Но Талли знала, что они никогда не смогут жить вместе. Ни он. Ни она.

«Милый Джереми. Я разбила тебе сердце? Да. Я забыла, как ты выглядишь, но этого я не забуду».

Она опустила глаза на спящего у нее на груди ребенка. В голове вертелась мелодия, которую никак не удавалось поймать. Талли крепко прижала к себе сына, продолжая раскачиваться.

«У меня есть своя веранда и кресло-качалка. Мы сидим здесь с Бумерангом каждый день, поем и тихонько раскачиваемся, поем и раскачиваемся. И смотрим на улицу. Когда я была маленькой, я точно так же сидела на кровати и раскачивалась, пытаясь спастись от мира и от самой себя, а сейчас я сижу здесь, вижу двор и веранду, забор и окна, и дубы, и кедры, но по-настоящему отчетливо я вижу только трейлер Трейси Скотт.

Я вижу перед собой ее трейлер и ее сына, железную дорогу и Канзас-авеню. Всегда одно и то же. Я сижу здесь, но мысли мои там.

Сейчас у меня свой собственный дом и все, что нужно. Все так, как я себе когда-то воображала, и даже лучше».

Первый раз Талли увидела дом изнутри, когда была уже на седьмом месяце, и вновь почувствовала боль. Робин только что договорился с вдовой, которая жила здесь. Талли не хотела видеть дом, пока он не будет куплен. Нет, не то. Она вообще не хотела его видеть, но когда сделка свершилась, у нее уже не оставалось выбора.

Техас-стрит, номер 1501. Гостиная занимала почти весь первый этаж. Паркетный пол тянулся от парадной до задней двери, ниши окон выходили на улицу и на задний двор, позволяя любоваться закатом. Когда они въехали, Робин так поставил кушетку, чтобы целый день Талли и Бумеранг могли любоваться восходом и закатом.

В задней части дома располагалась огромная кухня. Большую ее часть занимал дубовый стол, еще там стояла двуспальная софа, книжные полки и цветы в горшках. Дверь кухни выходила во двор, и Талли могла оставлять там Бумеранга в кресле-качалке и присматривать за ним, оставаясь на кухне. В северной части дома находилась столовая и примыкающая к ней небольшая комната. С тех пор, как они сюда въехали столовой пользовались только раз или два.

На южной стороне была маленькая солнечная комната и Талли развела комнатные цветы. Ее калифорнийская комната. Здесь росли только два вида зелени — кактусы, которых насчитывались сотни, и дюжина пальм. Робин купил ей их в начале лета.

Он не мог оставить работу, чтобы поехать к морю, и взамен подарил ей пальмы.

В солнечной комнате стояли плетеная банкетка, плетеные стулья и корзины. Малышу нравилось, как шуршат прутья, и Талли целыми днями просиживала здесь с ним. Малыш слушал, а она смотрела на пальмы.

Наверху было пять спален. Одна из них тянулась вдоль фасада, и три ее окна выходили на север и северо-восток. Детская выходила на солнечную юго-восточную сторону. Три другие спальни располагались на третьем этаже. Две из них не использовались, а третью отдали Хедде Мейкер.

Когда Робин и Талли поженились и Робин начал переговоры о покупке дома, он поставил единственное условие: Хедда переедет сюда — «как бы ты к этому ни относилась».

— Но ты же знаешь, как к этому отношусь я, — возразила Талли.

— Вот что, Талли. Это единственное, о чем я тебя прошу. Я не требую, чтобы ты стала хорошей женой или хорошей матерью. Я хочу только, чтобы ты позволила мне проявить минимум доброты к Хедде.

Талли заметила, что ни в каком доме она не хотела бы вновь жить со своей матерью.

— Как ты не понимаешь?! Любой дом в ее присутствии превращается в Рощу.

Но Робин был неумолим, он обещал свести до минимума любые контакты жены с Хеддой, но в большом доме Де Марко она получит комнату. А Робин наймет для нее сиделку и пригласит постоянного психотерапевта.

Талли не соглашалась.

— Нет, — сказала она. — Не покупай тогда этот дом. Я не хочу жить здесь. Я не смогу содержать его в порядке.

— Хедда не останется в Мэннингере, где бы мы ни жили, Талли. И дом на Техас-стрит не так уж велик. Содержать его тебе будет не труднее, чем любой другой.

— Нет, нет, — повторяла Талли.

Робин заявил, что не собирается терпеть такое отношение Талли к собственной матери.

— Я сказала хоть одно непочтительное слово в ее адрес?

— Нет, ты всегда была очень сдержанна. Но ведь это твоя мать, — убеждал ее Робин.

— Вот именно! Моя, а не твоя!

На это ему нечего было возразить.

— Может быть, ты думаешь, что, превратив для меня в ад каждый день под крышей этого дома, ты вернешь свою собственную мать? — спросила его Талли.

Робин побледнел, но взгляда не отвел.

— Как ты не понимаешь, она же полностью беспомощна, парализована, — защищалась Талли. — Она едва может наклонить голову. Не может сама принять ванну. Ей необходимо устройство для вызова сиделки. Ей нужны нянечка, повар и массажист. Единственное, что ей не отказывает служить, так это рот. Я не хочу, чтобы она находилась в моем доме. Я не смогу как следует заботиться о ней, я буду слишком занята ребенком. Нашим ребенком, — добавила Талли со значением.

