Матери окружили Софи, каждая восторгалась своим ребенком и поздравляла ее. Вслед за выступлением хора почти сразу же была разыграна сценка, сочиненная мисс Мэртон, и Софи с изумлением обнаружила, что наблюдает за действием, стоя рядом с мистером Пендарвисом. Как это получилось? Она ли, сама того не замечая, подошла к нему или он к ней? Наверное, все-таки и то и другое. Она почувствовала, что ей трудно следить за происходящим на импровизированной сцене, стоя бок о бок с этим высоким сильным мужчиной. Мисс Мэртон была учительницей церковной воскресной школы, что сказалось на содержании сценки, которая, по-видимому, изображала апостола Петра у райских врат, хотя о чем конкретно шла речь, было не совсем понятно, потому что дети произносили текст недостаточно громко. Они очень хорошо спели песенки на простенькую мелодию, сочиненную тоже мисс Мэртон, которую разучила с ними Софи.

Птичка в этой сценке изображала ангела. Когда выступление детей закончилось, она подбежала к Софи. Но вместо того, чтобы, как обычно, прижаться к ее коленям, она, комично запнувшись, отчего затрепетали ее картонные позолоченные крылышки, остановилась перед мистером Пендарвисом и зачарованно уставилась на него.

– Это тот дядя, – тихо сказала она Софи, не сводя широко распахнутых глаз с Коннора. – Он распутал ваши волосы, когда они зацепились за мою пуговицу, мисс Софи, помните? – «Дяде» же она шепнула:

– Я думала, вы мне приснились!

Он нагнулся, так что их лица оказались рядом.

– А я думал, что это ты приснилась мне, – сказал он серьезно. – Знаешь, почему? – Птичка помотала головой. – Потому что ты самая красивая маленькая девочка, какую я когда-либо видел. – Он понизил голос до шепота и доверительно сказал:

– Я думал, что ты ангел.

Птичка от неожиданности раскрыла рот. Однако через мгновение ее по-детски непосредственное изумление сменилось почти взрослым смущением. Она жеманно улыбнулась, сунула руки в карманы фартучка и стояла, покачиваясь на каблучках, – очаровательная шестилетняя кокетка. Но это продолжалось недолго. Ребенок взял в ней верх, она звонко засмеялась, прижав ладошки к розовым щечкам, и резво помчалась куда-то.

Мистер Пендарвис заразительно расхохотался, и Софи, спровоцированная его смехом, засмеялась вместе с ним. Они поглядели друг на друга – без прежней напряженности или скрытой враждебности. Он сказал: «Ну что, пойдемте?», и она испугалась, что он возьмет ее за руку или за локоть. То, что она прилюдно общается с одним из своих рабочих, уже выглядело достаточно предосудительно в глазах жителей Уикерли, которые в большинстве своем серьезно относились к подобным вещам; если же увидят, что он позволяет себе вольность в обращении с нею, даже самую невинную, они и вовсе будут в шоке. Напоминая сама себе Птичку, Софи сунула руки в карманы юбки, и они неторопливо зашагали через луг – рядом, но не касаясь друг друга.

7

Смущаясь его близостью, приноравливаясь к его шагу, Софи с деланно беспечным видом заговорила о погоде. Она рассказала, что Уолтер Толл, старейший житель Уикерли, которому стукнуло уже восемьдесят четыре, ведет подсчет, сколько раз на день Иоанна Крестителя была хорошая погода.

– Он говорит, что сегодня шестьдесят седьмой солнечный день и семьдесят третий, когда не было дождя, – болтала она, сознавая, что несет сущий вздор. – Старая мисс Клири, которой восемьдесят, впрочем, оспаривает подсчеты Уолтера, говоря, что у него старческое слабоумие. – Софи искоса взглянула на Коннора и с облегчением увидела, что ее болтовня вызывает у него улыбку. – А у вас в Корнуолле отмечали этот день?

Они поравнялись с Марком Старком, сыном пекаря, несшим поднос, полный свежеиспеченных сдобных булочек, и горланившим: «Одна булочка – два пенса, четыре – шесть пенсов», и мистер Пендарвис галантно поинтересовался у Софи, не проголодалась ли она. Она честно призналась, что с удовольствием подкрепилась бы, и он купил восемь маленьких булочек. Марк ловко свернул кулек, положив в него булочки, и они, жуя на ходу, не спеша направились к мосту через Уик.

– Я вырос в Тревитиле, – заговорил он, облокотившись о перила моста и глядя вниз на искрящуюся на солнце рябь воды. – Не думаю, что вы слышали о таком месте.

– Нет, не слышала.

– Это в центре графства, чуть восточнее от Редрута. – Он помолчал, словно сомневаясь, стоит ли рассказывать дальше. – Это бедные места. У нас не бывало ярмарок, да и праздников, как я могу припомнить, было наперечет. Уж не говоря о крикетной команде. – Она проследила за его взглядом и увидела, как две команды состязаются на дальней стороне луга. Кристи Моррелл отбивал мяч на ближнем поле, и в этот момент он как раз отразил последний из серии бросков и помчался на место Робби Вудуорта, а тот – на его.

Она никогда особенно не задумывалась над этим, но крикет, даже если в него играют от случая к случаю, не устраивая регулярные соревнования, как в Уикерли, вообще говоря, – игра джентльменов. Двенадцать мужчин и юношей, состязавшихся сейчас на лугу, были не из тех, что час назад соревновались в метании колец за тройную выпивку в «Святом Георгии». Это были мужья и сыновья из «приличных семейств», как сказала бы Онория, мужчины, которые, идя на работу, надевали жилеты и галстуки, чьи руки оставались чистыми в течение дня, потому что они занимались умственным, а не физическим трудом. Интересно, каково жить в таком месте, где нет джентльменов и соответствующих женщин, их спутниц?

