– Это правда. Разве такие жертвы приносят богам? Он когда-нибудь запретит кровавые жертвы.

– Кто он?

– Я не знаю. То будут иные храмы и бог иной.

И тогда жрец спросил:

– Если ты видела их храмы, скажи, ты видела и их бога?

– Это так далеко, так далеко впереди… Он иной, не как наши или в Египте. Он страдал, как Озирис, нет страшнее – как человек.

За муку горячей крови его

И великое сострадание…

Ему не нужны кровавые жертвы, но люди… Им дверь открылась в ту, другую любовь. Смогут ее понять и будет их путь светел.

Века пройдут и будут другие храмы, а зло…

Такие высокие храмы, – она схватила жреца за руку, – костры горят перед ними. Жрец, зачем это будет?

Сквозь костры и ночи мы идем к свету. Наши свитки горят, наши мысли живут. Где ты, странник?

Любовь и свет тихий красоты. Дверь открыта.

Она вошла по колено в волны. Пышная юбка намокла. Она опустила руки в пену, и лицо окатили брызги.

Вы правы, что не дали мне посвященья.

Тот ужас и тот свет.

Красота и свет тихий любви.

– Дай мне дойти до твоего святилища. Где оно? Я изведала силу зла. Теперь хочу увидеть силу добра. Я посылаю благословение сквозь века.

Куда мне идти? Я хочу их увидеть.

О гора Гюхта, о море. Жрец, ведь они же о нас не вспомнят. Ведь все засыпется песком и пеплом.

– О чем ты?

– Неужели не дойдет до них даже память. Как в той древней песне.

– О чем ты?

Море шумело у ног Гелии неистово, горько, страстно.

– Я хочу знать как они о нас вспомнят, – море окатило ее волной. – Ты слышишь?

– Шум волн.

– Еще что-то в их шуме. Ты слышишь? – Она сжала руки, глаза ее расширились. – Они могут о нас вспомнить. Хотят!

– Кто они?

– Эти странные люди. Их язык похож на язык этих варваров-ахейцев, что пришли к нам с царем, на язык той девушки в длинном платье. Они и ее вспомнят, – Гелия приложила руку ко лбу. – Я потом тебе расскажу, потом.

Жрец взглянул на нее и ушел.

А она слушала. Шум моря. Шаги тысячелетий. Речи. Они так много хотят понять. Дорогой мудрости. Потом увидела.

Хрупкая темная ночь. Синели деревья и дальние горы. Легкая песня за рощей. Острые и яркие звезды над дорогой. Теплый воздух. И внезапный ветер шелестел в листьях. Запахивая плащи и туники, они разговаривали:

– Слышите?

– Что? Ветер?

– Да, силен.

Он развевал плащи и волосы.

– Путь добрый тебе, да будет земля тебе мягкой.

По дороге мудрости пронести тепло в ночи.

– Смотри, в долине костры горят, как человеческие сердца.

– Слышишь песню? Пусть по пути тебе встретятся музы. Когда они рядом, говорят, не страшна и смерть.

– Или может быть ты повстречаешь гетер. У нас они игривы и веселого нрава.

И проводив своего друга в путь, они вернулись в рощу.

Когда ночь приходит на землю, когда спать ложатся дневные силы. И песню в черных травах люди о любви поют. Выходят мудрецы. И сквозь столетья…

Не все могла понять она в их речах, похожих на язык ахейцев. Но их хотелось слушать. Они спрашивали и отвечали друг другу с таким ясным спокойствием и беспечно. И о тех таинственных вещах, что ведомы лишь жрецам – так просто. Потому суть таинств мирозданья вдруг показалась ей легкой.

Она оглянулась на прибрежные скалы.

О мой учитель, тень на скалах…

Весь мир затих и ждет ответа.

А потом к их кружку подошел человек и разговор стал веселым:

– Смотрите, кто пришел.

– А где твой плащ, Клеонт?

– Он покрыл им плечи какой-нибудь музы из тех, что встретил в горах.

– Они там бегают, когда он читает стихи.

– Клянусь Афродитой, у его музы черные глаза и нежные губы.

– Мы тебя давно ждем. Уже месяц, как ты уехал из Афин.

– Я был в Ионии, на островах.

– Ну и что там?

– Какие вести?

– Вы бы после дороги дали человеку ноги омыть. Хотя бы в том ручье.

– Отряхни пыль со ступней своих. Вымой свои грязные ноги вот в этой водице.

– А потом почитай стихи.

– Вы дадите человеку отдохнуть с дороги?

– Я привез вам стихи. Но, подходя сюда, услышал, что все здесь их уже знают, даже юные девы распевают их в хороводах. Вон за той рощей. А нашего друга поэта опять изгнали. Он написал хульную песню об очередном тиране. Они там менялись каждый день, но этот, похоже, надолго. И поэтому наш поэт уже на другом острове. Думаю, там опять что-нибудь произойдет. Демос спорит с тиранами, тираны с демосом. Полисы кипят. А наши поэты все поют песни. И поэтессы. Ведь дивно, как их соловьиный голос ничто не заглушит. Как им это удается? Наверное, прав Гомер:

Выше всех смертных людей,

я тебя, певец поставляю,

ведь и Сапфо пела:

Где служат музам,

скорби быть не должно:

нам неприлично плакать.


Она еще не знала имени зла. Мягко струился ручей, перекатываясь по камням. Шумело вдали море.

