Джасинда Уайлдер - Там, где сердце

Она стоит очень близко — думаю, настолько она ко мне никогда не приближалась. Нас разделяют всего несколько сантиметров. Я даже чувствую запах ее духов, вижу макияж на веках и ресницах и помаду на губах.

— Не… не трать впустую этот шанс, Лок. Пожалуйста… пожалуйста, не надо. Знаю, ты злишься на меня. Я понимаю это. Возможно, я этого заслуживаю. Пусть так. Но не надо… не растрачивайся впустую.

После этого она оставляет меня и возвращается в дом, тихонько прикрыв за собой дверь. А я остаюсь на веранде — наблюдать за садящимся солнцем и трезветь — снова и снова повторяя себе ее слова.

Не трать впустую этот шанс.

Ардмор, Оклахома

Я осторожно помещаю наконечник термометра под язычок маленькой девочки.

— Вот так, теперь просто нужно подержать его несколько секунд. Сделай это для меня, хорошо? Молодец, Ева, ты отлично справляешься. Теперь мне нужно посмотреть твои ушки, ладно?

Я работаю на автомате. Температура, уши, рефлексы, нос, все остальное. Стандартное обследование. То же самое со следующим пациентом. И со следующим. Потом приходит молодой парень с растяжением запястья и сотрясением мозга — его сбросил мул, и падение оказалось неудачным. В общем, ничего необычного, если вы работаете ассистентом врача в небольшом городке на периферии. Так и проходит день. У кого-то температура. Кому-то наложить швы. Выписать рецепт. Провести плановый осмотр.

Поскольку я ассистент врача, то девяносто процентов пациентов проходит через меня. Доктору Амосу Бердсли достается процентов на восемьдесят меньше, потому что он работает непосредственно с теми, кто уже давно наблюдается, так что мне остаются все остальные — обычные посетители, рядовые осмотры, уколы, швы и переломы, сотрясения мозга и вопросы типа «а эта сыпь не заразная?».

Это работа.

Она дает мне ощущение занятости, а мне больше ничего и не нужно.

К тому времени, как осмотрен последний посетитель, все остальные уже собрались и закончили работу. Но только я готовлюсь завершить свой рабочий день, как появляется девочка-подросток, которая сильно боится и стесняется задавать своим родителям вопросы о контрацептивах.

И вот — наконец-то! — я хватаю сумку и направляюсь к машине. Уставшая и с огромным желанием оказаться в постели. Сейчас семь часов вечера. Я проторчала в приемной с семи утра и не успела даже пообедать. На мне по-прежнему больничная форма, а на шее болтается стетоскоп. Запрыгиваю в свой грузовик и закрываю дверцу. Опускаю стекла на обоих окнах, чтобы впустить теплый летний воздух Оклахомы. Я уже вся потная, хотя нахожусь в машине всего пару секунд. А будет еще хуже, потому что в этой старой развалине не работает кондиционер. Конечно, я могу себе позволить новый автомобиль, потому что зарабатываю приличные деньги. Но это был грузовик Олли. Он сам его собирал — еще в старшей школе. Когда я впервые приехала сюда после того, что случилось, то встретилась с Маркусом — младшим братом Олли. Но общего языка мы не нашли. Он был деревенским парнем, а я… нет. Просто мы по-разному смотрим на мир, и, я думаю, трагедия потери Оливера сильно повлияла на каждого из нас. Однако, Маркус посочувствовал моему горю и понял, что мне нужно дать что-то, связанное с Олли. Поэтому отдал мне этот грузовик. Я заплатила за то, чтобы его весь проверили и починили то, что сломано. Скорее всего, он не стоил таких затрат и по-прежнему постоянно ломается. Кондиционер сломался в начале лета, и у меня все никак не доходят руки его отремонтировать. Это не так уж страшно, учитывая то, что я на работе от рассвета до заката шесть дней в неделю, поэтому редко езжу на нем во время настоящей дневной жары. И я буду ездить на этой старой груде железа, пока он окончательно не сломается, потому что в нем я чувствую запах Олли. Вижу его. На приборной панели его фотография — случайное фото, сделанное мной в Африке. Он, весь забрызганный кровью, стягивает перчатки. Уставший — под глазами видны темные круги. Но счастливый. Просто, неожиданно для него, я сказала ему, что люблю. Ему нужно было это услышать — я это знала, поэтому крикнула через всю палатку: — Эй, Пеп! Я люблю тебя! (Примеч.: Пеп — Pep — сокращенно от Pepper — перец. В первой главе Найл вспоминает, как дразнила его Перченым за темные с сединой волосы). Он поднял на меня взгляд, улыбнулся, и я щелкнула фотоаппаратом. Я заставила его улыбаться — момент счастья в кромешном аду.

Поворачиваю ключ в замке зажигания и двигатель, дергаясь и чихая, заводится. Радио включено — оно всегда включено — и кабина заполняется кантри-музыкой. Любимой музыкой Олли. Это местная радиостанция — та же самая, которую настраивал он. Хэнк Уильямс, Джонни Кэш, Уэйлон Дженнингс, Рэнди Трэвис, Алан Джексон, какие-то старые композиции Тима МакГроу и компании. Ничего нового. Это саундтрек всего городка Ардмор — звенящий перебор металлических струн и песни о потерянной любви и удаляющемся в облаке пыли свете фар.

