– Я даже не подозревала, что вы так хорошо обо мне думаете, отец Куниберт.

– Не мог же я сказать тебе об этом, правда? В конце концов, я был твоим духовником. Мне надлежало наказывать тебя за грехи, а не хвалить попусту.

– Я по-прежнему делаю записи в дневнике, который вы когда-то заставили меня завести.

Он улыбнулся.

– Я всего лишь хотел, чтобы ты хоть немного поразмышляла над тем, что делаешь. Я знал, что если ты станешь записывать свои грехи, то поневоле задумаешься о них – по крайней мере, на то время, которое потребуется, чтобы очистить перо для новых записей.

Он подался вперед и похлопал меня по руке, потом потянулся за палкой, и я помогла ему подняться на ноги.

– Завтра я намерен повидаться с графом Мерси. А послезавтра возвращаюсь в Вену. Ты можешь передать мне весточку через барона Гулеско, который живет на улице, рю де Матурен. Подумай хорошенько о том, что я сказал, подумай о своих детях. Поезжай со мной в Вену!

Я так и не решила, что делать. Ах, если бы только Людовик согласился уехать с нами!


7 апреля 1790 года.

Мне сообщили, что Национальная Ассамблея не стала наказывать убийцу, который напал на меня. На прошлой неделе ему позволили покинуть страну и вернуться в Италию, а депутаты ни словом не упрекнули его.

Я стараюсь сделать все, что в моих силах, для бедного отца Куниберта, которого арестовали вскоре после того, как он ушел тем вечером из дворца Тюильри, повидавшись со мной. Когда стража, которая арестовала священника, попросила его объяснить причины, по которым он пожелал встретиться со мной, отец Куниберт впал в раздражение и сделал несколько нелицеприятных высказываний в адрес Ассамблеи. Его моментально отправили в тюрьму, и пока что ни мне, ни графу Мерси не удалось добиться его освобождения.


4 июня 1790 года.

Мы переехали в Сен-Клу, чтобы провести здесь лето. Как: чудесно вдыхать чистый деревенский воздух после тяжкого смрада Парижа! Сен-Клу представляет собой открытый летний дворец, в нем совсем мало каминов, зато из окон открывается замечательный вид на окружающие сады и парки. Я хожу по благоухающему ароматами цветов саду, наслаждаясь прохладой, исходящей от Гран-Жет, огромной струи воды, вздымающейся на высоту девяносто футов, которая бьет из бассейна у подножия рукотворного водопада. В саду постоянно слышен плеск и журчание воды, бегущей по камням, и звук этот успокаивает мою мятущуюся душу. И здесь нет обезумевшей, выкрикивающей оскорбления толпы, одно присутствие которой способно свести с ума.

Сен-Клу – это мой дом, мой собственный дом. Людовик подарил мне его шесть лет назад. Я хотела до основания снести старое здание и построить на его месте новое, но стоимость такого проекта оказалась слишком уж высока. Поэтому пришлось ограничиться тем, что к дворцу пристроили новое крыло, обновили фасад и отделали апартаменты белыми стенными панелями с изысканным золотым орнаментом. По-моему, получилось просто прекрасно, и если бы только наше существование было более спокойным, мы могли бы от души наслаждаться своим пребыванием здесь. В парке, прилегающем к дворцу, полно дичи, и Людовик с удовольствием охотится там и ездит верхом, а я не могу надышаться сладким деревенским воздухом.

Естественно, мы находимся неподалеку от Парижа, так что город виднеется вдали за туманной дымкой и до нас иногда доносится слабый звон набатного колокола, призывающего население не дремать и оставаться начеку. Зловещий звук.

Стоит мне услышать его, как по коже бегут мурашки и я вздрагиваю от страха.

Всего год назад, в первую неделю июня, мой дорогой Луи-Иосиф умер у меня на руках. Сколько всего случилось с той поры!


20 июля 1790 года.

Я с большой неохотой согласилась принять графа де Мирабо, самого влиятельного члена Ассамблеи. Аксель полагает, что Мирабо сможет помочь нам в осуществлении плана побега, и прямо заявил:

– Мирабо можно купить.

Говорят, что он совершенно беспринципный и аморальный субъект. По слухам, он спал со своей сестрой и соблазнил сотни женщин. По крайней мере одна из них, достопочтенная замужняя дама, которую он сбил с пути истинного и совратил, покончила с собой после того, как он бросил ее. Скандалы преследуют его, и он сидел в тюрьме по меньшей мере три раза.

Я приняла его в оранжерее, подальше от дома и слуг, поскольку этот визит состоялся в глубочайшей тайне. Граф не хочет, чтобы кто-либо из его коллег по Ассамблее узнал об этом. Разумеется, я слышала, что он уродлив, но даже не подозревала, насколько слухи соответствуют истине, пока он не перешагнул порог узкого и длинного здания оранжереи. Оказалось, что у него непропорционально большая голова, растущая прямо из плеч, а тело массивное и упитанное. У графа обезьянья мордочка и маленькие живые глазки, глубоко посаженные в оливкового цвета коже, испещренной порами и следами перенесенной в детстве оспы. Когда он приблизился, на губах у него появилась неприятная ухмылка, но, к моему неописуемому удивлению, он протянул мне букетик благоуханных нарциссов, которые были и остаются моими любимыми цветами.

