Свернувшись клубком на диванчике перед окном, глубоко счастливая и безумно довольная, она наблюдала, как на небе, пронзая темноту, зажигаются звезды. Потом перебралась на кровать, закрыла глаза и заснула.

Глава 3

Примми разбудил стук дождевых капель о стекло. В Лондоне, когда она просыпалась, с улицы всегда доносился какой-то шум. Отдаленный рев моторов с вечно забитых машинами Джамайка-роуд и Лоуэр-роуд, обрывки разговоров спешащих мимо людей, торопливые реплики прохожих, направляющихся к железнодорожной станции, болтовня и пререкания идущих в школу детей.

Но сейчас тишину нарушал лишь шум дождя. Примми открыла глаза и постепенно смогла различить еще один звук. Он казался таким непривычным, что не сразу дошел до ее сознания. Но уже в следующий миг Примми поняла, что это такое, и едва не задохнулась от восторга. Впервые в жизни она лежала в постели в своем собственном доме, слушая рокот моря.

Десять минут спустя Примми уже хозяйничала внизу, на кухне, с радостью готовясь встретить новый день. Кухня оказалась довольно просторной, и хотя небо было затянуто тучами, а по стеклам хлестали струи дождя, здесь не ощущалось недостатка света.

Накануне вечером Примми была слишком занята поиском свободного места для многочисленных коробок, которые перенесла из машины, и успела лишь бросить беглый взгляд на кухню. Теперь же она внимательно все рассмотрела и осталась очень довольна.

Кухня, несомненно, была сердцем этого дома. Помимо маленького столика из сосновых досок, придвинутого к окну, здесь стоял огромный дубовый обеденный стол, а рядом с массивной деревенской печью Примми заметила кресло-качалку. У дальней стены возвышался заполненный посудой буфет, а на каменных плитах пола лежали лоскутные половички — такие же, как ковер в холле.

Примми налила себе стакан молока и неспешно осушила его, глядя в окно на фруктовый сад и огородные грядки. Не смея надеяться, что сад теперь тоже принадлежит ей, она принялась мысленно составлять список необходимых дел, начиная с поездки в Каллело и переговоров насчет телефона и электричества.

Внезапно она вспомнила о курах и растерялась. Нужно ли ей самой их кормить, или с минуты на минуту здесь появится Мэтт Тревос? А как сосед узнал о ее предстоящем приезде? И откуда ему известно ее имя?

И тут, словно по сигналу, раздался резкий короткий стук в дверь. Примми поспешно пересекла холл и, радостно улыбаясь, распахнула дверь.

Если Рутвен оказался совсем не таким, как она ожидала, то о Мэтте Тревосе можно было сказать то же самое.

Примми почему-то представляла себе Тревоса пожилым человеком, а ему, как оказалось, можно было дать всего на пару лет больше, чем ей самой. Мэтт не отличался высоким ростом: в нем было примерно пять футов и восемь или девять дюймов, но под рыбацким свитером из грубой шерсти скрывались мощные плечи. Все еще густые волосы лежали плотной шапкой, и в них уже серебрилась седина.

— Миссис Дав? — В речи соседа слышался звучный корнуэльский выговор.

— Да. — Примми приветливо протянула руку. — А вы, должно быть, мистер Тревос. Заходите, пожалуйста.

— Вы не против, если я войду через боковую дверь? Для парадного у меня слишком грязные сапоги.

Потертые джинсы Тревоса были заправлены в забрызганные грязью веллингтоны, которые действительно выглядели устрашающе. Через пять минут Мэтт уже стоял посреди кухни и держался до неприличия естественно, словно у себя дома.

— Я не могу предложить вам чаю, — пробормотала Примми извиняющимся тоном. — Но может быть, вы не откажетесь от стакана молока с печеньем? Это все, что у меня есть.

— Спасибо. — Он окинул изумленным взглядом великое множество картин в рамах — живописных полотен и гравюр, — громоздившихся везде и всюду.

— Я люблю картины, — неловко призналась Примми, наливая молоко в стакан и выкладывая из пачки на тарелку шоколадное печенье. — В Лондоне мне вечно не хватало свободных стен, и картинам всегда было тесно. А в этом огромном доме они будут выглядеть превосходно.

— Надо будет непременно познакомить вас с моим другом Хьюго. У него картинная галерея в Каллело.

Примми вспомнила, что мистер Блэк назвал галерею в Каллело очень престижной, и невольно улыбнулась:

— Думаю, ваш друг собирает произведения искусства совсем другого сорта. Большинство моих картин — просто дешевые репродукции. Хочу поблагодарить вас за то, что позаботились о курах Амелии. Я не подозревала об их существовании и, честно говоря, представления не имею, как за ними ухаживать.

— Тогда вам придется научиться. — Тревос улыбнулся, и в уголках его глаз собрались веселые морщинки. У него были славные глаза. Янтарно-карие, внимательные, чуть прищуренные, они светились добродушием. — Вы не хотите прямо сейчас отправиться на пастбище и осмотреть курятник? — предложил он, поставив пустой стакан в раковину.

— С удовольствием. А пастбище — это один из тех лугов по обеим сторонам дороги? А сад за овощными грядками — тоже часть Рутвена?

