Милтон снова откашливается. Он самый старший, опытный, самый придирчивый в группе, так что это очень удивительно — и для меня, и для всех.

— Но это... это совсем другое. Вы все понимаете, потому что чувствуете то же самое. Эти люди не имеют ничего — в буквальном смысле ничего. Они идут воевать и умирают, но за что умирают? За то, что они другого племени? Я даже не знаю. Мы не просто делаем пожертвование. Это не выписать чек и за это погладить себя по головке, сидя в кабинете на удобном кресле. То, что делаешь ты, Лахлан — просто феноменально. Я поставил свою подпись, потому что твоя мама — эта пиранья со стальными яйцами — не оставила мне другого выбора, кроме как внести свой вклад. Я подписался, чтобы успокоить ее, ведь благотворительные деньги налогом не облагаются. Но, как сказала твоя мать, сейчас все иначе. Поэтому предлагаю: каждый член совета директоров обязан минимум раз в год по указанию генерального директора посещать одно из таких мест. Все, кто согласен, скажите «да».

Единогласно.

Кажется, я выиграл свой бой.


***

Я сижу в офисе в Женеве, в костюме и при галстуке, ожидая начала собрания.

Офис принадлежит Международной федерации «Красного Креста» и «Красного Полумесяца», а собрание устроено для достижения договоренности между «Тридцать одним шагом» и Федерации.

Мы работаем на полную, имея и финансы, и персонал. У нас есть склады, полные провианта, и дистрибьюторские сети. У нас есть команды волонтеров — все они, от рабочих до специалистов, находятся в режиме полной готовности. Есть штат врачей, юристов, строительных подрядчиков — все, что необходимо для работы, по моему мнению и мнению коллег. Теперь нам нужна цель. Я связался с Федерацией и назначил встречу, а сейчас мне просто нужно продать свои услуги. На следующей неделе я встречаюсь с ВБГ.

Пожилой человек, одетый в элегантный серый костюм в полосочку, входит в офис, на ходу сортируя в папке какие-то бумаги.

— Итак, мистер Монтгомери. Вы управляете некоммерческой организацией, и вы хотите помочь, верно? Признаюсь, я только бегло просмотрел ваше электронное письмо.

Чтобы получить его поддержку, мне не требуется много времени: я объясняю, что такое «Тридцать первый шаг», и что имеется в нашем распоряжении. Через пятнадцать минут он практически светится.

— Это весьма примечательно, надо сказать. Еще бы дюжину некоммерческих организаций, как ваша… мы все равно не сможем помочь всем нуждающимся. Но то, что вы предлагаете — начало долгого пути и возможность оказать помощь многим людям, — он откидывается на спинку стула, вертя ручку между пальцами. — Я могу к концу дня предоставить вам список контактов. С этого и начнем.


***

Манила, Филиппины

Год спустя


Тайфун пронесся здесь неделю назад, уничтожив огромные территории, разрушив жилье и оставив после себя затопленную местность. Мы прибыли на следующий день после стихийного бедствия и сразу же начали строительство приютов, раздачу пищи, воды, оказание медицинской помощи.

«Тридцать первый шаг» существует уже целый год. В Лос-Анджелесе все работает само по себе — подбираются спонсоры, с которыми я потом встречаюсь лично, когда нахожусь в Штатах, изыскиваются ресурсы, организовывается доставка грузов в пункты назначения. Я не только генеральный директор и председатель правления. Я еще и публичное лицо. Так сказать, фронтмен. Сопровождаю поставки грузов, езжу вместе с волонтерами. Первым ступаю на новую землю, первым начинаю работать.

Сначала я склонялся к тому, чтобы держать это в тайне — чтобы никто и никогда ничего обо мне не знал, но у мамы были другие планы. Короткая заметка про бывшего плейбоя, ставшего меценатом, плюс моя совсем не дурная внешность — и вот я разъезжаю туда-сюда, провожу встречи, распределяю гуманитарную помощь и руковожу строительством домов и уходом за больным... и пошло-поехало. Я не то чтобы звезда, но наш фонд пожертвований стремительно растет, как растет и количество волонтеров.

И для этого, кстати, я специально ничего не делаю.

Я мог бы остаться в Лос-Анджелесе — в своем кабинете с кондиционером, посещать собрания акционеров и жить без проблем. Но не для этого я все затевал. Я сделал это, чтобы участвовать самому. Чтобы присутствовать физически. Чтобы что-то изменить. Сидя в Лос-Анджелесе, я вряд ли чего-то добился бы.

Плюс, где-то там Найл.

Я, наконец, набрался храбрости позвонить ей однажды, поздно ночью, из Таиланда. Мое сердце колотилось, пока я слушал гудки, но потом оператор сообщил мне, что номер отключен.

Было больно.

Видимо, она решила двигаться дальше. Для нее так даже лучше.


***

Мне звонит женщина из ВБГ. Она спрашивает, могу ли я помочь в ликвидации последствий ужасного землетрясения в Непале. У нее ярко выраженный французский акцент, ее зовут Доминик.

Она уже собирается повесить трубку, когда меня осеняет.

