Мы сейчас на трассе. В машине. Я вижу тот тягач, и не могу ничего сделать. Вижу огромный бампер, который ударяется в нас и несет, и кружит. Я наблюдаю, словно в замедленной съемке, как Олли вылетает из машины через лобовое стекло. Я вижу, как он летит, а машина переворачивается и, ударившись о землю, катится и приземляется вверх колесами. Через разбитое боковое окно я вижу Олли.

С переломанными ногами и руками.

Безжизненного.

Истекающего кровью.

Еще живого.

И я должна добраться до него.

Мой ремень безопасности заклинило, все тело болит, и мне нужно добраться до Олли, но я не могу.

Я не могу.

Я должна посмотреть на него, но не могу, потому что паутина вернулась, и я не могу повернуть голову.

И Олли, он по-прежнему мертв.

Но почему-то смотрит на меня. Его глаза вращаются, поворачиваются и находят меня. Он моргает.

Он ничего не говорит, но осуждает меня.

Он ненавидит меня.

Он винит меня в своей смерти.

В реальной жизни Оливер не стал бы ненавидеть меня, не стал бы обвинять или осуждать.

Но этот Оливер из моего сна о его смерти.

И я не могу спрятаться от его злобного взгляда, не могу не смотреть в его холодные, мертвые глаза.

Он истекает кровью, он ненавидит меня.

Я просыпаюсь. Вся в поту. Рыдающая. Во рту сухо. Мне так хочется пить, что больно глотать. Голова болит. Я задыхаюсь от слез.

Я падаю на пол, позабыв о жажде, и стараюсь представить себе Оливера — живого Олли. Его многообещающую улыбку. Улыбку, которая без всяких слов говорила мне, что после работы мы запремся в нашей маленькой палатке в лагере ВБГ, он разденет меня, мы заберемся под простыни и займемся любовью. Так было. Даже когда мы оба смертельно уставали, проводя сутки на ногах, даже если от усталости мы практически не могли ходить и видеть. Он занимался со мной любовью и смотрел на меня из-под своих темных волос с проседью, упавших ему на глаза.

— О, Боже, милая, — шептал бы он мне. — Я кончаю. Ты со мной?

— Да... Боже, да, — шептала бы я ответ.

— Найл, о, Боже, Найл, милая моя, я кончаю, это так сильно...

И я бы кончила с ним, а потом мы бы перевернулись набок, и он обнял бы меня, притянув к себе и прижавшись членом к моим ягодицам, и мы бы так заснули.

Но вдруг почему-то я слышу другой голос, называющий меня «милой». Просто ничего не значащее слово, которым обычно парни называют девушек. Но то, как он произносит его — милая — заставляет что-то внутри меня сжиматься.

Сначала я слышала голос Олли перед оргазмом, но теперь это другой голос. Новый голос. Называющий меня милой, пока его обладатель кончает. Меня пронзает чувство вины, и я плачу.

Я рыдаю на полу, всхлипываю с дрожью, пока не начинаю задыхаться. Я не могу дышать, и меня тошнит от нехватки воздуха и слез.

Пеп находит меня. Усаживается передо мной, как сфинкс, и трогает мое лицо лапкой. Каким-то образом это меня утешает.

Я притягиваю Пепа к груди и держу, пока снова не обретаю способность ровно дышать.

И, кажется, засыпаю прямо на полу, потому что именно там и просыпаюсь — на полу возле ванной.

Раннее утро. Яркий солнечный свет, заливающий коридор.

Я поднимаюсь на ноги и бреду в кухню делать кофе — по крайней мере, у меня есть кофе, и слава Богу за это. Пока чайник бормочет и булькает, я выпиваю несколько чашек воды из-под крана, чтобы утолить жажду. Дешевое вино дает просто адское похмелье.

Над раковиной окно, которое выходит на дорогу и подъездную дорожку. Я вижу, как кто-то едет сюда. И если машина проедет мимо Дженсена, значит, едут ко мне, потому что дальше моего дома нет ничего, кроме заросшего травой поля. Облако пыли движется вперед по дороге. В последнее время стоит засуха, поэтому пыль столбом, и я не могу разглядеть приближающуюся машину, пока она не проезжает мимо дома Дженсена.

Это мой грузовик.

Какого черта?

Я, словно отупевшая с похмелья, стою у раковины в своей кухне со стаканом воды в руке и смотрю, как к дому едет мой собственный грузовик. Он паркуется на подъездной дорожке прямо у крыльца. И потом из кабины появляется белокурый бог — тот самый, что спас меня на перекрестке — а его чудовищная собака остается на пассажирском сиденье моего грузовика.

Попробуем еще раз... какого черта?

Я смотрю, как он приближается к входной двери.

Боже, какой красавец.

Вид у него растрепанный и дикий. Но тем не менее выглядит прилично. Крепкий, мускулистый. И его глаза — яркие, сине-зеленые, как самое глубокое море.

Он стучит в мою дверь, и мне требуется несколько секунд, чтобы понять — да, надо подойти и открыть.

Я иду ко входу и открываю вторую дверь, оставляя первую — прозрачную — пока закрытой.