Робин скривился.

— Не надо, Талли. Ты не хочешь помочь собственной матери, хотя тебе это ничего не будет стоить. Как же мы станем жить?

Талли была в отчаянии.

— Робин, ты просто безнадежен. Ну, как ты не можешь понять? Шестнадцать лет я мечтала оказаться от нее как можно дальше. Это мне просто жизненно необходимо — так зачем же ты хочешь лишить меня этого? — ее голос сорвался. — Ты ведь получил то, что хотел — ты получил меня, мы поженились, так чего же ты еще хочешь?

— Я получил то, что хотел, не так ли? — саркастически переспросил Робин. — Неужели? Я получил девчонку, подружку по танцам, которая морочит парням голову, сама не знает, кто ей нужен, живет сначала с одним, потом с другим, а в отсутствие второго возвращается к первому. Наконец, она беременеет и решает, что ребенку нужен отец, а я подхожу на эту роль. Этого я хотел?

Талли молча смотрела на него. Прошло всего шесть дней, как они поженились. Они собирались ехать к Брюсу на обед по случаю Дня Благодарения.

— Понятно, — сказала Талли после паузы. — Я такая плохая, что ты мне в наказание решил привезти сюда мою мать. Так, что ли? Кто же ты после этого? Господь Бог? А, Робин?

Он лишь покачал головой, она его не понимала.

— Робин, — тихо произнесла Талли, — пожалуйста. Ты же знаешь, что я пережила из-за нее. Не делай этого. Ради меня. Ради нас. Ведь нам предстоит вместе жить, не нужно так начинать семейную жизнь.

Как тяжело оказалось подобрать необходимые слова! В прошлую пятницу Талли стояла радом с этим человеком перед мировым судьей в простом платьице, без фаты и кружев и слышала эти слова: «Живите вместе». Она видела судью и его черную мантию. Она видела солнце за окнами зала суда и деревья, застывшие в ожидании зимы. Голоса судьи и Робина эхом отдавались в ее голове, подпрыгивая, словно пинг-понговые шарики и, казалось, были отдалены от нее тысячами миль. «Таааалллллиииииии… Таааа… лллиииии…»

«Живите вместе». Она произнесла эти слова, и тишина воцарилась в комнате. Спокойная, как утренняя молитва. Равнодушная, как утренняя газета, где нет ничего, что касается лично тебя.

— Не стоит начинать с этого нашу жизнь, — повторила Талли.

Но Робин, презрительно усмехнувшись, сказал:

— Не тебе говорить о таких вещах, Талли Мейкер, не тебе.

— Робин, — Талли сделала еще одну попытку. — Я знаю, что причинила тебе боль. Прости меня. Я приложу все силы, чтобы искупить это. Я научусь быть хорошей женой и даже хорошей матерью, хотя, видит Бог, у меня перед глазами никогда не было достойного примера. Я сделаю все, чтобы угодить тебе, но откажись от своего решения. Не разрушай наш союз раньше, чем мы успели создать его. Я не хочу, чтобы наша семья умерла, еще не родившись. Не причиняй мне боль.

— Не разыгрывай мелодраму, Талли, — сказал Робин. — Ты неправильно поняла меня. Я хочу привезти сюда твою мать совсем не для того, чтобы наказать тебя. Ее переезд никак не будет тебя затрагивать, но ты поступишь правильно, если, как взрослая женщина, как будущая мать, станешь поддерживать с ней хорошие отношения.

— Ты страшный упрямец, Робин, — гневно воскликнула Талли. — Ты слишком хорош, чтобы понять, что не сможешь переделать меня. Ты получил право причинять мне боль, будь оно проклято, но со мной ты ничего сделать не сможешь. Ты так добр к моей матери, но позволил умереть своей, не сказав ей ни слова. Ты псевдоблагородный подонок.

Робин сжал кулаки, и краска схлынула с его лица, но он сдержался.

Дом был куплен, и все три тысячи пятьсот долларов выплачены, а сверх того — налог в сто долларов. Все необходимое для матери Талли тоже было заказано и оплачено. И для Талли… Точнее, каждая из них была заказана и оплачена, и вот они поселились все вместе.

Талли и Робин переехали из Манхэттена 10 февраля 1982 года, вскоре после того, как Талли исполнился двадцать один.

Хедду Мейкер неделю спустя Робин лично доставил на Техас-стрит. Талли в это время отсутствовала. Она пошла в кино на «Тутси», а потом весь вечер провела возле Святого Марка, намереваясь под конец зайти еще и к Шейки. Она вернулась домой в два часа ночи, но Робин ждал ее. Бросив на жену обвиняющий взгляд, он поднялся из своего кресла и отправился спать.

Талли не стала подниматься наверх, чтобы поздороваться с Хеддой. На следующее утро Робин сам помог Хедде спуститься к завтраку, и Талли едва сдержала смех, глядя, как мужчина весом в 170 фунтов поддерживает двухсотфунтовую тушу. Она кивнула в знак приветствия матери, которую едва ли три раза видела за последние три года. Был понедельник, и Робин собирался на работу.