– Се-ре-жа!.. – засмеялась она. – Ты, Сережа, – моряк. Правда?!

Тот кивнул. Юрчик стоял и довольно чесал себе волосатое брюхо под фартуком.

– Сережа, – продолжала Аглая, положив нежно руки гостю на плечи и разглядывая его. – А ты ведь не женат, Сережа... Разведен. И – давно... Скитаешься по свету, и никто тебя не ждет. И ты никого не любишь...

Гость, не сводя с Аглаи глаз, налил воды в стакан.

– Сережа, – приставала Аглая кчеловеку. – Давай, Сережа... Давай с тобой построим вместе шалаш на райском острове и будем рожать счастливых детей... Или, лучше, ты подари мне огромный дворец – светлый-светлый. Я буду рисовать розовых какаду, а ты будешь волшебником... Хочешь?

Юрчик открыл крышку казана, втянул ноздрями аромат зернистого плова и заорал во всю мощь:

– Мусик, хватит дрыхнуть – плов готов.

Аглая, крутясь по кухне в вакхическом танце, пропела:

– Плов – готов, плов – готов....

Потом, хищно распахнув глаза и схватив вилки, она застучала ими:

– Сначала плов голодной женщине! Мне – и много!.. Мусик, хватит возиться!

В дверях показалась заспанная Наденька и спросила:

– А в лавочку сбегали?

– Обижаешь, – ответил гость Сережа и поставил на стол бутылку «Абсолюта».

Разлили. Уставили стол полными царской снедью тарелками. Чокнулись. Выпили. Все, кроме Аглаи.

– А ты чего? – спросила гостеприимная хозяйка.

Аглая обреченно посмотрела в рюмку и мотнула головой.

– Ни фига ж себе! – аж подпрыгнул обиженный Юрчик. – Чтоб мой плов без водки трескать! Не дам!

– Хорошо, я не буду есть, – сказала Аглая покорно и из глаз у нее покатились крупные слезы.

– Аглаюшка, да ты что, родная, опять плачешь?

– Начал вытирать он ей слезы своим фартуком. Потом, повернувшись, пожаловался гостю:

– Как придет ко мне, сразу плакать начинает. А мне жалко ее...

– Ладно, наливай, – вздохнула Аглая. – Только потом не пожалей.

– А чего жалеть, Аглаюшка, – заворковал Юрчик.

– Будешь сытенькая, пьяненькая, спатеньки тебя положим...

– Ну... – согласилась Аглая.


Минуты весело скакали по душной кухне, играя в чехарду. Хулигански раскачиваясь на ходиках с гирьками, они заставляли сонную кукушку, живущую в них, беспрестанно куковать. С каждым вскриком обескураженной бедненькой птички ломались границы недозволенного.

Мужчины впрыгнули в паровоз, несущийся по туннелям интеллекта и кочегарили вовсю. Каждый кидал в топку парадоксов своей лопатой. Юрчик, конечно, загребал круче, но броски Сережи были виртуознее и точнее. Бедная золушка-этика не успевала выметать угольную пыль из жаркой кочегарки... А женщины... А женщины пели. Каждая свою песню. Мусик что-то тихое и заунывное, Аглая же выбрала редко исполняемую арию свободной любви. Так она, во всяком случае, назавтра это назвала: «Ария свободной любви из оперы "Одинокая женщина с тараканами в голове"».

...Колодцы бездонных небесных глубин, наведенные на нее сегодня всемогущим случаем, – все яснели. Она очень хотела напиться оттуда живительной влаги и ластилась к гостю, и тянулась к нему. И села уже к нему на колени. И, вдруг, отпрянув от чужого, совсем чуждого ей человека, вскочила. Снова вернулась к синим колодцам... Снова припала к ним. Но, жестоко водя смычком желанья по струнам своего сердца, она так и не смогла из тела – полуобнаженного уже – извлечь мелодию. Этот этап она еще хорошо помнила.

Тело тосковало по другому. Увы.

А душа? А душа вообще была оторвана и болталась, неприкаянная, где-то в дымных вихревых пространствах, уже давно отлученных от земли... В этом она отдавала себе полный отчет.

– Аглая, а Юрка уже показал то, что сделал? – меняя лопнувшую струну на гитаре, спросила Наденька. – Ночи не спал, тебе старался угодить...

– Не показал... – удивилась она. – Ну-ка, где мой подарочек?! Вынести немедленно!

Юрчик высыпал себе в глотку горсть плова, безобразно чихнул, отчего рисинки полетели как обезноженные тараканы в разные стороны, свернул пальцы в дулю и заржал нехорошо.

– Подарочек?! Я его в лепешку сплющил. Молоточком тюк-тюк сделал – и не стало подарочка... – злорадствовал он.

– Да ты... Да ты что, Гольдштейн, – мгновенно отрезвела хозяйка.

– Нету крестика-то, нету, – вытанцовывал Юрчик танец живота, показывая пустые ладони.

Аглая натянула спущенные лямки сарафана и приняла приличную позу.

Сережа по-прежнему не сводил с нее глаз.

Наденька завелась:

– Ты совсем что ли рехнулся?! Ты же такую вещь красивую сделал! Так мечтал Аглае подарить!

Юрчик все больше расцветал, довольный собой. Он одним прыжком подскочил к гостье, поднял ее рывком в воздух и, держа перед собой, начал поворачивать из стороны в сторону, медленно-медленно.

