановые волосы рассыпались и щекотали ребра. Он тихо и осторожно отодвинулся и выскользнул из постели. Глория сонно мяукнула и устроилась поудобнее. Он принял душ, оделся и вышел из дома, а она все еще спала.

По утрам он всегда просыпался первым, чтобы к восьми успеть на работу. Глория, водившая экскурсии по плавучему кораблю-музею Фойнса, начинала не раньше десяти. Музей, главная туристическая достопримечательность городка, был посвящен истории Фойнса в 1939–1945 годы, когда здесь находился авиационный центр мира, потому что через здешний аэродром шло воздушное сообщение между США и Европой. Говорливая и дружелюбная Глория, владевшая несколькими иностранными языками, с марта по октябрь работала здесь гидом.

Помимо музея, городок славился еще изобретением айриш-кофе[5]. В промозглую погоду людям, мерзнущим на аэродроме в ожидании самолета, требовалось что-нибудь покрепче обычного кофе. Так и появился кофе по-ирландски.

Еще несколько дней, и в Фойнс съедутся музыкальные группы для участия в летнем Фестивале айриш-кофе, фермеры устроят на музейной площади рынок, соберутся участники и болельщики регаты, дети разрисуют городской асфальт. А спонсором праздничного фейерверка выступит, как всегда, компания Шеннон-Фойнс-Порт, куда этим утром и направлялся Джек.

Джек поздоровался с коллегами, перебросился кое с кем из них парой слов, устроился в гигантском металлическом кране и приступил к погрузке корабля. Он любил свою работу. Ему нравилось думать, что где-то на чужой земле кто-то такой же, как он, будет выгружать старательно уложенные им контейнеры. Ему нравилось ставить вещи на место. Он верил, что у всего на свете должно быть свое место: у каждой единицы груза, хранящегося на складе в доке, у каждого мужчины и каждой женщины, работающих вместе с ним. Свое место, своя роль в жизни. Весь день он занимался одним и тем же делом: перемещал предметы на правильное место.

В ушах у него снова и снова звучал голос Сэнди: «Единственная вещь, которая приводит в отчаяние больше, чем невозможность кого-то отыскать, – это когда не могут найти тебя. Я бы очень хотела, чтобы меня кто-нибудь нашел. Больше всего на свете хотела бы».

Он аккуратно установил груз на корабль и спустился вниз, где под удивленными взглядами коллег снял шлем, бросил его на землю и побежал прочь. Одни смотрели на него с недоумением, другие – со злостью, и только самые близкие из работавших с ним поняли, в чем дело. Они начали догадываться еще год назад: Джеку больше невмоготу сидеть на своем насесте высоко над землей. Так высоко, что кажется, будто видишь все графство и всех, кто его населяет. Всех, кроме брата.

Что же касается самого Джека, то он мчался к своей машине и думал лишь о том, что должен найти Сэнди. А уж она-то сумеет доставить Донала обратно, в то самое место, которое принадлежит ему и только ему.

Назойливые расспросы Джека о Сэнди Шорт в гостиницах и мотелях округи начали вызывать недоумение. Служащие, поначалу настроенные дружелюбно, становились все более раздражительными, а когда он пытался связаться по телефону с кем-нибудь из начальства, его все чаще обрывали, даже не дослушав. Теряясь в догадках – куда могла запропаститься Сэнди, – Джек вышел на берег Шеннона и глубоко вдохнул свежий речной воздух. Эта река играла в его жизни выдающуюся роль. С самого детства он хотел работать в Шеннон-Фойнс-Порт. Ему нравилась суматоха шумных доков с их машинами-монстрами, которые выстраивались вдоль берега, словно металлические цапли с длинными стальными ногами и клювами.

Он всегда ощущал свою связь с рекой и хотел быть причастным ко всему, что она трудолюбиво переносила на своих водах. Как-то родители вывезли семью на лето в Литрим, и эти каникулы запомнились Джеку как никакие другие. Донал тогда еще не родился, а Джеку не исполнилось и десяти лет. Именно тем летом он узнал, где берет начало широкая река, медленно и спокойно текущая по графству Каван, чтобы потом, вобрав в себя из прибрежной почвы все секреты окрестных земель, напитавшись их духом, устремиться вперед все быстрей и быстрей. Ее притоки, словно артерии, связавшие ее с самым сердцем страны, загадочно и возбужденно журча, нашептывали ей свои тайны, а она принимала их и несла дальше, в Атлантический океан, где они растворялись и терялись без следа – вместе со всеми надеждами и сожалениями большого мира. Это было похоже на игру в «испорченный телефон», когда тихий и еле различимый шепот, усиливаясь от игрока к игроку, в устах последнего превращается в громкий крик. Так почти неслышный плеск, с каким свежеокрашенные деревянные лодки скользили по поверхности воды у городка Каррик-он-Шеннон, постепенно набирал мощь благодаря стальным громадам кораблей, лязганью высоченных кранов и яркой суматохе складов. Это и был Шеннон-Фойнс-Порт – место, где робкие речные звуки разрастались до грохота.