– Это вам, мадам, – резким, скрипучим голосом произнес он, и его сильный южный акцент неприятно поразил мой слух, поскольку я привыкла к грассирующему парижскому выговору. Он вручил мне букетик цветов, и я поднесла их к лицу, с удовольствием вдыхая нежный аромат.

– Сейчас они в моде в Париже. Женщины прикалывают их на свои фригийские колпаки. У вас ведь тоже есть такой, не так ли?

– Я была бы рада услышать о цели вашего прихода, граф Мирабо.

– Просто месье Мирабо, с вашего позволения. С недавних пор мы отказались от благородных титулов и званий.

– Включая и мой?

– От вашего – в первую очередь. И вашего супруга, кстати, тоже.

– Что бы ни делала ваша Ассамблея или ни пыталась сделать, я остаюсь той, кто есть на самом деле. Ничто не способно изменить мое происхождение, равно как и ваше.

– Я пришел сюда не затем, чтобы дискутировать о нашем общественном положении. Я хочу предложить вам свою помощь.

– Не бесплатно, разумеется.

– Естественно. Теперь, когда мы, бывшие аристократы, лишились своих земель и наследства, нам приходится как-то зарабатывать на жизнь. Лично я стал адвокатом, такова моя нынешняя профессия.

Он опустился на одну из скамеек кованого железа, разбросанных среди апельсиновых деревьев, откинулся на спинку и положил ногу на ногу.

Это был наглый и крайне неуважительный жест. Ранее никто не осмеливался сидеть в моем присутствии, не испросив на то разрешения, пока я сама оставалась стоять. А граф, похоже, не испытывал ни малейшей неловкости и был весьма доволен собой.

– Будучи народным адвокатом, я предлагаю вам сделку, – продолжал он. – Я помогу вам покинуть Францию, а в ответ рассчитываю получить пожизненный пенсион в шесть тысяч франков и должность первого министра в новом конституционном правительстве, номинальным главой которого будет ваш супруг.

– Так почему бы вам не поговорить об этом с ним?

– Мы оба знаем, почему.

А он не дурак. Его прямота и ум производят благоприятное впечатление, пусть даже у него отвратительные манеры.

– Что заставляет вас думать, что король, – я намеренно называю Людовика «королем», а не «моим супругом», – согласится уехать из страны? Пока что никто не сумел убедить его в том, что в его интересах или в интересах Франции уехать отсюда как можно быстрее.

– Я прекрасно осведомлен о том, что вы очень хотите покинуть нашу страну, а король пребывает в нерешительности. Не трудитесь отрицать сей факт: вашу беседу со священником из Вены подслушали и довели до моего сведения.

– Я хочу, чтобы священника, моего давнего духовника, освободили.

– Я посмотрю, что можно сделать.

Мирабо оказался достойным противником. И я совсем не была уверена, что смогу на равных противостоять ему, отвечая ударом на удар.

– Я задам вам один вопрос, мадам. Очень важный вопрос. Что нужно сделать, чтобы Людовик Капет прочел письмена на стене? Вы помните эти строфы из Библии о царе Навуходоносоре? Таинственная рука начертала письмена на стене. Надпись гласила: «Положили тебя на чашу весов, и обнаружилось, что не оправдал ты надежд, на тебя возложенных». Монархия, мадам, легла на чашу весов, и народ обнаружил, что она не оправдала его надежд относительно своей полезности. Так получилось, что я не разделяю подобных взглядов. Я верю, что король может принести пользу Франции – при условии, что он готов стать слугой Ассамблеи. Он должен поступать так, как будем указывать ему мы, а не наоборот.

– Вы должны понять, что он никогда не согласится на это. Он приложит все усилия – как и я, кстати, – чтобы сначала уничтожить вас.

– В вас говорит бывшая аристократка, говорит громким голосом. Я готов снять перед вами шляпу, если бы носил ее или если бы мы еще соблюдали эти отжившие и устаревшие обычаи. Но повторяю еще раз и заклинаю вас внимательно выслушать меня: что нужно сделать для того, чтобы ваш супруг прислушался к голосу разума и эмигрировал? Вам нужна анархия в стране? Гражданская война? Очередное покушение, только на этот раз на его жизнь?

При этих словах мне стало страшно. Я сумела избежать смерти от рук итальянского наемного убийцы и отравителя. А Людовику может и не повезти.

– Вы же понимаете, что это может случиться очень легко. Он ведь часто ездит на охоту, не так ли? В сопровождении всего лишь нескольких егерей и одного-двух доверенных друзей? Так что его легко можно похитить, увезти в какое-либо уединенное место в лесу и убить.

Он говорил правду. Людовик очень уязвим – как и мои дети.

– Мне нельзя более задерживаться здесь, – заявил Мирабо. – За мной наблюдают, как, впрочем, и за вами. А мой приход сюда, если о нем станет известно, способен повредить моему положению и существенно затруднить желание помочь вам.

Граф удалился столь же бесцеремонно, как и пришел. Поднявшись со скамьи, он повернулся ко мне спиной и тяжелой поступью направился к двери оранжереи.