– На красоту сию наложено табу, – мерзким голосом говорил он при этом. – На нее нельзя вешать Христово распятие... Ее уже раз крестом этим вашим загнали на плаху – она свою муку приняла. Эту красоту надо отдать тому, кому она принадлежит, без мучений. Слышишь, Аглаюшка, ты больше не будешь мучиться!

Он резко вытянул руки вверх. На пол с безжизненным стуком упала туфелька....

Вися между потолком и полом, Аглая решила, что лучше не сопротивляться... Юрчик поднатужился, наклонил женское тело... Вырвавшийся талисман с размаху врезал ему острым ребром по носу... Юрчик жалобно заскулил и поставил Аглаю на пол. Она подняла туфлю и изо всей силы въехала точеным каблуком в скулу другу.

– В следующий раз в глаз получишь, – сказала она и села на место.

Юрчик приложил полотенце к ране, обиженно посмотрел на Аглаю и покорно опустился на стул.

– Эх, лучше махнем, – сказал он грустно.

Кривая траектория

Думать, чем закончился вчерашний вечер, не хотелось. Она жива, здорова? Юрка ее не исполосовал на кусочки во имя спасения от мерзостей жизни? Голова снова на плечах? Прекрасно! И пусть она ее вчера, эту голову, потеряла, но сегодня-то вот она... Даже не болит.

И не стоит копаться в зыбкой куче вчерашних неосторожностей, блуждать по ямам, кочкам, ухабам и разрывам души... А то выкопаешь еще оттуда что-нибудь эдакое... Например, какой-нибудь эпизод бесстыдного соблазнения голубоглазого Сережи, естественно, не устоявшего перед чарами перевозбужденной женщины с полумифическим мужем за океаном и – слава Богу, изредка – фантастически низменными прихотями. Не устоял так не устоял... Это его проблемы... Он мужчина свободный, умный... Самое худшее, что может случиться с ним – по правде влюбится. Тогда, конечно, хреново. Ему, разумеется. Потому что Аглая ответить никакой – абсолютно никакой – взаимностью не сможет. Хоть он лоб расшиби и достань оттуда манну небесную...

– Но будем надеяться на лучшее, – успокаивала себя Аглая. – Будем надеяться, что останусь для него экзотическим эпизодом с полным плова желудком и с этими... тараканами из арии... А Юрчик с Мусиком меня всякую любят. Они понимают, что сейчас со мной творится что-то неладное. Эти Содом с Гоморрой меня с ума свели.


Чем больше вспоминался ей вчерашний вечер, тем меньше хотелось видеть сегодня Вульфа. Настроение было мерзкое, а внешний вид... Возвращать на свое лицо свежесть и интеллигентность придется слишком долго. Часа полтора, как пить дать....

Впрочем, дело не в том, что лицо помято. Просто-напросто, это его, Вульфа, заслуга, что она вчера пошла по кривой траектории ложного чувства. И не заслуга, а вина. Не так ли? И не чувства вовсе, а – суррогата какого-то.

Хотела обмануть себя – себя и обманула. Сидит теперь, провинившаяся перед собой... И...

И ожидает возмездия.


...Она ждала возмездия, но не думала, что оно явится в образе человека, да так скоро. Слава Богу, хоть это был Сережа, а не мелкий пакостник из предыдущей серии про прихоти и зигзаги в пути одинокой женщины...

Сережа стоял перед ней в ложном проеме вчерашнего чувства, а она болтала что-то, смеялась, не смотрела в глаза, одним словом, как могла оттягивала миг расплаты...

– Я принес рисунок, – сказал гость, когда она, наконец-то, сменив кухонное полотенце, заварив чай, нарезав лимон, покормив кошку, и больше не найдя, что делать, села напротив Не Суженого.

– Рисунок? – переспросила она.

– Да... Ты его вчера забыла взять.

«Если б кто знал, сколько из того, что было вчера, я не помню и не хочу вспоминать», – горестно улыбнулась про себя Аглая.

Гость протянул Аглае свернутый в трубочку лист. Она нерешительно покрутила ее между пальцами.

– Это мне? – спросила, не желая видеть вещь, о существовании которой пришлось вспоминать.

Да... Они были в комнате... Наденька уже спала... Юрка продолжал разглагольствовать об искусстве и материть этих «художников, которые ни хрена не понимают в живописи», а туда же лезут... А он – гений, потому что знает... А Аглая начала призывать его к ответу, мол, если знаешь, то почему кроме торсов женщин без рук и ног, которые очень похожи на обмазанных медом куриц, ничего не рисуешь?.. А Юрчик начал ерничать и загибать невесть что о предназначении искусства... А Сережа взял карандаш, попросил Аглаю, до этого сидевшую в подушках в позе Вавилонской блудницы, встать к окну... Она долго выбирала позу поэкстравагантней и все время хохотала... Потом отвратительный электрический свет так больно бил ей в глаза, а она стояла, прикованная чужим вдохновением к узкому окну, за которым прыгали желтые огни города.

Подавляя изо всех сил утробный больной стон, Аглая развернула лист...

...На белом листе, черным по белому...

...на плахе мироздания...

...в хаосе линий, снующих в какофонии восхищения...

...был прорисован изгиб летящей к небу женщины...

...в неистово пляшущем ритме пламени...

...привязанной линиями судьбы к древу времени...

...объятой полыхающими копьями предательства...