— Лейтенант Брайан Марксон, — говорит он, сверля взглядом сидящую у моих ног Юту. — Национальная гвардия. Вы, ребята, часть спасательной команды?

Мы с Биллом обмениваемся взглядами. Ни хрена подобного, братишка. Мы оба грязные, уставшие, в рабочих перчатках, с налобными фонарями и в масках — несколько часов назад кто-то дал нам хирургические маски, и я снял бандану. Так кем же мы можем быть?

Мы не отвечаем. Мы чертовски устали.

Лейтенант не обращает внимания на наше нежелание доложить обстановку, или что там положено делать.

— Мы берем ситуацию под контроль. Вы выглядите измотанными. Возьмите перерыв и поешьте, тут есть палатки с едой.

Да, я знаю, я же сам помогал их устанавливать. Правда, тогда еще было светло и жизнь не казалась полнейшим дерьмом.

— А куда идти? — спрашиваю я. — Я не местный, устал и не особо что-то помню.

Билл толкает меня локтем, крякает и показывает вверх — фонари у палаточного лагеря светят ярко, их видно даже отсюда.

— О, точно, — я пытаюсь засмеяться, но тут нет ничего смешного. При первой же попытке сделать шаг спотыкаюсь и едва не падаю.

Крепкая рука Билла поддерживает меня за локоть и помогает устоять.

— Спасибо, — бормочу я.

Получаю еще одно кряканье в ответ. Серьезно, этот парень возвел молчаливость на новый уровень — не проронил ни словечка за почти уже шесть часов. Но он трудяга, работает без устали и очень силен. Парень, которого отлично иметь в команде, когда случается что-то подобное. Или в ситуациях, когда разговоры ни к чему.

Мы недалеко от штаба. Где-то километра два. Но, идя туда, я ощущаю себя так, словно бегу марафон. Каждый шаг требует концентрации и сосредоточенности, и, кажется, расстояние между нами и лагерем вообще не сокращается. Даже Билл выглядит истощенным, его тяжелые большие ноги еще сильнее топают по асфальту.

Мы проходим между двумя разрушенными домами. Их уже обыскали, ну, или мы думаем, что обыскали.

Билл вдруг останавливается и вытягивает свою огромную руку в сторону, преграждая мне путь. Подносит палец к губам, вздергивает голову и слушает. Тишины не получается. Рычит и сигналит вдалеке бульдозер, кто-то кричит, скрипят и падают обломки. Но я тоже это слышу. Почти неуловимый звук — как мяуканье котенка. Маленькая ребенок, наверное, где-то под завалом.

Несмотря на нашу смертельную усталость, мы замираем, пытаясь определить, откуда идет звук.

— Эй? — зову я. — Мы тебя слышим. Где ты?

Мяуканье становится громче, но слов нет. Просто громкое хныканье. Сердце щемит. Юта просто заходится лаем, тем самым — высоким и пронзительным — которым она обычно хочет что-то сказать. Она несется к куче обломков, к развалинам какой-то пристройки — это был сарай или хлев. Жесть, дерево и битый кирпич — все навалено друг на друга. Звук доносится из глубины кучи. Билл, откуда-то взяв силы, бросается к этой куче и начинает отбрасывать кирпичи и бревна в сторону, словно горсти конфетти. Юта лает, как сумасшедшая. Я спешу на помощь Биллу, и вскоре верхушка кучи осыпается, открывая некое подобие норы. Плач теперь громче. Я поворачиваю налобный фонарь, чтобы он светил в отверстие.

Выглядит внушительно — завал где-то шесть или десять метров в поперечнике и высотой около двух с половиной или трех метров. Я стою наверху, глядя вниз. Светодиодный луч скользит по маленькой ножке. Я вижу клочок синей ткани и резиновую туфельку — такие носят маленькие девочки уже не один десяток лет.

— Эй, милая, — зову я, стараясь, чтобы голос звучал ласково. Нежность и забота — не самые сильные мои стороны. — Я сейчас спущусь к тебе, хорошо?

В ответ раздается гулкий мучительный кашель. Я надеваю маску, чтобы не вдыхать клубящуюся пыль, и осматриваю отверстие. Обломки создали приличных размеров карман — как раз достаточно места для маленького тельца. Я не помещусь, но мне надо найти способ туда пробраться. Я расчищаю край пролома, убираю прочь остроконечные деревяшки, шлакоблоки, обломки черепицы, и осторожно опускаюсь. Ноги касаются чего-то относительно твердого, и я медленно перемещаю вес тела на них, как только убеждаюсь, что куча не осыплется и не провалится подо мной. Мне приходится двигаться на четвереньках, потому что пространство совсем тесное — не более полутора метров высотой и метра длиной. Настоящее чудо, что девочка здесь уцелела.

Она совсем маленькая. Пять? Шесть лет? Хорошенькая, со светлыми волосами, запачканными кровью, и бледной кожей. На ней синий сарафанчик в белый цветочек. Рваный, грязный, окровавленный. Одна нога босая, на другой — розовая туфелька. Свернувшись калачиком, девочка лежит под куском жестяной крыши, которая придавила ей правую руку и ногу.

Она смотрит на меня. Что-то не так.

Я перекатываюсь, подползаю ближе к ней и отвожу рукой волосы от ее глаз. Голубые глаза — испуганные, страдающие, полные слез. Взгляд мечется. Изучает меня.

— Эй, я Лок. Я вытащу тебя отсюда, хорошо?

— У-у-у-у, — она часто моргает, и слеза стекает из уголка ее глаза. — Застряла...

Она так слаба, что сил едва хватает на это слово.

