Рядом с кроватью сидела мадам Дю Барри. Поначалу мне показалось, что она держит его за руку, но потом я поняла, что она пытается снять с его пальцев кольца и перстни.

– Убирайтесь! – закричала я. – Пошла прочь отсюда, воровка! Проклятая ведьма! Шлюха!

Кликнув стражников, я приказала им вывести мадам Дю Барри, потому что меня не на шутку напугали ее визгливые, пронзительные протестующие крики.

– Почему я не могу взять эти кольца себе? – орала она, грязно ругаясь. – Они ему больше не нужны! Я заслужила их!

– Вы заслужили лишь камеру в темнице, – в ярости воскликнула я, когда стражники выводили королевскую любовницу из комнаты. – А теперь убирайтесь с глаз моих!

Когда ее увели, я подошла к постели больного короля так близко, как только осмелилась.

– Да смилуется над вами Господь, ваше величество, – прошептала я. – Пусть он избавит вас от боли.

Со стоном король приоткрыл покрасневшие, испещренные прожилками глаза. Он увидел меня и узнал.

– Моя маленькая куколка, – пробормотал он, а потом снова погрузился в забытье.

Выходя из комнаты, я дрожала всем телом. Я думала, что не смогу заснуть, вспоминая его ужасное лицо, отвратительный запах и зрелище мадам Дю Барри, жадной и мерзкой, ворующей кольца с его тонких белых пальцев.


10 мая 1774 года.

Сегодня я стала королевой, а Луи – королем. Старый король умер, да упокоит Господь его душу.


11 мая 1774 года.

Мы направляемся в Шуази. Отныне все, включая Софи, обращаются ко мне «мадам королева», а не «мадам дофина». Нам пришлось уехать из Версаля, потому что новый король не может оставаться во дворце, в котором умер король старый. Кроме того, теперь мы знали, что у него была оспа, а вовсе не герпетическая лихорадка, в чем пытался нас уверить доктор Буажильбер. Оспы не боятся только сумасшедшие, поэтому дворец опустел очень быстро.

Как только по коридорам дворца разнеслись слухи о смерти старого короля, в апартаменты Луи с поздравлениями бросились придворные. В комнатах толпятся слуги и дворяне, жаждущие новых милостей, должностей и назначений. Когда им не удается повидаться с Луи, они добиваются аудиенции у меня. Поскольку я физически не в состоянии принять всех, то потихоньку удираю.

Луи пообещал, что у меня будет свое, отдельное помещение. Он говорит, что когда мы вернемся в Версаль, то он отдаст мне в полное распоряжение Маленький Трианон – восхитительный небольшой домик в дворцовом саду.


25 мая 1774 года.

Повсюду царит неразбериха. Порядка нет нигде. Нервы мои напряжены до предела, потому что со всех сторон на нас грозят обрушиться неприятности.

Мне кажется, я начинаю понимать, что происходит, хотя и не уверена до конца. Я думаю, что при жизни старого короля всем заправляли герцог де Шуазель и мадам Дю Барри. Они, конечно, оставались врагами, но как-то ухитрялись делить свое влияние на короля, так что все министры и королевские слуги с грехом пополам, но выполняли свои обязанности.

Теперь, когда Шуазеля отстранили от управления государством, а мадам Дю Барри по нашему с Людовиком настоянию отправилась в ссылку в одно из своих добытых неправедным трудом поместий, при дворе не осталось никого, кто мог бы взять на себя бразды правления и обеспечить функционирование государственного аппарата.

Иногда мне кажется, что дворец закружил какой-то сильный и неведомый вихрь, разбросавший людей в разные стороны. И все, что мне остается, это крепко держаться за что-нибудь, например, за мраморный портик или железную статую, и ждать, пока ураган промчится мимо.


1 июня 1774 года.

Во время вчерашнего столпотворения на утреннем приеме кто-то срезал все золотые кисточки с занавесей.


9 июня 1774 года.

У Людовика появилась новая навязчивая идея – экономия. Министр финансов месье Тюрго сумел внушить ему, что денег в казне осталось очень мало. Итак, Людовик бродит по дворцу, бормочет себе под нос: «Экономия, экономия» – и отдает распоряжения всем подряд сократить расходы.

Он вломился в мои апартаменты, когда я вместе с портнихой Розой Бертен примеряла новое шелковое платье цвета «голень блохи». Здесь же находилась Лулу, которую я назначила распорядительницей своего малого двора. Людовик подошел к Лулу и так пристально уставился ей в лицо, что она побледнела и отступила на шаг.

– Ваше величество… – произнесла она и сделала реверанс.

– А я вас знаю, – объявил король. – Я видел вас на балу. На вас было надето слишком много. Должен заявить, что вы тратите чересчур много денег на платья. – Он повернулся ко мне. – Именно это и стало причиной моего визита, – сказал он, обращаясь ко мне по всем правилам дворцового этикета. – Мне стало известно, мадам, что все ваше белье полностью обновляется раз в три года. Это правда?

– Таков обычай. Я полагаю, его ввела еще ваша прабабушка.

Не знаю, правда это или нет, но я не видела большого вреда в том, чтобы высказать подобное предположение вслух. Если бы здесь находилась мадам де Нуайе и если бы она по-прежнему присматривала за моим хозяйством, то могла бы точно ответить на вопрос короля.