— Что ты здесь делаешь? — требовательно спрашиваю я.

Его глаза округляются, и взгляд медленно — намеренно медленно — проходится по моему телу. На меня еще никогда так не смотрели. Словно я — самая вкусная еда в мире, а он безумно голоден. Он не просто смотрит на меня, не просто разглядывает.

Он изучает взглядом каждый сантиметр моего тела, от пальцев ног до макушки, вверх и вниз. Дважды.

Пялится на меня так, будто никогда не видел ничего подобного. Его грудь поднимается и опадает, а пальцы сжимаются в кулаки. Глаза прищуриваются. Ноздри раздуваются. Клянусь, я даже вижу, как натягиваются его джинсы в паху.

Да, я тоже его разглядываю.

Но его взгляд, скользящий по мне... опьяняет. Загадочный, но в то же время дикий, горячий и какой-то хищный.

И только тут я осознаю, во что одета.

Или... не одета.

На мне футболка и… все. И под футболкой я не подразумеваю большую старую майку Олли с надписью «Университет Лос-Анджелеса». Это одна из моих футболок — старая и теперь уже не совсем подходящая мне по размеру. Я не ношу ее, только сплю в ней.

Она едва прикрывает задницу и сильно обтягивает грудь.

На мне нет бюстгальтера. Нет трусиков.

Только футболка.

Я не помню, как раздевалась, не помню, чтобы надевала эту футболку. Помню только, как смотрела по телевизору «Правила Вандерпамп», откупоривая вторую бутылку вина. (Прим.: «Правила Вандерпамп» — американский реалити-сериал). Понятно, что как-то потом я сняла одежду и натянула на себя эту нелепую футболку.

Хотя в ней нет ничего нелепого. Это моя вторая любимая футболка для сна после футболки Олли с надписью «Университет Лос-Анджелеса». Она удобная. И нет ничего странного в том, что я хожу голая в собственном доме. Соседей у меня нет, как нет и, думаю, не будет желающих заглянуть в гости, а значит, не имеет смысла беспокоиться о приличиях.

И вот я стою здесь — голая, полусонная— и таращусь на самого привлекательного мужчину, которого когда-либо видела в своей жизни. Понятное дело, у меня мало что прикрыто. Можно считать, что и груди мои тоже голые, потому что эта футболка стирана-перестирана столько раз, что стала почти прозрачной. Осознавая, что он видит все это, я чувствую, как соски встают и становятся тверже. Вижу, как его взгляд перемещается к ним.

И, да, выпуклость под молнией его джинсов увеличивается.

Я чувствую румянец на щеках.

— Трахните меня семеро, — бормочу я себе под нос.

— Всегда пожалуйста, — рокочет он и, клянусь Богом, кладет руку на ручку двери.

Что? Нет. Не делай этого.

Меня словно парализовало, я не могу двигаться. Он открывает прозрачную дверь, шагает через порог — и вот он уже передо мной. Нет, надо мной. Возвышается, словно башня. Я сама невысокая — метр шестьдесят, когда босиком. И этот парень со своим огромным ростом действительно возвышается надо мной. Он смотрит на меня, в очередной раз обводя мое тело своими лазурными глазами, как будто не в силах оторвать от меня взгляда.

Я и сама не могу перестать смотреть. Выпуклость в его джинсах просто огромная.

Но вот столбняк проходит, и я поднимаю взгляд. Тяну вниз подол футболки, чтобы прикрыть причинное место, но этим самым еще сильнее натягиваю ткань на груди. Кажется, тут без вариантов.

— Ты должен уйти, — говорю я.

— Не стоит в таком виде открывать дверь.

— Это непроизвольно. Я только проснулась, — не понимаю, что со мной. Мне следует выгнать его, а не вести разговоры. — И у меня похмелье.

— На дворе полдень, а ты только проснулась? — он улыбается. — Видимо, адское похмелье.

— На дворе... погоди, полдень?

— Да, — он проверяет часы на запястье — дорогие, водонепроницаемые. —Двенадцать тридцать четыре.

— Черт! — я забываю о нем, о футболке и о том, что я голая. — Я опаздываю на работу!

Мне нужно было быть на работе в одиннадцать. Я разворачиваюсь и, забежав в спальню, вытаскиваю из недр сумки свой мобильный.

Сдох.

Где, черт возьми, зарядное устройство? Моя комната — полная катастрофа, потому что я не самая аккуратная девушка в мире. Везде разбросана одежда: полдюжины медицинских штанов на полу, еще больше в корзине для белья, бюстгальтеры на дверных ручках и на полу вперемешку с трусами и полотенцами.

Я нигде не могу найти зарядное устройство.

— Черт!

— Что-то не так? — его глубокий голос звучит где-то за моей спиной.

Я сижу на полу возле прикроватной тумбочки и выискиваю в куче одежды и старых газет зарядное устройство.

— Да, все не так. Я должна была быть на работе полтора часа назад.

Наконец-то я нахожу зарядку в самом углу. Подключаю телефон, но он старый, и ему нужно немного зарядиться, чтобы включиться.