Галина Островская - Талисман жены Лота

Она открыла шкафчик. Бутылка водки наполовину пуста. Так.

Наскоро сполоснувшись, Аглая на цыпочках прошла в спальню, не включая свет, легла.

Голова кружилась от усталости и боли, растекшейся под черепом как медуза. Владелица головы тоже напоминала себе медузу – полудохлую Медузу Горгону.

Среди ночи она проснулась оттого, что чувствовала – надо проснуться. Резко подняв голову с подушки и сильно тряхнув ею, она увидела Нечто.

Вернее – это был Некто. Еще вернее – Алик.

Голый, с густо намазанными на узкую грудь и впалый живот волосами, он страшно смотрел на нее и мычал, как корова перед закланием – устрашающе-обреченно. Его худенький член торчал как бледный пророст из весенней картошки, и, казалось, рос на глазах.

Аглая чуть не подавилась от смеха.

– Сдурел, что ли? – спросила она.

– Я хочу тебя, – объявил Алик торжественно.

– Вижу, – ответила Аглая. – Ну и что?

– Ты будешь моя. – Алик пошатнулся.

Аглая судорожно зевнула, по привычке прикрыв рот ладонью. Потерла виски, встала, подошла вплотную к все отступающему одноразовому любовнику. Тот, прикрывая быстро сворачивающийся отросток, отступал. Аглая одной рукой открыла дверь, другой вытянула длинный пояс из висящего на двери халата.

– Аглая, я... хочу... тебя, – часто и жалобно дыша, поднывал жилец.

– Скотина! – заорала Аглая. – И из-за этого дерьма ты меня разбудил!

Алик насупился и, кажется, начал трезветь.

– Ну ладно, чего ты, – попытался он защититься. – Я же думал...

– Ты – думал? – изумилась Аглая. – Что ты вообще можешь думать!

– Ну, мы с тобой... это... в общем...

Коронованная гневом особа медленно опустилась в кресло.

– ...Нам же так было... хорошо... – робко оправдывался Алик, шаря глазами, что бы на себя накинуть.

Аглая слушала.

– Ты же говорила...

Аглая встала, из соседней комнаты принесла его штаны, кинула.

– Так что я говорила? – спросила она пытающегося попасть в штанины волосатыми ногами жильца. – И кому было хорошо?

– Ты? Что ты... э-э... говорила? – Алик поднял голову и задумался. Но ответил только на второй вопрос.

– Нам.

– Я?.. Говорила? – повторила с напором Аглая. – Я хочу услышать, что я говорила.

– Ну, в общем, как это... Ну, и так же понятно.

– Что – понятно? – широко распахнув глаза, спросила она очень тихо.

Она почти увидела: фигурки тысяч аликов, похожих на кроликов с ободранными шкурками, на четвереньках быстро-быстро бегут по трясущейся наклонной плоскости, белые стены домов рушатся, падают, давят их...

Необъяснимая картина этого ужасного чувствознания становилась все отчетливее, окружающая ее реальность – все туманнее.

Она видела, как за ее спиной! – как это можно увидеть! – в разорванные криком рты полуобнаженных женщин... цепляющихся за набитые скарбом мешки... за огромные, еще не разбитые сосуды... вливаются потоки черной густой смолы... Как у немощных стариков... проклинающих небо...вылетают облитые похотью глаза из глазниц... Она видела!

Она видела себя, карабкающуюся по скале, и впереди – детскую пяточку.

Маленькую, нежно-розовую пяточку, с воткнувшимися острыми колючками и тонкими царапинами.

– Аглая, что с тобой, – тряс ее перепуганный Алик со стаканом воды в руке. – Я же ничего такого не сказал... Что с тобой, успокойся.

– Чья это пяточка? – спросила Аглая, глядя на него огромными, вычерченными синим, кругами глаз.

– Какая пяточка? Я ничего не говорил про твои пяточки...

Аглая медленно выпила воду и побрела досыпать.

* * *

На часах было три. Густо-лохматая сентябрьская ночь вовсю прелюбодействовала в темноте с шорохами одиноких шагов, шепотом моря и ветром, задирающим подолы фонарному свету.

Вульф, сидя в огромном кабинете Старика, думал об Аглае. Вернее, о ее украшении.

О талисмане, неизвестно каким образом воссозданном – из праха, из вселенской пыли – этим ее шизофреником-другом... Юрием Гольдштейном... о древнем талисмане рода... на стройной шейке... в общем-то, довольно красивой... русской... девки... со странно-пронзительным именем.

Тяжелая шелковая штора, подсвеченная зеленоватой луной и напитанная тревожными запахами моря, вычерчивала на полу плавные синусоиды. Огромные книжные шкафы красного дерева, хмурые и очень старые, походили на корабли, полные сокровищ. Корабли, застигнутые штилем в стариковской квартире – этом сокрытом от посторонних глаз антикварном угрюмом порту.

Вульф тихо и как бы крадучись подошел к одному из шкафов, дальнему. Долго рассматривая темные от времени корешки с пожухлым золотом букв, наконец, потянул одну из книг. Пленница застонала кожей переплета и слегка наклонилась. Вульф усмехнулся: вязь кириллицы ему, знавшему так много, была неведома. Аккуратно вдавив томик на место – это был третий том из собрания сочинений Даля – он закрыл шкаф.

