Хотя… пусть я когда-нибудь и попадусь — что с того? Я столько усилий прилагала, чтобы стать всем для всех своих любовников, что быть кем-то для каждого из них мне уже не удавалось. Беда в том, что я привыкла к разнообразному меню. Чего ради каждый вечер трескать макароны, если хочется ростбиф или цыпленка под соусом карри?..

За Хайгейт-Вудс я свернула направо, потом еще раз направо и высадила женщин у большого дома в Вудленд-Гарденс, где у входа был припаркован «мерседес». К этому времени их разговор сдох окончательно и они явно были счастливы, что наконец добрались до пристани. Возвращаясь в Вест-Энд, я подобрала придурковатого парня в анораке, которому нужно было в Камберуэлл, и по пути продолжала раздумывать о своих неурядицах.

Если послать одного или двух любовников, появятся время и деньги, чтобы привести в порядок квартиру. Пятеро — это чертовски накладно, особенно при моей мягкотелости. Сегодня, к примеру, все кончилось тем, что я купила Эми тот столик из кедрового дерева — выложила полные четыре сотни. Прощение — вещь дорогостоящая. Но если я решусь бросить парочку любовников, то кого именно? Как их выбрать?

Голова была забита этими мыслями всю дорогу до Камберуэлла. Это один из моих самых ненавистных уголков Лондона, хотя и там я знаю несколько славных местечек, надо только убраться подальше от главной улицы. Но эта унылая вереница кафешек, букмекерских лавочек, автобусных остановок и палаток… Затравленного вида человечки шмыгают в серые дома, ежатся на ветру, а вечно запруженная автомобилями дорога все тянется и тянется… Хоть вены вскрывай.

— Спасибо, что согласились подвезти. — Пассажир, явно настроенный поболтать, подался вперед, поправил очки на носу. — Знаете, я до вас останавливал четыре кеба — так меня никто не взял. Хотя у всех был оранжевый огонек!

— Южная часть реки. — Я уже тысячу раз это обсуждала.

— А что в этом плохого, хотелось бы знать? Если с юга на север — не проблема. Что же дурного в дороге с севера на юг? Таксисты — такая предубежденная публика.

— Просто на обратном пути трудно найти пассажира. Но я понимаю, о чем вы. Таксисты — они все такие говнюки.

Тут выяснилось, что придурок — натура деликатная. Он захлопнул рот и выпрямился, чопорно поджав губы.

Вот и славненько. Только будем надеяться, что чаевых я себя не лишила.


4.53 утра, и я вся в кусках. Высадив троих парней у Клэпхем-Коммон, я остановилась, чтобы проверить сообщения на мобильниках. Ничего ни от кого. Меня никто не любит.

В окошко постучали, я подняла голову и увидела бледную жирную физиономию. Пятидневная щетина и какой-то дурацкий взгляд — отрешенный, что ли. Вид этого типа мне не понравился, но из вежливости я опустила стекло на пару дюймов.

— Черинг-Кросс. — Я уловила северный акцент.

— Нет, извините. Я закругляюсь.

— Но у вас же горит огонек. Вы должны меня взять.

Вот дерьмо. Забыла выключить. Тип улыбался — до чего же отвратные желтые зубы. Не хочу видеть это мурло в своей машине.

— Ничего я не должна. Я возле вас не останавливалась, и вообще я не на трассе. Просто еду домой.

— Пожалуйста! Пожалуйста, подвезите меня к Черинг-Кросс. — Улыбка на его лице сменилась выражением отчаяния. Мне тут же стало жаль его. Инстинкт подсказывал, что этот тип не в себе — явное психическое расстройство. Если я его не возьму — куда он денется? С другой стороны, один бог ведает, есть ли у него деньги.

— Не поймите меня неправильно — но вы можете заплатить?

Явно оскорбленный, он достал из кармана небольшую пачку купюр и помахал перед моим носом.

— Ладно. Садитесь. — Я отперла дверь. Как овца.

Толстяк залез внутрь. Коричневое пальто напоминало одежду зеленщиков, на носки натянуты сандалии. Он снова скалил в улыбке желтые зубы.

Еще одна долгая, нудная поездка по более или менее прямому маршруту. Мы проехали станцию метро «Клэпхем-Норт». Я слышала, кто-то назвал Клэпхем «южным Челси». Брякнут же эти лондонцы. Дорога змеится вдоль обшарпанных ночных клубов и ирландских пабов, через Стокуэлл, вперед к Кеннингтону.

Я услышала щелчок и, взглянув в зеркало, увидела, что мой пассажир играет зажигалкой. Табличка «не курить» висела прямо перед ним.

— Эй! Читать умеете?

Ответом был остекленевший взгляд — будто этот тип вовсе и не в моей машине, а где-то в неведомом пространстве. Он и не пытался закурить. Просто баловался с зажигалкой. Пламя вспыхивало — и гасло, вспыхивало — и гасло.

— Прекратите. — Четко и ясно. Но он не останавливался. Вспыхнуло — погасло. Вспыхнуло — погасло. — Не смейте это делать в моей машине!

Непохоже было, чтобы он меня услышал. По ошибке я проскочила на красный, вокруг заревели гудки. Взяв себя в руки, я свернула налево и вырулила на пустынную, обсаженную деревьями дорогу. За деревьями тянулась шеренга домишек тридцатых годов. Вспыхнуло — погасло.

