Я-то позвала его «на чай», а он помог нам прибраться в квартире. Савкин с компанией успели за четыре минуты, пока ехала охрана, ногами, видимо, сбить в кучу все Варькины игрушки, скинуть с полок часть книг и откупорить бутылку водки. Интересно, что взамен книжек они собирались поставить?

— А вы действительно не помните Гарика? — спросила я Токмачева, когда он, отдуваясь, сел на диван.

— Как не помнить! Я все никак не мог тогда понять — что за странный ухажер у такой прелестной девушки…

— Ну у меня и другие ухажеры были не очень… — Я посмотрела на Варьку и решила про Виноградова тему не развивать.

— Мам, а кто такой ухажер? — вмешалась Варя. — Который все время уходит? Как наш папа?

Я засмеялась, Токмачев засмеялся, а Варя заплакала. Я бросилась ее обнимать:

— Ты что, малыш, ну вот…

— Почему он все время то уходит, то приходит?..

— Ну и что? А есть дети, у которых папы вообще нет.

— А у некоторых и мам нет, — вмешался Токмачев, аккуратно разворачивая конфетку. — У моего сына, например, мама сначала была, потом убежала.

— Куда? — страшно удивилась Варька и покрепче взяла меня за руку.

— В другую страну, где весь год — лето… — улыбнулся старик и осторожно откусил конфету.

— Будешь о папе своем плакать, я тоже убегу! — заявила глупая, жестокая Барина мама.

— Ма-а-а-ма-а-а! — завыла Варька и сначала бросилась меня обнимать, потом оттолкнула и ушла плакать в ванную.

Я хотела пойти за ней, но услышала, что она включила воду и громко умывается, сморкаясь и полоща рот. Я повернулась к Токмачеву, который сидел и неодобрительно качал головой:

— Испугалась сегодня девочка…

Я вздохнула:

— Да я тоже молодец, высказалась… Когда она была поменьше, я однажды на нее орала и пригрозила, видно, очень тогда допек меня ее папа: «Отдам папе, а он тебя продаст цыганам и купит себе новую машину…» И такое было.

— Неужели она не проговорилась ему?

— Нет. Варька — кремень. Только вот хорошо ли все это…

— Не корите себя, Леночка. Хорошо — это когда мама с папой идут за ручку, а на плечах у папы сидит малыш. Еще лучше, если мама при этом свободной рукой толкает коляску со вторым. Потом малыши вырастают, приносят своим родителям внучат, сажают им на коленки — на плечах уже не унести — и сами убегают, чтобы принести следующего.

Я знала — что он знает — что я знаю про его сына… А вот как ответить ему, чтобы не ранить, не знала, поэтому сказала:

— А у моей мамы третий муж на пятнадцать лет моложе.

— Ваша мама — красавица, — ответил Токмачев, который заглядывался на маму, когда она раньше редко-редко, но навещала нас с маленькой Варькой.

Тут пришла из ванной зареванная и умытая Варя, а Токмачев стал раскланиваться. Прикрывая за собой входную дверь, он обернулся, виновато посмотрел на меня и негромко сказал:

— Вы меня извините, Леночка… — и улыбнулся заплаканной Варьке, — а ведь на самом деле ухажер — это тот, кто уши жрет…

Мы с Варькой обе замерли.

— Как это? — искренне ужаснулась Варя и схватилась за свои уши.

— Комплиментами, — договорил очень довольный нашей реакцией Сергей Юрьевич.

Я представила себе огромного, громогласного сына Токмачева и подумала, что вот кто уши-то жрет, с удовольствием и аппетитом, у бедных сограждан и товарищей по дракам в думских кулуарах, и отнюдь не сладкими словами… Но конечно, ничего не сказала.

Когда Токмачев раскланялся и ушел, Варька подошла ко мне, обняла меня и вздохнула:

— Я поняла, мам, что комплименты — это совсем не алименты. Правильно?


Вечером я позвонила Нельке, пересказала ей всю эту чудовищную историю.

— И что ты собираешься делать? Может, позвонить Виноградову?

— Н-нет. Ни в коем случае.

— Тогда надо подавать в суд.

— Да что ты, Нелька! И что я скажу в суде?

— А ничего говорить не надо. Надо написать заявление, пусть его вообще выпишут из твоей квартиры.

— Да я же ходила в консультацию года два назад, помнишь? Когда хотела квартиру поменять, а он требовал заплатить ему двадцать тысяч долларов. Она всего-то тридцать стоила… Мне сказали, что нет такой статьи, по которой его можно выписать.

— Ну может, теперь появилась? Ты же собственник, и вообще отношения к этой квартире он никакого не имеет, если по правде…

— По правде-то — не имеет. А кого эта правда интересует?

Неля вздохнула. Мы помолчали, я слышала, как она что-то скребет. Похоже, начищает кастрюли. Жаднющий Нелькин муж не разрешает покупать хорошую посуду, называет это все отрыжками капиталистического общества. А сам постоянно приобретает эти отрыжки в виде стодолларовых галстуков, пятисотдолларовых ботинок с особой терморегуляцией для прогулок с собакой, в которых можно прогуливаться и летом и зимой, ну и, разумеется, в виде элегантных неброских иномарок. Хотя Неля не ропщет и с удовольствием пользуется всеми благами, которыми ее муж одаривает семью, и радуется тем, которыми он балует самого себя в первую очередь.