Вульф продолжал думать об Аглае, которую впервые увидел два года назад, в Мюнхене, в букинистическом магазине.

...Она стояла почти спиной к нему, разглядеть он ее не мог, да и не имел обыкновения обращать внимание на женщин с улицы. Оставалось загадкой, почему все же его взгляд ухватил обнаженное загорелое плечо незнакомки, прядь волос, каких-то палево-осенних, кисть руки, которой она поглаживала томики в сафьяновых переплетах.

В ту минуту ему и в голову не могло прийти, что он, столь занятый и знатный человек, будет сегодня весь день – и завтра, и послезавтра, и почти год! – охотиться за призраком в белом бязевом платье из книжного магазина.

...Незнакомка перекинула сумочку на другое плечо, на секунду прижалась лбом к книгам, резко отстранилась от стеллажа, повернулась и быстро, как-то ранено-летяще пошла в его сторону.

Все быстрее приближаясь, она не замедляла шага. Вульф, зачарованный зрелищем несущейся ему навстречу светловолосой мелодии, не успел отстраниться. Незнакомка врезалась в него, как птица врезается в прозрачную невидь окна. Он схватил ее за плечи, пытаясь удержать. Она смотрела на него – и сквозь него – наполненными сполохами света и муки глазами, через секунду глаза начали чуть темнеть и наполняться земными отражениями.

– Простите! Ради Бога простите, – поразительно искренне сказала она и пошла к выходу – уже медленно.

Вульф смотрел ей вслед и ладони его горячели. Будто вместе с пульсирующей кровью в них билось, и трепетало, и рвалось на части маленькое невидимое сердце женщины, брошенной ему в руки.

Но это было не все. Это даже не было главным: Вульф уже давно научился не реагировать на глупости, которые все реже, впрочем, нашептывала путаница-душа...

Но сейчас из колоды судьбы – кажется? – вылетела его карта. Его шанс. Шанс... на спасение?

В глаза Вульфу все еще били немыслимые сполохи всесожжения из глаз незнакомки... вместе с искрами к темному небу летели дымные легкие волосы... на полуобнаженной груди... на нежном шелке кожи... лежал... ЗНАК.

«Этого не может быть!» – стукнуло в висок отчаяние.

Но клокочущая радость обретения уже завихривала кровь.

«Этого не может быть! Этого знака нет. Он пропал... Бесследно! Откуда родовому талисману взяться у этой сумасшедшей красотки!»

Он медлил.

Потом он очень жалел, что медлил, что в ту же минуту не бросился вдогонку за златоглазой странницей, увы, умеющей растворяться в пустынности улиц. Это промедление почти стоило ему жизни: срок, откарканный полоумной старухой в шелковых со слониками штанах, сжался до ничтожной малости.

Утром, оставив Алику записку, чтоб искал себе другую квартиру, Аглая съездила в супермаркет, приволокла кучу продуктов и бутылок с бытовой химией, распихала все это по местам, позвонила мужу – не дозвонилась, еще раз позвонила – безрезультатно. Вымыла полы. Навела наконец-то порядок в кухонных шкафчиках. Вычистила до блеска унитаз. Заказала очередь к зубному врачу. Перебрала одежду в шкафу. Выложила подушки на солнце.

Утро все не кончалось, хоть и начало подавать признаки перехода в раскаленное состояние дня.

Она попробовала почитать какую-то книжонку – бросила. Нехотя перекусила. И решила все же как-то упорядочить свои жуткие провалы в неизвестное никуда.

– Первое – Иерусалим, ковровый подвал, – считала она, загибая пальцы. – Второе – у Старика, когда за спиной раскалывалась земля на части, и я это видела. Третье – когда Алик снова домогаться меня начал... Этот кромешный ад... И эта пяточка детская... Да, еще голос с потолка... Что он сказал?.. Что я, Аглая, буду... Чья-то я буду... Чья, интересно?

Виденья наслаивались одно на другое, стены квартиры словно бы двигались, силы воли не хватало оставаться дальше одной. Она позвонила Юрчику. Кому еще можно было хоть что-нибудь объяснить?!

– Занят? – с ходу спросила.

– Нет, – растерялся тот.

– Я приеду.

Уже надев туфли, Аглая вернулась, подошла к окну, сняла сделанный другом на день ее рождения талисман, долго рассматривала его в горячем как арабская лепешка солнечном свете.

– Этого не может быть, – сказала задумчиво про себя, вовсе не отдавая себе отчет в том, чего именно «не может быть».

Приехала к Гольдштейнам. Села в свой любимый угол. Стащила кольца, соорудила из них пирамидку. Разрушила ее. Застонала.

Юрчик подошел к ней вплотную и начал медленно поглаживать по волосам. Аглая ткнулась ему головой в живот.

– Ну, успокоилась, Аглаюшка? – наконец спросил он.

– Угу, – промычала гостья, вытирая нос о его застиранную майку. – Опять кормить не будешь?

– Ну что ты, Аглаюшка, сейчас яишенку поджарю. Больше в доме ни хрена нет, а яишенку поджарю. Хочешь?

– Да нет, я дома перекусила, – вспомнила Аглая. – Сделай кофе.

– А музычку тебе поставить? – Юрчик поставил турку на огонь, подошел к гостье и еще раз ласково погладил.