Я долго колебалась, не позвонить ли Толе Виноградову, но не придумала достойного предлога и звонить не стала. На всякий случай я нашла в сумках свой самый элегантный светлый костюм. Еще пока я могу его надеть. На самом деле он еле-еле на мне застегнулся, но от этого смотрелся даже лучше. Похоже, срок моей беременности — или, по-японски, возраст малыша у меня в животе — мне надо отсчитывать не от того, последнего, поганого заезда Саши Виноградова ко мне, когда и быть-то ничего не могло, а с предыдущего месяца, когда мы встречались раз пятнадцать, как минимум, и когда у меня в срок прошли то ли месячные, а то ли что-то вместо них. Вот схожу на УЗИ — узнаю точнее — по размеру зародыша.

Я привела себя в порядок, подкрасилась, получила сотню искренних Варькиных комплиментов, поцеловала ее тоже раз сто, попросила Любовь Анатольевну дать ей в мое отсутствие сок и поехала.

Я ходила по коридорам ТАССа нарочито медленно, два раза прошла по нашему этажу мимо кабинета Анатолия Виноградова, но, конечно, его не встретила. Глупо было надеяться на это. Я решила зайти к нему. Зачем? Я не могла ответить себе на этот вопрос. Заглянула в» его приемную. Секретаря Никиты не было, но компьютер был включен. Я закрыла дверь и ушла.

Что бы я сказала Анатолию? Что у меня два с половиной, а по резко улучшившемуся самочувствию и округлившемуся животу — три с половиной месяца беременности? Что не знаю, как мне заработать денег? Что я окончательно рассталась с отцом обоих детей — вернее, он расстался со мной. Да так плохо это сделал, что и у меня что-то, наконец, сломалось в душе. Очень ко времени. Да, есть чем похвастаться… А если нечем, то зачем заходить — жаловаться? Просить, чтобы он дал мне чистый носовой платок? Работы секретарем я уже физически не выдержу. Да и как — обмануть и прятать живот до последнего — девчонки сразу заметят… Или сказать Толе, что я беременна, и рассчитывать на его жалость? Нет.

Я боялась себе признаться, что хотела его видеть просто так. Я так давно не влюблялась, что, скорей всего, просто не узнаю это чувство, если оно придет. Вот, может, я влюбилась в мрачного Семена, который грузил мои вещи? А зачем иначе я рассказала ему всю свою жизнь и обещала позвонить, «если что»?

Я дошла пешком по Тверскому бульвару до метро, можно было бы прогуляться и до «Маяковской». Но я решила проехать остановку в метро, чтобы побыстрее вернуться к Варьке.

Я вышла из метро у зала Чайковского, перешла к памятнику и встала чуть левее от него, — тут главное — не ошибиться.

В волшебстве, в гадании, в любом общении с тайными силами природы главное — точно выполнять предписанное тебе. Сказано: «высуши таракана, разотри в порошок и в первый четверг Великого поста насыпь его в левый ботинок того, кого хочешь навеки отворотить» — все точно надо выполнять. Не дай бог перепутать ботинки. На самом деле в моей голове прекрасно уживаются и христианские заповеди, и древние верования славян, оставшиеся в суевериях, приметах и всякого рода волшебных действиях, вроде заговоров. Ну что я могу поделать, если каждый раз мой покойный отец снится мне к дождю и снегу. А если он снится вместе с дедушкой и бабушкой, то жди урагана и штормового предупреждения. Так, может, они первые меня сверху предупреждают: «Ленка! Бери зонтик! Или вообще лучше на улицу нос свой фамильный не показывай!»

В юности, влюбившись в Виноградова и обнаружив, что это взаимно, но лишь до определенного предела — до утра бурной ночи, я пробовала всяческие проверенные столетиями способы укрепить его чувства. К примеру: можно разрезать яблоко, положить в него записку с именем того человека, о котором вы думаете, сложить половинки яблока вместе, нашептать волшебные слова: «Сохни, Саша, без меня, как это яблоко» — и положить яблоко на окно. Если яблоко начнет засыхать (а не тухнуть), то человек заколдован. Вернейшее средство поселить в мужчине необъяснимую тягу к вам через годы и расстояния — капнуть своей свежей крови (лучше маточной) в красное вино и дать ему выпить. Можно даже не заговаривать.

Есть и проверенные способы «остуды». В первый вторник молодого месяца надо накалить длинный гвоздь и сунуть его в воду, глядя на месяц и приговаривая: «Именем Адоная, да остынет во мне страсть к рабу Божьему Александру», — и залпом выпить эту воду, не останавливаясь. Сколько же воды с привкусом горелых гвоздей я выпила до Варькиного рождения!

Надо признаться, в чем-то я очень преуспела. Виноградов так и не отвязывался от меня. То, что случилось сейчас, я объясняю лишь тем, что мне через два года будет сорок лет, а это страшно для мужчины, который рядом. К тому же никто не сказал, что Саша больше не пригласит меня, торжественно и официально, разделить с ним восторги соития.


Я стояла и смотрела на Садовое кольцо, на высотку на Смоленской, но главное — на небо над домами. Погода была как по заказу. Ясное небо, начинающее у горизонта розоветь. Главное — не загадывать ничего конкретного. Просто надо смотреть, впитать в себя те неизведанные, загадочные флюиды, которые несутся в воздухе в этом месте, на несколько секунд раствориться в том самом розовеющем небе и потом вернуться в себя, уже наполненную новой силой, о природе которой я могу только догадываться.