— Да, что касается первого вопроса, и если под садом вы подразумеваете собранную Амелией пеструю коллекцию старых яблонь, то еще раз отвечу «да». — Мэтт зацепил большими пальцами передние карманы джинсов, и Примми, скользнув взглядом по его крепким, натруженным рукам, заметила отсутствие обручального кольца.

Разозлившись на себя за подобные наблюдения, она поспешно спросила:

— Если там так грязно, может, мне тоже лучше надеть веллингтоны?

— Да. А если у вас нет своих, не беда. У Амелии хранилась пара сапог под скамейкой на боковом крыльце.

Когда они вышли из кухни на боковое крыльцо, Примми поинтересовалась:

— Как вы узнали обо мне? В записке вы обратились ко мне по имени. Наверное, с вами связался поверенный Амелии?

— Да, — коротко ответил Мэтт, извлекая на свет божий пару поношенных веллингтонов. — Да и сама Амелия просила меня присмотреть за домом до вашего приезда.

Мысленно взяв на заметку, что отношения ее тети с Мэттом определенно выходили за рамки добрососедских и были скорее дружескими, Примми с трудом втиснула ноги в сапоги, которые оказались на размер меньше, чем нужно.

— А как быть с дровами? Поставщик завозит их каждый месяц?

— В Каллело есть один поставщик, — отозвался Мэтт, открывая дверь. — Но те дрова, что в сарае, я напилил сам в конце прошлого года.

Через минуту они уже хлюпали по мокрой от дождя траве, пересекая луг, который Тревос называл пастбищем. На краю луга Примми заметила два вытянутых треугольных строения из дерева и проволоки.

— Сейчас самое лучшее время дня для сбора яиц, — заявил Мэтт, когда они поравнялись с курятником. — И вам придется делать это каждое утро, потому что ваши куры превосходно несутся. — Он присел на корточки перед первым домиком. — Видите эту раздвижную дверь? Она позволяет проникнуть в курятник. Давайте я вам покажу.

* * *

Это утро навсегда останется в памяти Примми. Во-первых, это было ее первое утро в Рутвене, во-вторых, в этот день они с Мэттом стали друзьями, и, наконец, в-третьих — и это ничуть не менее важно, — Примми впервые в жизни достала из соломы теплое, в коричневых крапинках, яйцо.


Во второй половине дня Примми поехала в Каллело. Она весело поболтала с девушкой на почте, пока та разменивала ей фунты на двадцатипенсовые монеты для телефона-автомата. Договорившись насчет электричества и телефона, Примми медленно прошлась по главной улице в сторону гавани, пока не уткнулась в огромную витрину «Картинной галереи Хьюго Арнотта».

В витрине была выставлена только одна картина, и, рассеянно скользнув по ней взглядом, Примми застыла как изваяние. Огромное, выполненное маслом полотно в тяжелой золоченой раме на стойке, обтянутой изумрудно-зеленым шелком, изображало четырех молодых женщин в саду.

Стиль картины можно было назвать импрессионистским, в палитре преобладали светлые, пастельные тона. Белые и длинные, до щиколоток, девичьи платья, отделанные английским кружевом, указывали на эдвардианский период. Три девушки сидели на широких садовых качелях: две обнимали друг дружку за талию, а третья, держась за веревку качелей, склонила голову на руку. Четвертая девушка, глядя на подруг, стояла рядом с качелями. Ее тонкую талию украшал бледно-голубой поясок. В опущенной руке она держала соломенную шляпу с широкими полями.

При виде таблички с надписью у Примми мучительно сжалось горло: картина называлась «Летние воспоминания».

К своему стыду, Примми почувствовала, как к глазам подступили слезы. Конечно, она, Кики, Артемис и Джералдин, наслаждаясь лучами солнца в саду Петтс-Вуда, никогда не выглядели такими надменно-томными, как на картине, и все же это были они. В двух обнимающихся подругах на качелях Примми угадала Кики и Артемис: медно-каштановая, как на полотнах Тициана, головка тесно прижалась к золотоволосой. Девушка со строгими темными глазами, задумчиво склонившаяся к веревке качелей, напоминала Джералдин. А в самой юной из подруг, стоявшей немного в стороне, в девушке с голубым пояском, Примми узнала себя.

В глазах по-прежнему стояли слезы, и она смущенно заморгала, заметив вдруг, что по узкому тротуару мимо нее движутся люди. Картина потрясла ее, вызвала отчаянное, почти нестерпимое желание обладать ею. На картине не было ценника, и Примми легко могла себе представить почему.

Понимая, что стоимость картины намного превосходит скромные возможности ее кошелька, Примми не стала заходить в галерею и спрашивать цену. Вместо этого она заглянула в магазин одежды на противоположной стороне улицы и купила себе пару практичных и недорогих веллингтонов.

Всю дорогу домой Примми неотступно преследовали мысли о картине. Существовали ли в действительности молодые женщины, наслаждавшиеся теплом летнего дня в залитом солнцем саду, и если да, то что с ними случилось? Разлучило ли их время, так же как разлучило оно Примми, Кики, Артемис и Джералдин?