— Слушай, а помнишь того адвоката, про которого ты писала, давно еще, до ТАССа? Или он, кажется, был по уголовным делам…

— Ну, еще раз они вот так ввалятся — и придется брать адвоката по уголовным.

Я помаялась-подумала после нашего разговора, нашла телефон того самого Игоря Савельева, про которого, по его же заказу, писала лет семь назад, и позвонила ему.

— Елена Воскобойникова! Разумеется, помню! Слушаю вас. Надеюсь, вы никого не убили?

— Пока нет… Но все к тому идет, — невесело пошутила я.

— Ясненько… Готов выслушать вас.

Мне он не очень понравился, еще когда заказал о себе статью. Но тем не менее я взялась за работу — очень боялась, что после временного перерыва в работе мне будет сложно — потеряю навыки, связи, какое-никакое имя.

Это было вскоре после рождения Вари, совершенно некстати при моем режиме — грудное вскармливание, недосыпы… Грудной ребенок — это словно часть тебя, которая выйти-то вышла на свет божий, но еще, как минимум, год является твоей неотъемлемой частичкой, главной и требовательной. Ты спишь ночью столько, сколько спит твой малыш, ешь непонятно сколько и когда, потому что главное — накормить его, вместе с ним гуляешь и совершаешь первые победы в покорении и освоении мира.

Сейчас я подавила невольное раздражение, услышав голос не слишком симпатичного мне человека. Я помнила, что, начав писать «по автозаказу», удивлялась, что такой необаятельный человек может оказаться действительно великолепным адвокатом, не проигравшим практически ни одного дела за пятнадцать лет практики.

— Игорь, может, это и не по вашей части… — Я вкратце, опуская эмоции, пересказала ему свою ситуацию.

— Да, это совершенно не по моей части. Но я, пожалуй… гм… да, пожалуй, мог бы взяться, просто из уважения к вам и из большой симпатии. Я проконсультируюсь с коллегами. Только вы мне поподробнее и поточнее ответьте на пару вопросов. Самое главное — а как он оказался прописанным в вашей квартире?

— По глупости. Это был фиктивный брак. Мы вместе учились на журфаке, только он не доучился, его выгнали на третьем курсе.

— Так его должны были забрать в армию? Скосил?

— Да, очень удачно симулировал шизофрению. Потом его, кажется, сняли с учета, через несколько лет.

— Да-а… это не очень хорошо… и то, что был диагноз, и что теперь сняли… невнятно… Так. Ладно. И — что? Фиктивный брак?..

— Да, мы даже толком не дружили. У меня оказалась эта квартира… Там все было так сложно и так глупо… Вы помните, в начале девяностых, когда квартиры еще только-только начали продавать, никому в голову не приходило, что можно иметь квартиру, без прописки, а то и две, и три — как сейчас?

— Да, очень хорошо помню. Сам купил тогда в девяносто первом году квартиру в Мытищах и не мог открыть финансово-лицевой счет, потому что прописываться не хотел. В мою квартиру даже пытались кого-то селить вместо меня.

— Ну надо же, все очень похоже. Только я ее не купила, мне ее за символическую плату оставила одна наша родственница, уехавшая в Америку, моя двоюродная тетка. Мы не знали, как это оформлять — я была прописана в большой родительской квартире, и мама не хотела, чтобы я теряла на нее права. А других прав, кроме прописки, никто тогда не знал. Да их, собственно, раньше и не было.

— А мама почему не хотела, чтобы вы выписывались?

— Чтобы людей побольше прописано было. У одной ее подруги тоже умер муж, литератор, и начались проблемы с четырехкомнатной квартирой — ей предложили переехать в маленькую. Ну времена же такие были… Излишки площади. Старые законы — ненормальные были, новые — непонятные.

— А мамина квартира — конечно, государственная, не кооперативная? — уточнил Игорь.

— Ну да. Это теперь мама ее приватизировала. И комнат — пять. На Маяковке.

— Ясно.

— И тут подвернулся Гарик. Может, он как-то и услышал о моей личной квартире — я делилась с подружками, что смогу теперь жить одна, только не очень хочется. Он даже пытался вроде как за мной ухаживать. Но он мне не нравился, мне вообще никто не нравился тогда. Я была страшно увлечена учебой, такие события происходили в стране… И вот, когда у него не вышло с ухаживанием, Гарик стал предлагать мне деньги за фиктивный брак с пропиской.

Тетка моя вот-вот должна была уехать, а с квартирой мы так ничего и не решили. Как ее оформлять, на кого. Пошли мы с моим отчимом в юридическую консультацию. И там обратились к самому опытному и пожилому адвокату. В этом была наша ошибка. У него был громадный опыт советских тяжб и полное незнание современной жизни — он за ней не успевал. И посоветовал нам следующее. Чтобы сохранить мою прописку у родителей и приобрести эту новую квартиру, надо найти какого-нибудь верного человека, нуждающегося в прописке. Пусть тетка сделает на него дарственную, он в квартире пропишется, а потом подарит ее мне. Квартира будет не «пустая», никакое правление кооператива ее у меня не отберет, никого туда не поселят, а верный человек этот, получив московскую прописку, благодарный и счастливый, квартиру эту покинет навсегда.