– У нас впереди еще встреча, – говорит Вульф.

– Хорошо, – отвечает Аглая.

Скульптуры, фонтаны, мебель... Хозяин виллы, еще более роскошной, его толстая жена в пижаме. Вульф – любезный, утонченный, чуть ироничный. ...Он очень красив, этот Вульф... Довольно долго что-то объясняя собеседнику, он не смотрит на Аглаю, но она чувствует, что окутана его вниманием.

Она сидит далеко, в уши ей льются потоки рассказов хозяйки о стоимости виллы, и оранжереи, и бассейна... Нет! она никак не может слышать, о чем говорят мужчины. Но каким-то образом знает, что те ведут речь о редчайшей книге шестнадцатого века, книга эта находится у Вульфа в коллекции, он не намерен ее продавать, но обмен – возможен... Что это за книга!? Неужели... Она была уверена, что все ее экземпляры были уничтожены, сожжены.

«Уймись, а! – говорит Аглая юркому зверьку – своему любопытству, – какая тебе разница!»

Но зверек крохотными лапками щекочет ей шею, грудь – он хочет знать, что это за книга. Аглае становится не по себе, из-под выреза платья она вытягивает бирюзовый талисман свой... Когда любуешься на загадочное плетение серебряных буковок и трогаешь пальцами камни, всегда становится легче, лучше, мирская суета отступает...

– Что это такое, что это за вещь? – вдруг засуетилась, заерзала в кресле ее собеседница.

Мужчины повернули головы.

– Это подарок. Талисман. Это – простое серебро... – недоуменно ответила гостья.

– Какая славная вещь... – как живой тряпичный шар покатилась толстуха на Аглаю.

Та резко откинулась назад, чтоб, не дай Бог, хозяйка не схватила бы ее украшение вместе с платьем, кожей, кровью.

– Снимите, я хочу посмотреть эту вещь, – заявила хозяйка, гордо дернув подбородком в сторону молчащих мужчин.

– Я приношу свои извинения... Человек, который мне сделал это украшение, просил никогда и ни при каких обстоятельствах не снимать его, – ответила Аглая, зажимая талисман в кулаке и видя одновременно, что мужчины поднялись и идут к ней.

– Ну-ка, ну-ка, любопытненько! У Шушаночки моей очень изысканный вкус. Что это у вас там? – потянулся к ней хозяин виллы.

Аглая беспомощно посмотрела на Вульфа. Его лицо... Его лицо вполне можно было привинтить к одной из бронзовых безмолвных статуй, стоящих в нишах, – разницы никто бы не заметил.

Аглая растерялась, да так, что повела себя по модели, вовсе не свойственной ее независимой натуре. Она положила талисман к себе на ладонь и, протянув ее как за милостыней, поочередно поднесла к нависшим над ней лицам.

Хозяйка схватила чужую вещь картофельными пальцами и начала ее крутить.

– Это старинная вещь, – сказала она убежденно.

– Вы говорите неправду. Вы лжете, моя дорогая.

Аглая еще раз оглянулась на Вульфа. Бронзовая маска его лица протонировалась тонким слоем медного купороса.

«Предатель», – с какой-то странной горечью подумала Аглая.

Она посмотрела на обступившие ее фигуры и – вспомнила...

Вот этот... Это он. Это он – в ее иерусалимском подвальном видении – это он смотрел сопливыми глазами на девочку, которую насиловалстарикан. Из маленького бледного ротики девочки текла густая пена, она корчилась на камнях в приступе эпилепсии – а этот – смотрел... И дергался. Это он дергался.

А тетка... Тетка тоже там была... Она стояла у стены... Она отекшими руками все пыталась поднять свой огромный живот. Живот выскальзывал из рук, хлюпая жиром, она снова тащила его наверх... И – хохотала.

...Аглая резко зажала талисман в кулак и столь же резко встала. Взметнулась. Взвилась.

Фигуры из видения мгновенно спрятались в тела нынешних их хозяев, вернув им облик сегодняшнего дня: женщине – пеструю пижаму, которая была, очевидно, безумно дорогим брючным костюмом, а также испуганный взгляд, мужчине – брюки, рубашку, галстук и взгляд вороватый.

Аглая села на место, попросила налить ей вина, нечаянно опрокинула бокал, но даже бровью не повела. Спросила разрешения закурить и незамедлительно, не дождавшись ответа, чиркнула зажигалкой. Блаженно затянулась, спрятала талисман, сказала:

– Мне правда не велено ни при каких обстоятельствах снимать его. Не обессудьте, господа.

Она еще раз посмотрела на Вульфа. Он тоже курил, дым из трубки окутывал его красивую голову...

«Предатель», – неизвестно на что обижаясь, повторила она про себя.

И ей очень захотелось покапризничать.


Примерно через полчаса они уехали. Что было за эти последние полчаса, Аглая абсолютно не помнила: ни как прощалась, ни как провожали их столь нахально самообнажившиеся в ее светлой голове финансовые трюкачи.


– Аглая! – позвал Вульф.

Та медленно повернула голову. Море бросило ей в глаза россыпь яркой бирюзы.

– Давай немножко прогуляемся, – продолжил ее спутник. – Я сам устал от этих людей.

Аглая удивленно посмотрела на него.

– Шушана очень экспансивная женщина, невыдержанная, но она действительно знает толк в настоящих вещах. Также... дядя абсолютно не может передвигаться, а у него остались еще очень важные незавершенные дела с этими людьми...

