Осторожно ступая, сильно прижав к себе податливое тело, он поднялся на один лестничный пролет вверх – к ее квартире. Долго возился с замком, боясь сделать неловкое движение, ногой тихо подопнул дверь. Она открылась.

Из полутьмы холла на него летели, разгораясь на ходу, два желтых факела – кошачьи глаза...

Вульф, неся на руках гибкое тело, доверчиво прильнувшее к нему, медленно пересек холл, открыл одну дверь – это оказалась ванная, другую... Очень осторожно, будто боясь обжечься, он опустил женщину на заправленную скользким атласом широкую кровать.

...Прикасаясь губами к нежной коже чуть повыше коленок, пробуждая в ней силу жрицы любви, он пил влагу чресел ее. Она, всхлипывая, шептала что-то на незнакомом языке, медленно изгибалась – и светилась.

...Легкие тени сладкой муки разглаживали утомленное лицо чужестранки, когда он уходил, а в спину желто били полные ненависти кошачьи глаза.

Глаза сверлили ему память и заливали туда боль.


...Часы прокаркали три. Вульф сидел за бюро, рассматривая вещь, врученную ему полубезумной старухой. Это была гравюра. Средневековая. Откуда только ее выкопала эта старая греховодница!

Снимая слой за слоем грязь, жир, копоть времен с небольшой, величиной с ладонь, гравюры, Вульф все больше возбуждался. Этот сорт жадного возбуждения все чаще выигрывал конкурентную борьбу с другим – природным. Женщины его действительно мало волновали... И сейчас – из гладящих гравюру рук быстро уходило тепло Аглаиного тела, которое они еще недавно ласкали.

Часовой бой голосом раненой ночи ударился в закрытое узкое окно. Четыре.

Вульф, вытерев сухой тряпкой отвоеванную у порчи столетий гравюру, взял лупу.

Под лупой – в металлических бороздах – тонких ниточках и искусных изгибах – под неживым овальным глазом... вершился суд.

Чутье не обмануло Вульфа – его оно тоже никогда не обманывало. Еще у этой бессмертной старухи он знал, что в ветхой кружевной тряпице – сокровище.

Он спускался по загаженной лестнице – и знал.

Он вез свою добычу – женщину, которая будет его – по закоулкам старого Яффо – и знал...

Смотрел, как она трепетна и беззащитна, как кокетлива и порочна, – и знал, что в руках у него – сокровище.

Да, он чуть-чуть отравился ею – этой женщиной – но ненадолго.

Он позволил себе пригубить из кубка любви каплю нежности. Но это не страшно.

Главное – у него сейчас в руках сокровище – подлинная гравюра 16-го века, считавшаяся пропавшей.

И скоро у него будет – Талисман жены Лота.


Чудотворный талисман вернулся.

Его не было полстолетья... Больше... Он исчез. Выхватил из лап смерти отца Вульфа – барона фон Либенштайна – и исчез... Тогда не спасся никто. Человеческие трупы вместе с раскаленными глыбами горной породы, кровью и огнем взлетали к небесам и рушились обратно – в недра земли. Взрыв чудовищной силы превратил подземный концлагерь Третьего Рейха, в котором изготавливались фальшивые фунты стерлингов, в каменное месиво.

Чудо-талисман спас отца Вульфа, и магическая сила его иссякла. Талисмана не стало. Он исчез. А теперь – вернулся.

Если даже не он сам – то его брат-близнец.

И скоро он будет у Вульфа. Скоро. Еще несколько встреч...

А сейчас – сокровище. Ай да старуха!


Вульф отложил лупу, подошел к книжному шкафу – почти ровеснику гравюры, достал фолиант в кожаном переплете, перелистал пергаментные листы... Все верно! Гравюра – та!

Ай да старуха с часиками!

Ай да он, Вульф! Не отмахнулся от своей «бредовой» идеи, что заставила огромные деньги отдать на... как Фаруда сказала?.. на «сгноение»?!

Приказ Свыше

Кисейные кружева розового рассвета опутали мокрые ресницы. Онемевшая рука крепко сжимала талисман. Аглая не спала. Она не спала уже давно – и боялась шевельнуться.

Кто-то другой... и в то же время она сама... кто-то посторонний... и кто-то ею властвующий... и ей же подчиняющийся!.. видел – не видимое – никому. Он, этот другой... Или другая?.. Другая, конечно, другая! Это тоже была женщина!

Эта женщина... стояла близко к плоскому, занавешенному гарью небу... Вокруг волновалась темная мантия древних гор... Мантия закрывала свои мертвые подножья голыми горячими камнями...

Женщина не шевелилась. Ветер сдувал с ее спины мелкие белые крупицы соли... Льющиеся из пустых глаз слезы снова становились этой солью, которая, высыхая, – не иссякала долгими безмолвными веками...

Аглая шелохнулась.

Женщина тоже.

Им обеим было невыносимо больно двигаться.

Женщина посмотрела на Аглаю и попыталась что-то прошептать. Так и не разомкнувшийся рот обвила маленькая соленая змейка и, пощекотав губы, ускользнула вслед за ветерком.

Горло Аглае перехватил спазм.

– Ты любила его? – хотела спросить она.

– Да, – смогла подать слабый знак женщина.

– Ты носила его талисман?

– Всегда, – услышала она шепот.

– Всегда? – переспросила Аглая, тихонечко выпрямляя руку.

