Виктория Холт - Тайный брак

Она в Париже, и ей захотелось повидаться со мной. Я колебалась — мать осталась частью тех воспоминаний, которые мне хотелось бы стереть из памяти.

Жила она в «Отеле де Сен-Поль», том самом, куда в свое время мы, дети, были отправлены подальше от ее глаз и где пребывали в холоде, голоде, полунищете.

Но все же она оставалась моей матерью, и мне хотелось знать, какой она стала после стольких лет разлуки. Возможно, мы никогда больше не увидимся, наши пути не пересекутся.

Я отправилась к ней с небольшой свитой, чтобы не обращать на себя внимание на улицах Парижа.

Когда я очутилась в холодном, продуваемом ветрами зале, то прошлое встало передо мной так ясно, словно оно происходило вчера. Казалось, я слышу топоток окоченевших детских ног по гулким переходам; вижу коленнопреклоненную Мари с посиневшими от стужи руками… А вот внезапно отворяется дверь, и входит отец, всклокоченный, с безумным взором, он кричит, чтобы кто-нибудь помог ему, потому что он весь из стекла и может разбиться вдребезги.

Прошлое овладело мной…

Но вот и моя мать.

Как же она изменилась! Прожитая жизнь не могла не оставить на ней своих следов. Впрочем, ей уже за шестьдесят. Она сильно потолстела, хотя, как ни странно, что-то сладострастное по-прежнему ощущалось во всем ее облике. Волосы завиты по последней моде, лицо тщательно накрашено, однако ничто не могло укрыть морщины возле недоброго рта, мешки под холодными глазами… Увядание… Старение… Видно, она и сама жалеет себя, недовольна собой, своим видом, положением; желчна и раздражительна больше, чем когда-либо.

Она заключила меня в объятия, назвала по имени, прижала к своей пухлой, пахнущей ароматными снадобьями груди.

— Катрин, дитя мое… какой счастливый для меня день! О, какой незабвенный день! Рядом со мной моя дочь, королева Англии!.. Ах, сейчас так мало дней, которые стали бы для меня счастливыми.

— У вас не осталось друзей? — спросила я, чувствуя себя неловко, не зная, о чем говорить с этой женщиной.

— Люди так непостоянны, — ответила она. — А я… я теперь стара и одинока.

— Но друзья… у вас они были раньше. И ваш сын…

Она отмахнулась.

— Шарль никогда ко мне хорошо не относился.

— А вы к нему? — не удержалась я от вопроса и испугалась, что она обидится.

Но она даже не ответила. Она обладала способностью не слышать других. Говорила большей частью она одна. И в основном только о том, что интересно и важно для нее.

— Дети так неблагодарны, — сказала она. — Шарль сделался орудием в руках той женщины.

— Вы говорите о его жене?

— Жене! Моя дорогая, ты ничего не знаешь о том, что у нас творится. Его жена просто дурочка. Я имею в виду его тещу, Иоланду Арагонскую.

— Я кое-что слышала о ее влиянии на Шарля, — сказала я. — Считают, оно только ему на пользу. Потому что Иоланда сильная и умная женщина.

— Умная, когда дело касается ее выгоды. — И это говорила моя мать! — Что касается силы, то, ты же знаешь, она ни к чему, когда надо подчинить себе моего бесхарактерного сына. Единственное, чего добилась эта женщина, отвратила Шарля от собственной матери. И такой человек называет себя королем Франции!

— Но многие считают, что он имеет на это полное право, — сказала я.

Она с удивлением посмотрела на меня.

— Это говоришь ты?! Король Франции сейчас — наш дорогой маленький Генрих! Я не дождусь минуты, когда увижу французскую корону там, где ей надлежит быть — на его светлой головке!

— Но ведь Шарль ваш сын? — в свою очередь с удивлением и негодованием сказала я.

— Мой сын!.. — Она вульгарно прищелкнула пальцами. — Зато Генрих мой внук! А ты — его мать и моя драгоценная дочь! О, Катрин, ты всегда оставалась моей любимицей…

Не знаю, удалось ли мне скрыть отвращение, которое у меня вызвали эти лживые слова? Неужели она хотя бы на йоту верит в то, что говорит? Конечно, думает в первую очередь о себе и, несмотря на недавние успехи французских войск, не сомневается в конечной победе англичан, а потому остается на их стороне, действуя против собственного сына. Ее уверенность не поколебало появление Девы Иоанны.

Короткого разговора оказалось вполне достаточно, чтобы снова ощутить прежнюю неприязнь к матери. Впрочем, нет — к прежней прибавилась еще и новая.

— Как я мечтаю увидеть его коронацию! — повторяла она.

Надеюсь, этого не случится, подумала я, моя мать не будет приглашена на церемонию. Да и как бы отнеслись к этому парижане, появись у них на глазах женщина, которую они давно и стойко ненавидят.