Джек бесцельно брел вниз по безлюдной дороге вдоль устья Шеннона, радуясь ее тишине и покою. Замок Глайна вскоре исчез за деревьями. Вспышка яркого красного света озарила зеленоватое небо над темной зоной, которая когда-то использовалась как автостоянка, а теперь превратилась в место прогулок и наблюдений за птицами. Бетонное покрытие стало неровным, белые линии на нем выцвели, а сквозь многочисленные трещины пробивалась трава. Там приткнулась старая красная «фиеста» – побитая, исцарапанная, давно растерявшая весь свой блеск. Джек резко остановился, сразу же узнав машину, которая прошлым утром у автозаправки проглотила длинноногую красавицу, словно хищная мухоловка.

Его сердце забилось быстрее, и он огляделся вокруг, надеясь увидеть девушку, но вокруг не было ни души. На приборной доске пластиковый стаканчик с кофе, на пассажирском сиденье – сложенные стопкой газеты, рядом – полотенце… Воображение Джека неожиданно забурлило. Может, она совершает пробежку где-то неподалеку? Он отошел, опасаясь, что она застанет его у машины, пялящимся в окна. Удивительное совпадение – вторая встреча в другой, но тоже пустынной местности – пробудило любопытство, которое мешало ему развернуться и уйти. И возможность еще раз крикнуть ей «Привет!» наполняла его радостью, особенно желанной в такой неудачный день, как сегодня.

После сорокапятиминутного ожидания на Джека навалились огорчение и разочарование. Машина выглядела так, будто проторчала на пустыре много лет, но он-то точно знал, что еще вчера утром она катилась себе по дороге. Он подошел поближе и прижался лицом к стеклу.

Сердце его едва не остановилось. Он покрылся гусиной кожей, по телу пробежала дрожь.

На приборной доске, рядом со стаканчиком кофе и мобильным телефоном, на экране которого мигало напоминание о пропущенных вызовах, лежала толстая коричневая папка. Сделанная четким почерком надпись на обложке гласила: «Донал Раттл».

Носком ботинка я как бы случайно ударила по блюду, на котором раньше лежало шоколадное печенье, и по поляне разнеслось громкое эхо. На усыпанной хвоей почве лежали в ленивых позах четыре спящих тела, и храп Бернарда набирал силу с каждой минутой. Я глубоко вздохнула, ощущая себя несносной девочкой-подростком, ошалевшей от гормонов и не знающей, куда себя девать. Хелена, с которой за последний час мы не обменялись ни словом, приподняла брови и недоуменно посмотрела на меня, стараясь показать, будто не замечает моих мучений, хотя было видно, что они ее забавляют. За прошедший час я уже «случайно» задевала фарфоровый чайник, роняла на Джоану пачку печенья и довольно громко кашляла. Но они продолжали спать, а Хелена ни за что не хотела проводить меня или хотя бы подсказать дорогу туда, где за лесом начиналась другая жизнь.

Услышав вдали смех, я попыталась сама выбраться из леса, но, потыкавшись в стройные ряды совершенно одинаковых сосен, в конце концов решила, что хватит с меня того, что я потерялась один раз. Заблудиться снова, тем более в таких обстоятельствах, было бы верхом глупости.

– Сколько они обычно спят? – громко и раздраженно спросила я, надеясь, что мой голос их потревожит.

– Не меньше восьми часов.

– А они едят?

– Три раза в день, и довольно плотно. Дважды в сутки я их выгуливаю. Бернард предпочитает поводок. – Хелена рассеянно улыбнулась, словно что-то припоминая. – Ну и, разумеется, время от времени я их по очереди вычесываю, – заключила она.

– Я имела в виду, собираются ли они завтракать здесь, – сказала я, с отвращением озирая поляну и уже не думая о том, как бы не оскорбить их традицию ежегодного юбилейного пикника. Сдерживать возбуждение не получалось, но мне не нравилось, когда меня на этом ловили. Обычно я поступала в жизни, как хотела, не оглядываясь на окружающих. Даже в доме собственных родителей никогда не задерживалась надолго: едва приехав погостить, хватала сумку и убегала. Но здесь бежать было некуда.

Где-то вдалеке снова раздался смех.

– Что это за шум?

– По-моему, люди называют это смехом. – Сидя на спальном мешке, Хелена казалась непринужденной и одновременно собранной.

– У вас часто бывают проблемы в отношениях с людьми?

– А у вас?

– Да, – твердо ответила я, а она улыбнулась.

Я перестала хмуриться.

– Просто я просидела в этом лесу уже два дня.

– Это извинение?

– Обычно я не извиняюсь. Только если действительно есть за что.

– Вы мне напоминаете меня саму, когда я была молодой. Моложе то есть. Потому что я все еще молодая. Что же вас в вашем юном возрасте так раздражает?