Терпеть не могу.

Но старая радиостанция никогда не менялась. Никогда и ни за что я не сменю ее. Раньше, работая с «Врачами без границ», мы забирались в тот старый Nissan, Олли доставал свой старый добрый iPod, заполненный до отказа всеми мыслимыми и немыслимыми песнями в стиле кантри, вставлял мне в ухо левый наушник, себе — правый, и мы слушали эту музыку, позволяя себе пару минут передышки между подъезжающими грузовиками с окровавленными ранеными.

Там я на всю жизнь возненавидела кантри.

Но все равно слушаю.

Мой дом на окраине города, в двадцати минутах езды. Окраина, возможно, громко сказано. У меня маленький деревянный домик с одной спальней. Он стоит в самом конце длинной грунтовой дороги на небольшом — в двадцать соток — участке посреди бесконечных, заросших травой, полей. Соседей у меня нет, кроме Дженсенов, живущих в километре отсюда и владеющих этими землями, на которых пасется дюжина — или около того — лошадей. Уединенный уголок, по ночам погружающийся в гробовую тишину, нарушаемую лишь уханьем случайно пролетающей совы, стрекотанием сверчков и жужжанием линии электропередач на самом краю моего участка. Он маленький, зато мой.

У меня есть диван, телевизор, несколько заполненных книжных полок, кровать и комод — в любом случае, здесь больше ничего не поместится. Да мне больше ничего и не нужно.

Я бросаю сумку и халат на диван, стягиваю брюки и бросаю их в корзину для белья. Сбрасываю спортивный бюстгальтер и трусики и иду в душ, чтобы смыть с себя дневную усталость. Потом вытираюсь, расчесываю волосы и надеваю старую футболку Олли. Раньше она хранила его запах, но теперь он исчез, хотя я старалась не часто ее стирать в попытке сохранить его хоть немного. Пеп — мой кот и единственный друг — ждет, когда я усядусь с книгой на диван, чтобы подойти и поздороваться. Это был маленький, черный с белым котенок, поэтому, естественно, я назвала его Пеп.

Первое, что я сделала, приехав сюда — это взяла котенка, потому что кошка может спокойно оставаться дома весь день, а мне нужен был кто-нибудь. И, Господи, Пеп идеально мне подходит. Это мой маленький друг. Я люблю сидеть на диване со скрещенными ногами, а ему нравится свернуться между ними, как запятая, и мурчать, словно маленький моторчик, пока я глажу его по спинке или чешу за ушками. Ночью он спит на подушке рядом со мной, а когда утром я встаю, то перебирается на мое теплое место.

Я читаю, пока глаза не начинают слипаться, а в голове не возникает туман. Тогда я ложусь в кровать, устраиваю на подушке рядом с собой Пепа и засыпаю. Потом утром просыпаюсь, и так изо дня в день — с тех пор, как приехала сюда. Мне просто нужно было куда-нибудь уехать, и родной город Олли показался мне не самым плохим местом, тем более, что его родители больше здесь не живут. Они переехали куда-то в Северную Калифорнию, иначе мне трудно было бы находиться рядом с ними. Голосом Олли был похож на отца, а лицом — на мать. При виде их двоих у меня разрывалось бы сердце. А находиться в Ардморе — еще один способ не отпускать Оливера от себя, быть с ним наедине. Способ оставаться как можно ближе к нему.

Чувствовать его. Видеть.

Он пил молочные коктейли в закусочной, купил свою первую пару Tony Lomas в магазине в нескольких кварталах отсюда. (Прим.: Tony Lomas — обувная фирма, выпускающая ковбойские сапоги). Водил свою первую подружку в кинотеатр напротив городской площади. Каждая часть этого города связана с ним, и это в равной степени успокаивает и причиняет боль.

Я не позволяю себе плакать и не спать по ночам. Я перестала это делать много месяцев назад. Я больше не шепчу его имя, когда мне одиноко, потому что мне всегда одиноко. У меня больше не дрожат руки, потому что я не делаю ничего опаснее, чем накладывание швов на случайные порезы. Естественно, из «Врачей без границ» я ушла. Не смогла вернуться туда после потери Олли. Не смогла встретиться ни с одним из них. Я не могла снова видеть Африку. Без него — нет.

У меня нет сил жить без Олли.

Я не знаю, как это делать.

Знаю, что вести себя так ненормально. Я застряла на одном месте. А не двигаясь дальше, я не смогу исцелиться. Я до сих пор скорблю, но не могу перестать. Не могу остановиться. Без него я не могу дышать. Он ушел, и я стала бездыханной.

Поэтому я здесь — в Ардмор, Оклахома.

Одна.

Это единственное, что мне по силам.

Ну, по крайней мере, у меня есть Пеп.

Тринидад, Калифорния

— Простите, но я не могу дать вам такую информацию, — голос на другом конце линии тихий, но твердый, и звонок заканчивается щелчком.

— Боже мой! — я бросаю телефон через комнату, и он приземляется на кровать.