В то же время, глядя на нее, слушая ее, я не могла отделаться от чувства жалости. Ей немало досталось в этой жизни. Четырнадцатилетней девочкой она попала в чужую страну к человеку, который ее обожал. Но он оказался больным — полусумасшедшим. Она рожала ему детей чуть не каждый год в течение почти одиннадцати лет. Она, безусловно, мечтала о высоком в юности — о настоящей любви, быть может, о душевном спокойствии… о сильной власти, наконец… И так ли уж справедливо обвинять ее во всех бедах, свалившихся на Францию? Не следую ли я, поступая так, за расхожим мнением большинства? А всегда ли они правы, эти многие?

— …Увидеть бы мне своего внука, пока я еще жива… — услыхала я слова матери. Тон у нее был просительный.

— Это решает герцог Бедфорд, — сказала я. — Он и кардинал Бофорт отвечают за его воспитание и распределяют время короля. К сожалению, не я.

Она покорно склонила голову.

Что это? Кажется, слеза скатилась по ее щеке. Настоящая слеза.

— Такой чудесный мальчик, — тихо произнесла она. — Я так горжусь им… Если бы только я могла…

Я повторила:

— К сожалению, не от меня зависит…

Вскоре я распрощалась со своей матерью, покинула суровый и неприглядный «Отель де Сен-Поль».

И, несмотря ни на что, почувствовала облегчение.

Я все-таки поговорила с сыном, и тот, с разрешения герцога, нанес визит бабушке.

О том, какое впечатление он вынес от знакомства с ней, я не спрашивала. Я полагала, он почти ничего не знает о ее не слишком достойном прошлом, а если и слышал что-нибудь, то в его возрасте и при нынешнем душевном состоянии эти сведения мало заинтересуют его.

Декабря десятого дня в соборе Парижской богоматери кардинал Бофорд возложил французскую корону на голову моего сына. Это действо прошло с положенной торжественностью, и, по первому впечатлению, парижане с охотой признали Генриха VI своим королем. Некоторые осложнения последовали потом, поскольку устроители церемонии не поступили по принятому обычаю — не стали раздавать подарки тем, кто присутствовал и выражал криками свое одобрение и преданность, возможно, именно в ожидании этих даров. Кроме того, никому из узников не объявили о помиловании, родственники их надеялись на это и оттого тоже пришли на церемонию.

Думаю, такая скаредность со стороны герцога Бедфорда объяснялась тем, что ему дорог каждый грош для содержания армии и он не мог выбрасывать деньги на подарки. Что касается освобождения узников, то, по его мнению, каждый преступник или противник англичан, получавший свободу, лишняя угроза спокойствию французов.

По этим ли причинам или по гораздо более серьезным, но уже через несколько дней после коронации настроение народа резко изменилось в прямо противоположную сторону. Бедфорд посчитал необходимым покинуть Париж и сопроводить нового французского монарха к берегу моря для отъезда в Англию. Чему я была несказанно рада.

Наше обратное путешествие проходило не так быстро, как мне хотелось бы, но все же еще до конца января мы прибыли в Кале. С опаской относясь к морским путешествиям, я еле могла дождаться дня, когда взойду на палубу корабля. И он наступил.

Путешествие по морю прошло благополучно. Со слезами на глазах я смотрела на приближающиеся белые скалы Дувра на английском берегу.

Как чудесно и спокойно у нас в Хатфилде! С каким наслаждением взирала я на опушенные снегом тяжелые ветви деревьев, на тонкую кромку льда на прудах, на бледное зимнее солнце! Дыхание мороза щиплет кожу лица и рук. Какое это счастье — снова оказаться дома!

Оуэн почти непрерывно находился рядом со мной, и я видела, что он испытывает те же ощущения. Мы могли подолгу молчать, но каждый из нас знал, о чем думает другой, поскольку наш прекрасный союз осенен свыше.

В своих воспоминаниях о Франции я нередко возвращалась мыслями к матери, все больше жалея толстую, печальную, старую женщину, все потерявшую, надеждам которой на всеобщее поклонение уже не суждено осуществиться. Впереди забвение, унылое доживание в холодном, мрачном «Отеле де Сен-Поль». Никто не любит ее, никого не любит она. Круг замкнулся.

Размышляя о себе, я молила судьбу об одном, чтобы моя жизнь оставалась такой, какая она есть: рядом с любимыми детьми, любимым мужем, чтобы никто в нее не вторгался. Для счастья мне больше никого и ничего не надо.

Встреча с детьми прошла радостно, но немного тревожно. Начать с того, что ни Гиймот, ни они не вышли из замка, когда мы подъехали к нему. Только по лицам двух Джоанн и Агнессы я поняла, что все в порядке, просто соблюдаются меры предосторожности, о коих мы условились заранее.

Когда же я наконец увидела моих мальчиков, то не могла не огорчиться: даже Эдмунд не сразу узнал меня. О Джаспере я уже не говорю.

Я подбежала к ним и обняла обоих, они поначалу удивились и с недоверием смотрели на меня. В глазах у Гиймот стояли слезы. Я тоже не сумела сдержать их.

Но я снова вернулась к моим детям, домой. И верила, что все будет хорошо.

Гиймот рассказала, что в мое отсутствие жизнь у них протекала спокойно, посетителей не было. А больше всего ждали нашего возвращения.