— Доминик, подождите. Можно задать вам странный вопрос?

Она мнется.

— Oui?

— Вам знакомо имя Найл Джеймс?

Следует еще одна длинная пауза.

— Да. Я знаю ее. Она мой очень хороший друг. Вы тот самый, non? Она говорила о вас. Знаете, вы причинили ей боль.

Я вздыхаю.

— Знаю. Она в Непале?

— Не могу сказать. Если бы она хотела найти вас, то наверняка нашла бы.

— Слушайте, я пришлю все, что смогу, в Непал. У вас есть мое слово. Но я просто хочу... я не знаю. Шанс. Я просто хочу увидеть ее, поговорить с ней. Еще раз. Вот и все.

— Направляйте ваши ресурсы в Непал. Если приедете с ними сюда, у вас будет эта возможность. Это все, что я могу вам сказать.

— Спасибо, Доминик.

— Она, наконец, начала успокаиваться. Пожалуйста, в качестве благодарности мне, постарайтесь не нарушать ее равновесие.

— Я люблю ее.

— Иногда одной любви недостаточно. Важно то, как вы ее проявляете. Действуйте осторожно и думайте сначала о ней, а только потом о себе, если говорите, что любите ее.

Мудрые слова от незнакомки.

Спустя несколько дней я сажусь в грузовой самолет, полный провианта и волонтеров, и вылетаю в Непал.

Я стараюсь не слишком надеяться.

Обнять тебя — мне большего не надо…


Басантпур, Непал


Доктор Ван Эйк наложил пару специальных зажимов на бедренную артерию молодой женщины, останавливая кровотечение. Она не протянет долго. Большая кровопотеря, слишком большая, наверное. Но если он сможет что-то сделать с поврежденной артерией, у нее появится шанс. Я — единственная медсестра в этой палатке, и это безумие, потому что раненые прибывают быстрее, чем мы успеваем их осматривать. Сейчас, например, я должна передать инструменты доктору Ван Эйку, а тут поступили два человека, которые нуждаются в немедленной помощи, и третьему нужно сменить повязку, а четвертому сделать укол обезболивающего... список можно продолжать бесконечно.

Мы оба толком не спали больше сорока восьми часов, и, похоже, впереди еще сорок восемь. Три дня назад в Непале произошло еще одно землетрясение, и вся долина превратилась в руины. Мы прибыли сюда прямо с корабля на бал — из Малайзии, где боролись с лихорадкой денге. Собрали вещи, сели в самолет, и вот уже приступили к работе. Я не принимала душ уже неделю.

Землетрясение... Боже — 7-8 баллов по шкале Рихтера — оно стерло с лица земли целые города. Здесь работают все мировые организации, а сил все равно не хватает.

Эрик — доктор Ван Эйк — наконец завершает самую сложную часть операции и довольно резким тоном отсылает меня прочь. Он полный засранец, но чертовски хороший хирург.

Я на автопилоте делаю то, что должно быть сделано. Час за часом, час за часом, час за часом. С ночи до рассвета. Доминик, наконец, находит меня и заставляет отправиться в кровать и лечь поспать, что я и делаю.

Снов, к счастью, нет. Обычно мне снится Лок. Иногда Олли. Иногда мне не понятно, кто это. Просто... кто-то. Рядом со мной, целует меня, шепчет мне что-то. Я ненавижу сны, потому что всегда просыпаюсь в одиночестве.

По крайней мере, здесь со мной команда ВБГ.

Я сплю добрых шесть часов, прежде чем Доминик меня будит. Она сама, похоже, вообще не спит, хотя нас всегда заставляет.

Еще два дня работы нон-стоп.

Еще три.

Это бесконечно.

Я потеряла счет времени, часам и дням.

Сижу в палатке, завтракаю в перерыве между операциями, когда чувствую это. Дрожь. Она начинается тихо, но потом набирает силу. Сначала гул. Затем грохот. Потом все вспучивается, земля под ногами взбрыкивает, как дикий конь. Меня подбрасывает в воздух и ударяет о край стола. Он валится набок рядом со мной. Палатка рушится. Все кричат, включая меня. Я чувствую, как меня хватают за руку, помогают встать, тащат из-под оседающей палатки.

Потом захват с моей руки исчезает, но я не понимаю, отчего и как. Ничего не вижу — после удара головой я чувствую головокружение и дезориентацию. Вижу, как уже разрушенные здания в десятке метров от меня проседают, куски щебня разлетаются, как ракеты. Чувствую удар в плечо, как будто на него свалилась тонна кирпичей. Жгучая волна боли пронзает меня, и я снова падаю на землю.

Не могу дышать.

Земля трясется и гудит — страшный, невозможный, бесконечный грохот, от которого, кажется, раскалывается само небо. Я слышу и чувствую, как рядом рушится здание, но не могу двигаться, не могу дышать. Чувствую, как что-то массивное упало на землю в нескольких метрах от меня, и понимаю, что это конец.

Здесь я умру.

Мыча от боли, пытаюсь подняться на ноги. Я у основания стены, и она качается. Но боль парализует меня, не дает ни дышать, ни двигаться. Я стараюсь, но не могу.