– Что тебе понятно? – переспросил он.

Аглая блефовала, но видела, что и сидящий напротив в раскованной позе человек – тоже... Тоже блефует. Вот только почему? Что ему от нее надо? Откуда она его знает?

Она спросила наугад:

– У твоего дядюшки есть ковровый магазин в Иерусалиме?

– У него много всяких магазинов. Наверное, есть и ковровые, – спокойно ответил тот, про себя вспомнив недобрым словом приемного дядюшкиного сына Давида, которому доверили незаметно задержать Аглаю на два часа – всего на два часа! – чтоб Старик сам – своими глазами! – мог удостовериться в идентичности талисмана, висящего на шее этой симпатичной русской, тому, другому, что был когда-то символом и залогом процветания рода. Талисману, с потерей которого начали возводиться один за другим сырые семейные склепы.

– Мне не нравится это место, – сказала Аглая.

– Мы можем пойти в хороший ресторан, – предложил ей Вульф.

– Да, пожалуй, я действительно голодна.


По сверкающему вечернему Тель-Авиву, вдоль машущих рекламными щитами улиц они ехали в сторону моря.

...Аглая указала на столик в центре зала и, не читая меню, заказала парочку самых дорогих блюд.

Время двигалось как-то зигзагообразно, словно убегало от гончих собак.

Ей казалось, что она слушает Вульфа, но он практически ничего не говорил. Она что-то рассказывала сама, но, хоть убей, не помнила, что.

В ресторане начали появляться люди.

«Свои», – узнала Аглая по одежде, выбору спиртного и манере чокаться.

Все туже затягивались петли бегущего времени. Все отчаяннее пыталась Аглая связать хоть что-нибудь воедино. Голос, Содом и Гоморру, женщину, на медово-липкой коже которой висел ее талисман... Она искала в глазах сидящего напротив мужчины хоть какой-нибудь ответ.

Но там были только отблески огней, сияющих в потолочных люстрах, очень похожие на зевы костров.

И – жажда прикоснуться к ее внезапно потрескавшимся губам. Это Аглая видела хорошо: в таких вещах она не ошибалась. Она только не могла понять, в какой момент все так сильно перевернулось в их отношениях. Там, в Кейсарии, ничего подобного не было. Не только с ним, с ней – тоже. Не в берлоге же полоумной старухи произошла эта незримая метаморфоза...

Она вышла в холл. Там курил дорогую сигару большой золотой телец из-за столика напротив. Он оценивающе рассматривал ее в отражении стенного зеркала, перед которым она вертелась, выискивая собственные дефекты. Медленно и раскачисто подошел, хлопнул рукой по плечу, сказал по-русски:

– Чего ты с этим жмуриком скучаешь? Двигай к нам за столик, повеселимся.

– Ты думаешь, мне с тобой будет приятнее? – заинтересованно спросила она, рассматривая пуговицу на его еле сходящемся пиджаке.

– Понятно, – самодовольно ответил поросеночек (так его при ближайшем рассмотрении увидела Аглая).

– А я – не знаю, – развела Аглая руками и упорхнула.

Оркестр выскрипывал танго. Аглая ковырялась вилкой в огромной тарелке салата с пышными листьями хасы и какими-то древесными палочками. Она не пила – голова и без того кружилась, и внутренний стержень, который обычно был жестко зафиксирован и делал только вращательные движения, пусть и лихорадочно-быстрые, начал клониться тонким веретенным концом в напротив горящие глаза.

– Можно вашу даму?

Поднахрюкавшийся поросеночек был все-таки хорош. Прост, незатейлив и производителен. Такой сначала танцует, потом, без лишних движений, имеет. Всегда и сразу платит: ласковым словом или деньгой. Смотря что есть в наличности на сегодняшний день. А самое главное – не склонен к иезуитству.

Вульф посмотрел на Аглаю, та легко встала и, напевая на ходу, пошла в еще незаплясанное сегодня пространство. Смычки скрипок вошли в ее жилы, и она красиво и потактно протанцовывала все разгорающуюся страсть...

Партнер, держащий ее в объятиях, тоже очень старался и оказался не так неуклюж, как можно было бы предположить.

Музыка смолкла, и Аглае было сделано предложение:

– Давай с тобой сегодня покувыркаемся?

Аглая, не задумываясь, ответила:

– Это тебе будет очень дорого стоить.

– У меня есть деньги, – обрадовано похлопал себя по левой груди Коленька, не заметив, как оказался в одиночестве.


...В глазах Вульфа дыбилось недоумение. В Аглаиных сияла невинность.

– Пойдем, – предложил он, отодвигая тарелку.

– Нет, – отмахнулась женщина, – я голодна.

Принесли мельхиоровую чашу с горячим. Аглая задумчиво рассматривала клубящийся над крышкой пар.

С пузатой бутылкой в руке к столику направлялся вытертый от пота и причесанный танцор.

– Можно? – спросил он, плюхнувшись на стул.

Аглая быстро положила свою руку на руку Вульфа, предупреждая протест, и кивнула в знак согласия.

– А твой-то говорит по-русски? – круглыми голубыми цветочками посмотрел на суровеющего аристократа ярославский Коленька.

– Только на латыни. В совершенстве владеет немецким, английским, французским, испанским, итальянским. Сведущ в древнегреческом и латыни. Русский выучит на днях, – скороговоркой проговорила Аглая.