– Скажите мне вот что: неужели вам действительно необходимо так часто менять нижнее белье? Неужели прачки так плохо стирают ваше белье, что оно изнашивается за три года? Я в это не верю! И мой ответ: нет! С настоящего момента вам следует менять белье не чаще одного раза в семь лет.

– Но, ваше величество, – возразила Лулу, – неужели вы хотите, чтобы ваша супруга надевала рваное белье под свои чудесные платья?

Я понимала, что она просто дразнит Людовика, и с трудом удержалась от смеха. Роза Бертен, которая стояла на коленях на полу, склонившись над подолом моего платья, улыбалась.

– Пусть лучше она ходит в лохмотьях, чем государство разорится, – патетически провозгласил король. – И раз уж мы заговорили об экономии применительно к вашим платьям, то я отдаю еще одно распоряжение. Речь идет о корзинках, которые вы, женщины, носите под платьями.

– Ваше величество, очевидно, имеет в виду каркасы, – сказала я.

– Они стали чересчур широкими. С настоящего момента я ограничиваю их размер… э-э-э… шестью… да-да, шестью футами.

– Шесть футов! Но согласно нынешней моде юбки должны иметь в ширину по крайней мере двенадцать футов. Неужели ваше величество хочет диктовать моду?

Король вперил в Лулу близорукий взгляд.

– А почему бы и нет? Мои предки издавали законы, регулирующие потребление предметов роскоши в прошлом, указывая, какую ткань следует носить, какие меха, и так далее. Что же, по-видимому, пришла моя очередь устанавливать такие законы. Никаких корзинок более шести футов!

Он с важным видом удалился, а мы, уже не сдерживаясь, захихикали ему вслед. Какой абсурд, что Людовик вмешивается и указывает, что мы должны носить! Каждый вечер он ложится спать в одиннадцать часов, как раз тогда, когда мы только начинаем развлекаться от души. Я иду в апартаменты Лулу или же мы все вместе отправляемся к Иоланде де Полиньяк, которая устраивает балы даже по церковным праздникам. Иногда мы организуем факельные шествия по королевским садам. Лулу специально ведет нас на Холмы Сатори, где я часто встречаю Эрика, и поэтому, когда мы приходим туда, она толкает меня локтем под ребра и заразительно смеется. Ей известна тайна моего отношения к Эрику, и я страшусь того, что об этом могут узнать и другие. Пока, правда, этого не случилось.


22 июня 1774 года.

Вчера поздно вечером Шамбертен пришел в мои комнаты в сопровождении слуги, молоденького юноши, который держался за бок. Ему явно было очень больно. Руки его и лицо были окровавлены, а голубой бархатный камзол и панталоны порваны и перепачканы пылью. Несмотря на рану, юноша отвесил церемонный поклон, после чего не осмеливался взглянуть мне в лицо.

Хотя уже минула полночь, я еще не раздевалась. Я была на балу, а потом заглянула в покои Иоланды, чтобы выпить чашечку горячего шоколада перед сном. Я чувствовала себя очень усталой, и у меня кружилась голова после бурных развлечений. Мне понадобилось несколько секунд, чтобы сообразить, что камердинер моего супруга пришел по очень важному делу и ему требуется помощь.

– Что случилось, Шамбертен? Несчастный случай? Я уверена, что Людовик здесь ни при чем, он лег спать уже несколько часов назад.

– Нет, ваше величество. Прошу простить мое вторжение в столь поздний час, но я, право же, в растерянности, и мне не к кому больше обратиться.

– Пожалуйста, входите. Я пошлю за доктором Буажильбером, чтобы он осмотрел юношу.

– Нет, нет, прошу вас, не стоит звать доктора. Это дело должно остаться в тайне.

Шамбертен явно был встревожен, поэтому я пригласила его и слугу к себе в спальню. Испуганная Софи, спавшая на софе, вскочила и накинула на себя домашнее платье, а потом выжидающе уставилась на меня. Щенки с радостным визгом: бросились ко мне, но я шикнула на них и прогнала в угол.

Шамбертен подвел меня к алькову.

– Ваше величество, этот молодой человек был пажом у принца Станислава. Но он не может возвратиться к нему на службу. Если он это сделает, его убьют. Я уверен в этом.

Я взглянула на юношу, стоявшего со склоненной головой. Лицо его исказилось от боли. Он был совсем молод, на вид ему было не больше тринадцати-четырнадцати лет.

– Он может остаться здесь.

Я подошла к юноше, поинтересовалась, как его зовут, и заверила, что здесь он будет в безопасности. Повинуясь моему жесту, Софи принесла шкатулку с мазями, бальзамами и перевязочным материалом. Я приказала ей отвести юношу в столярную мастерскую Людовика на антресолях – там было несколько пустых помещений, в которых свалена старая мебель.

– Благодарю вас, ваше величество.

– Расскажите мне, что произошло.

– Как вам известно, принц питает слабость к симпатичным молодым людям. Некоторые из них отвечают ему взаимностью, другие – нет. Тогда он приходит в ярость и избивает их. Он уже рукоприкладствовал в отношении этого мальчика, но еще никогда побои не были столь жестокими. Если бы я случайно не проходил мимо и не услышал, как бедняга зовет на помощь, боюсь…