– Вы росли в большой семье? – спросила Софи, неожиданно осознав, что почти ничего не знает о мистере Пендарвисе.

Минута прошла в молчании. Он смотрел на воду, и лицо его ничего не выражало. Она уже начала прикидывать, что могло не понравиться ему в безобидном вопросе, когда он поднял глаза и спокойно ответил:

– У меня было четыре брата и сестра.

– Я всегда мечтала о сестре, – она легко вздохнула, – или о брате; я бы согласилась и на то, и на другое. – Сама того не заметив, она принялась рассказывать о себе:

– Моя мама умерла вскоре после моего рождения, меня вырастил отец. Но мне не было одиноко. Во всяком случае, не слишком. Потому что мы с отцом были очень близки.

Софи редко делилась с кем-нибудь самым сокровенным и, конечно, никогда – с человеком, которого едва знала, но прежде, чем успела пожалеть об этом, он сказал с таким сочувствием, что ее смущение исчезло:

– Вам, наверно, очень недостает отца.

– Да, очень. Я вспоминаю о нем каждый день. Он был моим лучшим другом.

– Простите.

Она видела, что он искренен в своем сочувствии, и пробормотала:

– Спасибо.

– А мой лучший друг – это мой брат.

– Который из них? – улыбнулась она.

– Коннор, – после странной паузы ответил он. – Я рассказывал вам о нем.

– Я помню.

– У нас с ним не так много общего. – Коннор нахмурился и задержался взглядом на своих руках, стискивавших каменные перила моста. – А если быть точным, у нас с ним нет ничего общего. Но мы все сделаем друг для друга.

– Вы говорили, что он болен. Почему же он не возвращается домой в Корнуолл? – Конечно, это се не касалось, но ей хотелось знать, в чем тут дело. – Разве дома о нем не лучше позаботятся?

– Нет, он… У нас… – Он провел рукой по волосам. – Ему лучше оставаться со мной.

– Понятно. – Любопытство разгорелось в ней еще сильнее, но что-то в его поведении подсказало, что не стоит продолжать расспросы на эту тему.

Увидев, что он разломал булочку и крошит ее черным уткам, она последовала его примеру. Два крапчатых утенка устроили драку из-за неожиданного угощения, налетая друг на друга и кружась в медленном течении на середине реки. Софи, смеясь над забавными утятами, стала бросать крошки чуть в сторону, приманивая утенка, который понравился ей больше, но все ее старания оказались напрасными, потому что вслед за ним на крошки набросилась вся утиная семья. С беспомощным смехом она взглянула на Джека – и выражение его лица заставило ее сердце забиться чаще. Она отвернулась, чтобы он не видел, как вспыхнули ее щеки.

– Никак не могу наслушаться, – сказал он таким интимным, проникновенным голосом, что сердце ее отнюдь не стало биться спокойней. – Я имею в виду то, как вы смеетесь. Ваш смех звучит для меня слаще музыки.

Софи была самостоятельным человеком; она владела рудником, на нее работала сотня мужчин. Люди в городе уважали ее за знания и опыт, за упорство. Ей было двадцать три года. Почему же она вдруг, стоило Джеку Пендарвису сказать ей комплимент, онемела и залилась краской, как несмышленая девчонка?

– Раньше в Уике плавали лебеди, – сказала она серьезным тоном, – но они съели весь водяной кресс, который растет здесь круглый год, потому что зимы у нас очень мягкие. И деревня решила пройти весной по лебединым гнездовьям и вынуть яйца, чтобы птиц стало меньше. Это подействовало, но, как считают некоторые из нас, подействовало слишком радикально, потому что теперь лебедей не стало вовсе. И это, по-моему…

– Софи, вот вы где! А я вас ищу.

Она увидела Роберта Кродди, который поднимался на горбатый мостик, направляясь к ним. Хорошо, конечно, что он появился: можно наконец прервать этот рискованный разговор. А впрочем, жаль, что он помешал им.

– Где вы были? – с некоторым осуждением спросил Роберт, останавливаясь перед ней и показывая белые зубы в сдержанной улыбке. – Я искал вас после вашего выступления, но вы куда-то пропали.

– Никуда я не пропала. Вот я, стою перед вами. – Повисла неловкая пауза. С непонятной для себя неохотой она представила мужчин:

– Роберт, это мистер Пендарвис. Познакомьтесь, это мистер Кродди.

– Очень приятно.

– Очень приятно.

Однако руки друг другу они не подали.

Роберт, откинув фалды сюртука, сунул пальцы в узкие кармашки дорогого жилета. Ей знаком был этот жест, который проделывается с тем расчетом, чтобы продемонстрировать золотую цепочку, идущую по животу. На высоких каблуках Софи была одного с ним роста, и от этого, как она подозревала, он чувствовал себя несколько Неуютно. У него было крупное лицо, а волосы, глаза и губы – одного цвета: разбавленного имбирного пива. Ее знакомые дамы считали Роберта довольно приятным молодым человеком, и она тоже полагала, что в его сильной фигуре, немного грубоватой и приземистой, есть что-то в своем роде привлекательное. Однако ее всегда смущало, что у него полностью отсутствовала шея, и потому он напоминал ей быка.