Все произошло так, как надо. Я постояла лицом к площади Восстания несколько секунд или минут — мне трудно сказать. И вернулась к метро.

Когда я переходила дорогу, сильно загудела машина, остановившаяся у светофора. Я поспешила ступить на тротуар, думая, что уже погас зеленый. Машина загудела снова. Я взглянула на нее. Нет, я, кажется, не знаю такой машины. Разве что Саша опять купил новую. Я подумала: «Мало ли кто кому может гудеть» — и повернулась, чтобы идти в метро. Машина загудела опять. Я вновь обернулась. И увидела, как замигали фары аварийной остановки, из машины вышел человек и стал пробираться в потоке двинувшихся автомобилей.

Я смотрела на него и думала: «Вот будет смешно, если я сейчас обернусь, а за спиной у меня стоит красивая двадцатитрехлетняя девчушка с упругими щечками… или газетчица со свежей прессой». Я отвернулась, а человек в это время подошел ко мне и, слегка склонившись, поздоровался:

— Здравствуйте, Лена Воскобойникова.

— Здравствуйте, — ответила я, невероятно смутившись. Интересно, видел он, как я стояла столбом посреди площади Маяковского и смотрела на небо? Не предложит ли сейчас в этой связи свозить меня в клинику слабых психических расстройств?

— Подвезти вас куда-нибудь? — спросил он.

— К метро, — ответила я.

Он посмотрел на большую букву «М» на торце углового здания.

— К следующей станции, — уточнила я. — А мы разве на этой машине ехали с дачи?

— Это служебная. Я собираюсь что-нибудь съесть, — сказал он. — Не составите мне компанию?

Я представила Варьку с пачкой сока, терпеливо ждущую меня и обеда, и покачала головой:

— Спасибо. У меня дочка болеет.

— А с кем она? — задал очень правильный вопрос Толя Виноградов.

— С… соседкой.

— Лена… — Он подумал и не стал продолжать. — Да. Хорошо. К сожалению, из-за пробок не смогу подвезти вас, из центра сейчас не выедешь. А вам сразу надо домой?

Я неуверенно кивнула. Он тут же заметил это и вопросительно посмотрел на меня. Я улыбнулась. Он тоже улыбнулся. Взял мою руку в перчатке и наклонился, чтобы поцеловать ее. Но это была совсем не та перчатка, которую стоило целовать. Я осторожно высвободила руку. Посмотрела на него. Сняла перчатку и поднесла повыше руку, чтобы он больше так не наклонялся. Он взял мою руку в обе ладони, так подержал чуть-чуть, потом поднес к губам ладонью кверху и поцеловал.

— Раз уж вы на работу ко мне не пошли… — Он опять улыбнулся. — Совершенно напрасно, кстати. Скоро буду самым большим начальником. А вы, гордячка, отказались мне кофе подавать.

Я хотела пошутить в ответ, но быстро не смогла сообразить. Он еще раз поцеловал мою руку, теперь уже обыкновенно — тыльную сторону ладони, и отпустил ее.

— До свидания, — сказала я.

— Вы мне тогда звонили… У вас действительно все хорошо?

Я помедлила, посмотрела в его глаза. Оглядела лицо с остатками летнего загара, а может, и зимнего, наверняка природного. Трудно было представить себе Толю Виноградова, валяющегося на топчане в солярии, намазанного кремом для быстрого загара. Хотя… я ведь его совсем не знаю.

Мне трудно было сказать, какое у него лицо. Наверно, моя мама сказала бы: «страшное». Но она и фильмы с Депардье не смотрит из-за того, что он не Делон. Изабелла любит на экране конфетных длинношеих красавчиков. Желательно, чтобы у них были большие глупые глаза и вороватая улыбка. Имеет значение также длина ног, форма ягодиц… Моя покойная бабушка та просто говорила: «У мужчины должен быть красивый затылок!» Я тоже в свое время купилась на пленительную улыбку записного красавца Саши Виноградова. Хотя вот у Нельки муж — просто урод, а какой при этом гад — дерется, жадный, блядоватый…

Я обратила внимание на шрам, сползавший с его виска и перерезавший мочку. Я быстро посмотрела на вторую. Да, точно, одна мочка чуть подрезана. Чем это его так, интересно? Он заметил мой взгляд, прищурился, поднял воротник пальто, но ничего не сказал. «А вот у меня на попе нету шрама…» — могла бы пошутить я, но только не с ним. А то поговорили бы о модных песенках, о том, что «шрам на морде» — лучшее украшение для мужчины… Вместо этого я сказала скучным голосом:

— У меня… Да. Все нормально.

Ну а что бы я могла ему сказать? Рассказать ему про Гарика и всю эту невероятную историю с судом? Бред. Объяснить, наконец, почему я уволилась? Я — дура, у меня все по-дурацки в жизни, перед свадьбой уходят женихи, в квартире живут чужие люди, пьяницы, дочка болеет от той жизни, которую я ей устроила, и сама я беременная. И у меня осталось около тысячи долларов наличными.

— Что ж. Тогда до свидания.