Он подал ей руку, она оперлась на нее.

– Маршрут выбирай ты, хорошо? – улыбнулся Вульф.

Почти всегда, когда Аглая приезжала в Кейсарию, она шла в театр. Театр, сооруженный при царе Ироде, некогда восторженно трепетавший, страстно содрогавшийся, неистово бушующий и, в конце концов, погребший все страсти в своих немых камнях, и сейчас был жив. Он был почти отреставрирован и совсем пуст, когда сюда приходила Аглая...

Она всегда садилась на одну и ту же скамью и на сквозном ветру давно отгремевших оваций уносилась мыслями в беспощадно древнюю Иудею.

– Идем в театр, – сказала Аглая, искоса глянув на спутника.

В эту минуту ветер ничему и никому не подвластного Средиземного моря, как обезумевший от страсти ремесленник, нагло задрал подол Аглаиного платья. Она попыталась опустить подол – ветер грубо и жадно рванул его еще раз и еще... Кружась на месте, Аглая боролась с собственными юбками, летящими вслед за сильными невидимыми руками. Внезапно, как и появился, ветер с моря исчез, оставив тонкие вологодские кружева русской израильтянки в покое, опустив их до кончиков туфель.

– Фу! – сказала Аглая, приводя себя в порядок. – Какой ветер!

Внезапно развеселившись, она вспомнила, как ей совсем недавно захотелось покапризничать. Ну, или поиграть...

К тому месту, где она всегда сидела – через арочный тоннель, по покатым серым булыжникам, по немыслимым слоям чужих следов – она шла с неким чувством предвкушаемого торжества.

– Садись! – указала она спутнику на место в третьем ряду. Тот послушно сел. Она наклонилась к нему, обвила шею своей загорелой рукой, прильнула губами к самому его уху и тихо начала шептать:

– Сейчас ты забудешь, что ты – это ты. Сейчас ты... Римлянин? Римский легионер? – заглянула она ему в глаза и тут же добавила. – Нет. Ты не так груб... Ты... Может, ты царь... Царь Соломон?

Она присела рядом и, притворно умоляюще глядя в темные глаза, прошептала напевно-сладострастно:

– Если ты царь Соломон, если ты так велик и могуч, как тебя славят... если даже крепкий ливанский кедр не сравним со стволом плоти твоей... если млечные потоки любви твоей заставляют плодоносить даже выжженные виноградники... Дай тайный знак неприступной царице – и она станет покорной рабыней сегодня...

Вульф смотрел на пустое море, чуть удивленно приподняв брови.

– Но... Но ты... Ты не оттуда... Ты был раньше... – продолжала Аглая холодно-отчужденно. – Ты был совсем раньше? – внезапно удивилась она. – Еще тогда? Этого не может быть... Это все давно умерло! Или... мне так показалось? Хорошо! Пусть будет так! Ты – оттуда. Из самых-самых... ветхозаветных... времен. И... И – просто мой любовник.

Аглая, продолжая играть роль падающей сквозь время к своему суженому ведуньи, села у ног Вульфа на белый пыльный горячий камень, и не глядя на него, обратив взгляд в дымящуюся от жара пустоту, заговорила, как-то пристанывая между фраз:

– Я не могу остаться с тобой... Я больше всего на свете хочу остаться с тобой... но я не могу... Он ждет меня... И – дети... И все уже собрано в дорогу... Пастухи пригнали стада... И тюки навьючены на верблюдов... И сундуки заперты... Мы уйдем... Нам надо идти... Так велено... И мы уйдем... Сыпучие пески заметут следы наши... Но ты всегда будешь видеть в этой безводной пустыне мои следы... Душа моя остается здесь, в Ханаане...

Аглая все больше и больше входила в образ. Вульф все пристальнее смотрел на барханно-желтое море.

– Я сохраню твой подарок навеки... – почти срывающимся голосом говорила Аглая... – Эта... бирюза... твой талисман... переживет меня, она будет помнить силу... и... нежность... твоих рук, обтачивавших ее... Обнимавших меня... Ласково скользящих вдоль моего тела... Которое не ведало стыда в твоих объятьях... И не знало страха... И было чистым...

Аглая повернулась и посмотрела на Вульфа глазами, напитанными темным золотом мечты.

– Помоги мне подняться, – через минуту как-то чересчур сухо сказала она и протянула вверх руку.

Вульф рывком поднял ее, на секунду прижав к себе... И тут же рухнул обратно – на квадрат белого камня.

Аглая испугалась.

– Что с тобой? – встревожено спросила она. – Помочь?

Вульф, упираясь побелевшим кулаком в камень, осторожно попытался вытянуть правую ногу.

– Нет! – резко мотнул он головой.

Аглая посмотрела на тяжело дышащее море, глубоко вздохнула и поднялась на одну ступень крутой лестницы вверх. Потом еще на одну...


Ветер свистел, гуляя по каменным этажам бессмертной античности... Аглая была на самом верху амфитеатра, когда почувствовала неодолимое желание оглянуться. Она застыла от силы этого желания – страстного и пугающего. Такого... опасного. И знакомого.

Она стояла, окаменевшая, и не понимала, что с ней происходит. Ветер, жадно поцеловав ее в затылок, поднял легкие волосы к костру солнца и прижег огненной печатью полуобнаженную спину.