Все было тихо, нежно и беспечно.

Еще не родились слова, которыми люди назовут бога и дьявола.

За рощей слышался танец. И взлетела песня ее над фиалково-синим морем.


– Слышите, девушки танцуют? – заметил вновь пришедший путник. – Веселая песня. О критянках. Кажется, ее сочинила Сапфо.

Критянки под гимн,

Окрест огней алтарных,

Взвивали, кружась,

Нежные ноги стройно,

На мягком лугу

Цвет полевой топтали.

И Гелия тоже услышала ту песню. На другом языке они пели о чем-то близком ей и светлом.

Я не вижу – где,

не знаю – когда,

но это – будет.

Эти люди, познавшие умение говорить о тех тайнах, которых боялись даже жрецы, так просто.

Она слушала и слушала. Море окатывало ее пеной. Вдали синели горы.

И тогда она поняла, что это не брызги, а ее слезы.

Что-то случилось с ней.

Эти люди пели, и в их песне были Игрунья и ее беспечный танец, смех, и юноша, победитель быка с лилией в волосах, все вдруг поднялось в ней – рыдающий купец, прощание с Египтом, разрушенный остров, черный ужас, светлая боль.

Века пройдут, сотрутся наши храмы в бесцветный прах.

Но новый виноград взрастит

На этом же пригорке солнце

И новые, с иным наречьем люди

Все те же песни будут петь…

А боль боится песен.

– Что с тобой? – прошептал подошедший жрец.

– Пошли скорее к дороге процессий, где видится гора Гюхта. – И там на нижней ступени Гелия остановилась, взяла его за руку.

– Смотри, что я сотворила из мрака, пустыни и боли.

Послушай, жрец. Они не знают о нас, но они поют на языке ахеян наши песни.

Жрец ждал. Он чувствовал, что сейчас услышит ответ на весь ужас гибели мира. И она сказала:

Это нельзя нельзя пережить,

Это нельзя понять,

Но это можно спеть.


И летит песня моя над фиалково-синим морем.


С того дня на Гелию напала сосредоточенная задумчивость. Купец подолгу играл с ее дочкой, жрец беседовал с ними, а она приходила ко дворцу, к ступеням дороги процессий. Что-то очень тихое и важное рождалось в ней. Она сидела у колонны так спокойно, как девочка. Купец и жрец иногда спрашивали себя, не к царю ли она ходит? Но она лишь приходила на ступени. Ей не хотелось отвлекаться и тратить силы, словно они ей были нужны для чего-то единственного, что она еще должна совершить.

И Гелия тихо сидела у колонны на ступенях дороги процессий.

Усни. Тебе приснятся вспененные волны, по которым идет богиня, и глаза нимф. А потом нежные запахи цветов и горячий – песка. Вкус крови, цвет неба. И песня. Сквозь высокие окна в витражах собора она все несется ввысь. И вширь. Она выше смерти. И зла. Все проходит, даже жестокость и боль.

Но песня. Средь запахов цветов и моря. Слов она почти не слышала.

А потом поняла, что он упал.

Он был слаб, лежал у моря. «О великая сила морская…».

И собрав всю свою боль, Гелия прошептала: «Создай песню». Он был слаб.

И пусть века пройдут.

И тысячи лет

Они нас услышат. Пусть они слышат,

те, кто будут после

сквозь века.

Он услышал крик чаек, пена омыла его ноги. Он улыбнулся. Светло и спокойно. Он видел прекрасную богиню, о, нет, она была слишком по-земному прелестна – то была муза. Только одета она во что-то голубое, но музы ведь часто меняют облик. И такая спокойная ясность была в его сердце.

Пусть они услышат,

Те, кто будут после.

А Гелия почувствовала, что его рана глубока и он близок к смерти. И если он не встанет… И тогда всей силой своего существа и того света, который, она сейчас знала, нельзя потерять, она взмолилась. «Благословение человеческое сильно, раз так сильно людское проклятие. Пусть живет сквозь века. Пожалуйста, иди. Не дай нам остаться в безмолвии, и этим ахейским воинам, и их детям, детям их детей. Наши храмы в земле. Но ты слышишь нас? Позови их, пусть придет к ним твоя песня, и сквозь века и тысячу лет пусть живет в ней и наша радость, наши свет и красота. Мы будем ждать и тысячи лет, когда они о нас вспомнят». И он медленно поднялся и, спотыкаясь, пошел. Каждый шаг был тяжек, было больно, но кто-то так ждал, что он дойдет.

И упав на пороге хижины рыбака, он прошептал:

– Меня посетила муза.

Прошли дни, дочь рыбака прикладывала к его ране целебные травы:

– Теперь ты будешь жить. Что за слова шептал ты, аэд, так светло и спокойно звучали они. Так величественно. Ты вправду услышал их у богов?

– Ты спасла меня, ты, девушка, и еще богиня или муза. Я теперь буду жить долго.

Пена разлеталась у их ног

– Пена морская, великая пена морская. Заря, я снова вижу тебя. Смотри, рассвет.

Встала из мрака младая с перстами пурпурными Эос10, и стал петь свои песни рыбачке, отцу ее, пришедшим послушать его соседям спасенный от смерти Гомер.

И век пройдет.

И еще век

И тысячелетия…

Она смотрела на священную гору Гюхту и слышала ветер. Когда это будет?