— Уберите. Вы меня отвлекаете, а это опасно.

Внезапно толстяк прекратил щелкать, хотя по его взгляду по-прежнему не было заметно, что он меня слышал. Он уронил руку. Я облегченно вздохнула. Чем скорее это путешествие окончится, тем лучше.

Господи, да он пытается поджечь сиденье!

Чему нас всех учили — так это не рисковать. Если ночью, в тихом темном закоулке у вас проблемы — плюйте на все, отпирайте дверь и вышвыривайте такого пассажира к чертовой матери.

Я крутанула руль, резко затормозила у обочины и развернулась к нему:

— Так, все. Вон отсюда!

Жирный урод снова улыбался. Злобно. Он все еще держал зажигалку у обивки.

— Вали отсюда!

Запахло паленым пластиком.

Вызвать полицию по одному из мобильников — нет, слишком долго. Самой рвануть к полицейскому участку — нельзя поворачиваться спиной к этому уроду. Кто знает, что еще взбредет ему в голову.

Оружие у таксистов не предусмотрено. Если полиция оружие найдет — могут отобрать значок. Но есть обходные пути — большой карманный фонарик, увесистый гаечный ключ. Вполне сгодится.

И фонарик, и гаечный ключ хранились в багажнике. Одна беда — чтобы достать их, нужно выйти, а неписаное правило таксистов гласит: «Не вылезай из машины, если внутри кто-то есть». Глазом моргнуть не успеешь, как уведут сумку с деньгами. Но если я буду без оружия, то как, черт побери, мне его отсюда выволочь?

Дыхание прерывалось и руки тряслись, когда я схватилась за дверную ручку. Пока доставала из багажника фонарь, тип не двинулся с места. Тогда я распахнула дверцу и вцепилась в его левую руку. От него несло спиртным и мочой. Толстяк не шевелился, даже не пытался от меня избавиться. Я пыхтела, тянула — без толку. Зажигалка была у толстяка в правой руке, и он упорно пытался поджечь обивку.

Я замахнулась фонарем. Неужели действительно пущу его в ход?

— Выкатывайся, мудак!

Внезапно он двинул меня головой в живот, точно тараном. Я отпрянула, пытаясь устоять на ногах, а жирный вылетел из машины, оттолкнул меня в сторону и, припустив по улице, исчез среди домов.

Согнувшись, я прислонилась к машине. Пока переводила дыхание, топот сандалий смолк в ночи. В небе надо мной светила белая круглая луна.


4

Джонни приготовил мне суп; точнее, перелил его в кастрюлю и подогрел. Ничего замысловатого — не какие-нибудь изысканности из Ковент-Гарден, — просто жестянка «Хайнц». Потом достал щербатую посудину и полез в буфет за ложкой.

— Извини, — пробормотал он, протягивая мне тарелку. — Надо бы тебе хлеб с маслом предложить, но у меня все кончилось.

— Неважно. — Действительно, какая разница.

Пока я глотала суп, Джонни настроил гитару. Она вся была в ожогах от сигарет, в жирных пятнах, в клочках отлипших наклеек. В боевых шрамах — как и ее хозяин. Джонни играл «Жаль, что тебя здесь нет» из репертуара «Пинк Флойд», и песня у него звучала жалобно, тоскливо. Он не спрашивал, что случилось со мной, и я ему не говорила. Это наши с Джонни лучшие минуты — когда он не спрашивает, а я не говорю. Потом он играл «Отель "Калифорния"». И «Роксанну». А когда настал черед «Убийцы-психопата», я закрыла глаза и снова увидела бледное круглое лицо в лунном свете. Вспыхнуло-погасло. Вспыхнуло-погасло.

Я пришла к Джонни просто потому, что он живет ближе всех остальных к полицейскому участку. Или дело не только в этом? С другими уютнее, но они бы и довели меня до точки своими причитаниями. У Джонни хватает ума этого не делать. Он знает, как меня успокоить, — поет мне песни. И я знала, что вернусь. Знала, что прощу его.

— Да… — Джонни отложил гитару в сторону, — я хотел тебе кое-что показать.

— Что?

Он полез под подушку и достал оттуда потрепанный бурый конверт. Протянул мне:

— Открой.

Я подняла глаза. Джонни улыбался — редкий случай.

— Давай же. Открывай.

Клапан был не заклеен, а загнут внутрь. Я открыла конверт и запустила туда руку.

— Джонни… — Пачка денег. Десятки, двадцатки, новенькие и старые. — Сколько здесь?

Джонни, посмеиваясь, потирал руки.

— Пять сотен сорок милых фунтов ее королевского величества.

— Откуда ты их взял?

Смех смолк.

— Господи, Кэйти, с чего такая подозрительность?

— С того, что она мне свойственна. — Я убрала купюры обратно в конверт. — У тебя же нет денег.

— Был счастлив принять твой вотум доверия. — Джонни выхватил у меня конверт и запихнул его обратно под подушку. — А я-то хотел спросить, как тебе идея смотаться куда-нибудь на недельку! Хотел.

— Ох, Джонни… Извини. У меня ночь поганая. Но ты и сам должен понять, что выглядит это странно. У тебя же никогда не было денег.

Джонни потянулся к стоящей рядом банке «Бекс» и отхлебнул из нее, не сводя с меня неприязненного взгляда.