Мертвые пустые глаза приблизились к Аглаиным – закрытым. В них проскользила улыбка... Улыбка счастливой любящей женщины.

– Что случилось? – спросила шепотом Аглая и нахмурилась. – Это – из-за Лота?..

– Нет, – качнулись засыпанные солью ресницы.

– Нет...

– Чем я могу помочь тебе? – выдохнула Аглая.

– Себе помоги... – забило болью в висках.


...Сердце, маленький живой механизм, с трудом качая застоявшуюся кровь, выбивалось из сил, но работало как проклятое, вытаскивая хозяйку из окаменелости – своей и чужой. Оно все учащало и усиливало удары.


Аглая свесила ноги с кровати, сунула их в тапочки, с трудом поднялась и, согнутая, направилась на кухню, где в холодильнике стоял полупустой флакончик с валерьянкой. Кажется, стоял. Когда-то мужнина тетушка, будучи в гостях у Аглаи, оставила его там... Год назад, наверное. Сто раз уже можно было выбросить...

Аглая распахнула белую дверку. Хрен со свеклой... Тюбик с горчицей... Микстура от кашля... Духи «Магия ночи», кем-то подаренные... А это что? Господи!

В ведро полетел пакет, полный прогнившей хасы.

– Так... Есть! «Настой валерьяны» – прочитала Аглая русские буквы. – Срок годности?

Вот он... Истек три года назад... Ладно, ничего страшного.

Аглая одним медленным глотком выпила остатки спиртового настоя, с отвращением посмотрела на пустую пачку из-под сигарет, одиноко валяющуюся на столе, и решила, что... что больше – никогда в жизни – не будет поддаваться – очарованию мужчин!

С чего она так решила? Причем здесь мужчины? Никаких мужчин в ее жизни нет!

– О, Господи! – вспомнила она вдруг вчерашний вечер.

Вспомнила все, до мельчайших подробностей: скверную старуху, ресторан, порог собственного дома, ускользающее сознанье...

Она резко захлопнула дверцу в самое сокровенное из вчера. Стукнула ею.

– Этого не было, – сказала сама себе. – Не было. И не будет! Есть муж... Которого тоже нет... Есть кошмары: столбы в форме безукоризненных фаллосов, сцены оргий... почти наяву... Есть окаменевшая женщина, слитая со мной воедино... Эта женщина... Она – мое одиночество. Это она бросила меня вчера в объятия малознакомого мужчины. Именно так!

На миг запретный плод вчерашнего наслаждения закружил голову.

Аглая ощутила снова, как огненные подковки – ночные поцелуи – жгут бедра, как своды Нефритовой палаты омываются водами желанья... Но тут же, упрямо мотнув головой, вырвала себя из дурмана.

– Нечего обольщаться! – сказала она себе жестко... – Он из того же легиона! Тебе не на что надеяться!

– А чем он лучше? – загорячилась еще больше. – Чем?! Воспользовался моей беспомощностью! Все что ему нужно – легкая победа. Тело, которое завтра будет заменено другим. А я больше не хочу... Я устала... воскресать для пустоты... Пусть лучше ничего не будет!

Именно в этот момент позвонил Вульф.

Чуя на себе чей-то взгляд, она ответила: «Да, конечно», быстро положила трубку, обернулась. Из двух плошек дикого меда на нее смотрели черные нити кошачьих зрачков.

– Ну, явилась! – сказала хозяйка ощерившему пасть зверю. – Побросала своих котов и решила отдохнуть, да?.. И правильно! Твои коты – такие же ловеласы. Только хвостатые. ...Ты чего?!

Кошка глядела волчицей, у которой убили детеныша. Язык ее был свешен и с него текла слюна, шерсть между ушами вздыбилась и намокла.

– Ты чего?! – еще раз испуганно спросила Аглая и, с недоумением глядя на кошку, вылила остатки валерьянки на пол.

Та, лизнув себе бок длинной шершавой змеюкой языка, не дотронувшись до угощения, повернулась и, опустив хвост, медленно пошла к выходу через окно.

– Кыс-кыс, – позвала ее Аглая, но та не обернулась.

– Кыс-кыс, – еще раз повторила Аглая, именно в эту минуту отчетливо поняв, что скрытая сущность всего с ней происходящего лежит значительно глубже, чем она хотела бы это себе представить только что.

Почему она – Аглая – запараллелена на эту женщину, жившую три тысячи лет назад? На все связанное с той: ее любовь к ремесленнику, прощанье под солнцем, когда Авраам со своим племянником Лотом из голодного Ханаанского края отправился в Египет вместе со скарбом и женами... на расправу Господа над Содомом, где был ее дом... и на это карабканье по зловещей горе... Еще и пяточка...

Зачем она обернулась? Зачем?! Сказано оке было – нельзя.


В дверь позвонили. Секунду подумав, реальный это звонок или потусторонние козни духов, Аглая все же решила выглянуть за дверь. Вдруг да соседка щепотку соли пришла позаимствовать?

На пороге стоял Вульф.

Смущаясь своей бледности и домашнего вида, Аглая пригласила его пройти. А что ей оставалось еще делать! Белые лилии, букет, принесенный им, предательски подрагивающими руками она поставила в хрустальную вазу со сколотым краем.

...Царственно сияли лепестки внезапно раскрывшихся бутонов, тугие стебли их чуть покачивались, Аглая разливала чай. Узкий носик заварочного чайника все ниже клонился к чашке, все сложнее было хозяйке совладать со смятением, охватившим ее.