— Я знаю. Но я освобожу тебя, ладно? Все будет хорошо, — я осматриваю девочку более внимательно, уделяя внимание прижимающим ее обломкам. — Ты можешь пошевелить пальцами рук и ног?

Она шевелит пальцами, и я слежу за движениями. Кажется, позвоночник цел. Я боюсь, что, начав разбирать обломки, сдвину с места всю кучу. И нас просто завалит. Но девочка быстро угасает, поэтому у меня нет выбора.

Я кричу Биллу, стоящему наверху и беспомощно глядящему вниз. Без слов ясно, что он будет оставаться там и помогать любым возможным способом. Особо, конечно, он ничем не поможет. Это отверстие едва вмещает меня.

Я сажусь на корточки перед девочкой, упираюсь спиной в блок, расставляю ноги пошире и начинаю раскачиваться на пятках с прямой спиной, как будто собираюсь поднимать штангу.

ТОЛЧОК.

Блок над моей спиной стонет и скрежещет. Куча слегка шевелится... но не осыпается. Девочка стонет, когда я снимаю с нее этот вес, и пытается двигаться, но она слишком слаба. Она не может пошевелиться, а я не могу держать на себе эту кучу и одновременно помогать ей. Долго я не выдержу — тут центнер, наверное, если не больше. Пытаюсь дотянуться до девочки, не уронив то, что держу на спине. Стиснув зубы, кряхчу, пытаясь поймать ее за рукав, и мне это удается. Я тяну ее и одновременно стараюсь выпрямиться, чтобы снять с нее вес. Девочка, кажется, понимает, что я пытаюсь сделать, и, используя все свои силы, пытается ползти, толкается, плачет. Ее правая рука безвольно висит — она, похоже, сломана. Боже, у меня сердце сжимается. Такая малышка. Но она двигается. Сантиметр за сантиметром.

— Уже вот-вот, милая. Еще чуть-чуть. Еще немного, ладно? Ты сможешь, — я дрожу, из последних сил удерживая на себе эту кучу. Чертовски больно.

Она что-то прижимает к груди, но я не вижу, что это такое. Как будто бы что-то защищает. Я уже на последнем издыхании, когда девочка, наконец, выбирается из-под завала. Медленно опускаюсь на колени, позволяя блоку упасть на место. Хватаю ртом воздух, пот льет с меня в три ручья, но я не могу позволить себе расслабиться.

— Давай, милая. Пора выбираться отсюда.

Я поднимаю ее на руки, помня о ее травмах. Она извивается в моей хватке.

— Мисс Молли!

Я гляжу вниз, туда, где еще недавно была она сама. Ожидаю увидеть куклу, плюшевую игрушку или что-то в этом роде, но вижу маленький комочек шерсти — это крошечный пятнистый котенок. Господи. Кошка. Черт, ненавижу кошек. Но девочка плачет, тянется за ней, и мне нужно вытащить ее отсюда.

— Я возьму Мисс Молли, — обещаю я ей. — Но сначала я должен вытащить тебя отсюда. Тебе нужно к врачу. А еще ты должна познакомиться с моим другом, мистером Биллом.

Она слабо кивает, касаясь макушкой моей груди — теперь уже спокойно, когда я заверил, что спасу ее котенка. Билл стоит у провала, протягивая к нам руки. Своими лапищами он обхватывает девочку за талию и вытаскивает наружу. Я слышу и чувствую, как он медленно сползает с кучи на улице. Я беру на руки котенка — живой, слава Богу. Он дрожит, свернувшись в клубочек, но не сопротивляется. Смирно сидит у края, пока я вылезаю из дыры, а потом позволяет взять себя на руки.

Билл держит девочку на руках. Она меньше, чем казалась сначала, особенно в мускулистых объятиях громилы Билла. Она моргает, чтобы не потерять сознание. Я вижу кровь, запекшуюся на виске. Может быть сотрясение, или что похуже.

— Эй, посмотри, кто тут у нас, — я поднимаю котенка. — Мисс Молли, в целости и сохранности.

— Молли...

Черт, она еле разговаривает. Такая слабенькая. У меня сжимаются внутренности. Выражение лица Билла не описать словами.

— Как тебя зовут, милая? Ты можешь не засыпать пока и поговорить со мной?

Я киваю Биллу, и мы движемся в сторону прожекторов так быстро, как только можем.

— Т-Тори, — бормочет она.

— Тут поблизости есть врачи. Мне просто нужно, чтобы ты не закрывала пока глазки хорошо? Просто пока не засыпай. Сможешь?

— Я устала.

— Знаю. Ты сможешь поспать, обещаю. Все будет хорошо. С тобой все будет просто отлично.

— Больно, — она говорит это со слезами на глазах. — Очень больно.

— Я знаю, милая. Мы поможем тебе.

Билл уже почти бежит. Большими прыжками пересекает газоны и стоянки, проносясь мимо парковочных столбов и куч щебня. Я не отстаю, одновременно пытаясь общаться с девочкой — задаю вопросы, пытаюсь с ней говорить, но получаю только тихие односложные ответы. Котенок свернулся на сгибе моей руки как крошечный пушистый футбольный мячик.

И вот мы выходим на главную дорогу, Билл, Юта, и я пересекаем улицу, направляясь туда, где кипит жизнь и светят прожекторы — к штабу. Там сейчас уже полдюжины палаток. Генераторы стучат, слышен рокот дизельных двигателей. Звучат крики, отдаются приказы. Это контролируемое столпотворение. Слышны стоны боли. Люди в камуфляже, гражданские лица в джинсах и футболках, медсестры в белых халатах, врачи в фартуках.