– Ну, на иврите-то балякает? – разочарованно протянул Коленька и повернул свою розово-курносую мордаху к германскому поданному. – Ма шломха? Коль беседер? Ани роце лиштот баяхад. Ата мевин?[1]

Аглая нежно и как-то призывно смеялась, любуясь на эту столкнувшуюся за заставленной дорогой едой скатертью абсолютную несовместимость миров.

В действительности, она специально провоцировала ситуацию и ждала, когда Вульф хоть чуть, хоть самую малость, но – промахнется. Пусть абсолютное безмолвие его эмоций – холодный камень чувств – лед в душе – подтопится. Чтоб она успела – пусть ненадолго! – на секунду! на миг! – заглянуть в щелочку, понять истинное намерение коллекционера древностей. Что ему нужно от нее? Что?

Именно этот вопрос не давал ей покоя уже несколько дней. Этот и другой. Где она видела этого человека!

Ответ все время ускользал, а чутье подсказывало все явственней: ей уготована участь... жертвы? добычи? Чутье ее никогда не обманывало...

Но что она – овца на заклании! Какая жертва?! Кому?! Во имя чего?!

...Вульф смотрел сквозь пришельца на витраж современного дизайна.

– Вот ведь люди, – пожаловался обиженно Аглае ярославич. – Им выпить предлагаешь... Когда тебя ждать-то? Хочешь, через сорок минут? Нам еще мясо по-португальски должны принести... Договорились?

– А сколько ты заплатишь? – спросила Аглая.

– А хрен знает, какие ставки-то! Я тут всего неделю, девки пока ничего не просили, так рады были – за еду да выпивку. Че, пятьдесят баксов, может?

– Это тебе, дорогой, только на три метра приблизиться ко мне хватит... – нежно улыбнулась Аглая.

– Ну, сто, – согласился Коленька.

– Еще метр...

– Сто пятьдесят, что ли? – удивился торгашик.

– Считай, что уже подошел.

– Че-то я не понял, – нахмурил большой лоб хрюндель. – Ты че из себя корчишь?

– Солнце, я ничего не корчу. Я столько стою. Пятьсот долларов – только трусики снять.

– Ну, ты даешь, – задумался Коленька. – У меня еще никогда дорогих проституток не было... Пятьсот долларов, говоришь?.. Согласен! – решительно и гордо махнул он рукой.

– Ты плохо слушал, дорогой, – еще более нежно проворковала Аглая. – Это только за посмотреть пятьсот баксов.

– А че там смотреть-то! – возмутился не искушенный в такого рода аукционах Колька.

Он, туповато моргая, посмотрел на Аглаину шею, на которой, уходя в дорогие домотканые кружева, висел грубый кожаный шнур, уставился на грудь, повертел так и сяк головой.

– Сиськи как сиськи... Даже маленькие. Я побольше люблю!


Вульф встал, подошел к поросеночку и резким ударом свернул ему сытую челюсть на сторону. Коленькины ножки полетели вверх вместе с подломившимися ножками стула. Пуговица как пробка вылетела из живота. На гладкой подошве ботинка махнул белым уголком номерок из ремонтной мастерской среднеполосной России.

Вульф сел на место, щелкнул официанту, чтоб принес вина. Тот словно бы из кармана вытащил узкую длинную бутылку и лихо откупорил.

Охранники уже увели потирающего спину, ничегошеньки не разумеющего в тонких играх Коленьку. Сотоварищи его продолжали пить за столиком напротив, не включаясь в разборки на чужой территории.

– Что он от тебя хотел? – хмуро спросил Вульф.

– Переспать со мной, – подняв рюмку на уровень глаз, ответила Аглая. И уточнила. – За деньги.

– Тебе не хватает денег? – сухо спросил Вульф.

– Мне не хватает мужчины, – чуть вздохнув, прямо глядя ему в глаза, ответила Аглая.

Кадык у Вульфа остро дернулся. Наклонясь, он заглянул в ее золотящиеся тугими хлебными колосьями глаза. Тьма упала на свет, не поглотив его.


И тут она вспомнила.

Мюнхен. Букинистический магазин. Залежи книг. Боль расставания.

Он... Это он стоял на ее пути, когда она шла сквозь пытку. ...Как давно это было...


И Вульф тоже вспомнил.

Он вспомнил, как кинуло ему в руки эту женщину. Как его затопила радость обретения. Думал, что обрел талисман! Смешно! ...Какими горячими были ее плечи. Боже!


...На сияющих мостах звезд, на ажурных перекладинах, томно развалясь, разметав густые влажные волосы, лежала царственная ночь. У подъезда своего дома, прислонившись спиной к шершавой стене, стояла Аглая.

Вульф набрал код подъезда, дернув дверь на себя, открыл ее. Аглая сделала один нерешительный шаг, другой к высвеченному провалу в одиночество – электрическому зеву подъезда. Следующий шаг был диагональный.

Она уперлась Вульфу головой в грудь и долго-долго так стояла, не шевелясь. Потом, медленно вложила в его ладонь небольшой плоский ключик. Он подхватил ее на руки, прикоснулся губами к прохладному плечу, вдохнул обморочный аромат ее кожи.

Она крепко обвила его шею одной рукой и уткнулась носом в ключицу.