Еще у нас говорили, что английский король чуть не на следующий день после восшествия на престол резко изменил свои привычки и поведение. Никаких гулянок и попоек с простыми людьми, а также посещений низкопробных таверн. При каждом удобном случае Генрих V заявлял о своем желании править разумно, мудро и превратить Англию в истинно великую страну.

В таком благолепии ему долго не протянуть, считали у нас многие. Натура свое возьмет. Где это видано, чтобы зрелый человек за одну ночь переменился? Он же не змея, чтобы сбросить старую кожу…

Еще говорили, что он с нетерпением ожидал смерти отца. Даже якобы примерял корону к своей голове на глазах своего отца и щеголял в ней перед ним…

Похоже, человек, которого предназначили мне в супруги, обладал множеством лиц и самыми противоречивыми чертами характера: он и повеса, и монарх с благими намерениями; и прожигатель жизни, и тот, кто относится к ней и к своему жизненному долгу совершенно серьезно.

Я находилась в растерянности: кому же верить — и лихорадочно пыталась собрать все услышанное о нем воедино, чтобы составить хоть какое-то представление о будущем супруге, и молила Бога, чтобы избавил меня от познания на себе противоречивости его натуры.

В эти дни я чаще виделась с матерью; и чем больше, казалось, узнавала ее, тем меньше понимала. Но одно усвоила хорошо: не следовало противиться ее воле даже выражением глаз. Поэтому старалась чаще опускать голову, разговаривая с ней.

Больше всего мне хотелось вернуться обратно в Пуасси! Жизнь при королевском дворе сделалась для меня нестерпимой. Однако я осознавала всю тщетность своих надежд. Даже если бы переговоры о бракосочетании с английским королем сорвались, меня никуда бы отсюда уже не отправили: я стала нужна матери в ее дипломатической игре, и она хотела всегда иметь меня под рукой.

Я боялась ее. Высокая и довольно стройная, с чувственным лицом и телом, с острым взглядом — она напоминала мне крупную змею. Яд сочился из ее глаз, когда она впивалась ими в человека, которого или числила в своих врагах, или он осмелился в чем-то не согласиться с ней. Порой и меня леденил ее прилипчивый взгляд, у меня тогда холодели руки и страх охватывал душу.

Мать постоянно пребывала в лихорадочном состоянии интриг, она возглавила какой-то заговор, меняя при этом приверженцев и противников, притворяясь другом то одного, то другого союза, хотя, в сущности, ей глубоко были безразличны как те, так и эти. Несмотря на всю свою любовь к дворцовым заговорам, больше любила она ленивую праздность. И чувственные наслаждения. Сладострастие, это неутолимое вожделение составляло суть ее характера, оно проявлялось в движениях, во взгляде, в позах, какие она принимала.

Думая о ней здесь, в аббатстве Бермондсей, где меня приговорили жить до смерти, я вижу, как лежит изящно она, изогнувшись на софе, рядом любимые собачки, которых она журит, ласкает, закармливает сладостями, не забывая при этом и себя. Эти собаки ей дороже нас, ее детей. Может, потому, что беспрекословно подчиняются любой ее команде и не задают никаких вопросов, а может, ее холодное сердце греет их молчаливое обожание. Людьми же она любит манипулировать подобно фокуснику, требуя от них полного послушания. Малейшее неповиновение вызывает у нее дикую ярость.

Через ее спальню прошло немало любовников. Больше других мне запомнился Луи де Босредон. Очень неприятный человек, отличавшийся крайней заносчивостью. Он, видимо, считал, что если королева делит с ним постель, то он уже некоронованный король. Впрочем, в привлекательности ему не откажешь. Простого дворянина из Оверни, Луи де Босредона, мать сделала мажордомом. Как высший придворный, он мог находиться во дворце, ближе к ней.

Луи де Босредон еще не знал, как кратковременны увлечения королевы и что она никогда не сожалеет о покинутых или исчезнувших любовниках. Даже о таком, каким был герцог Орлеанский. Смерть его она пережила легко и вскоре утешилась с другим…

Я уже упоминала, что она старалась не спускать глаз с моего брата Луи. Сын вызывал у нее беспокойство. В нем появилась решительность, и многие считали, что очень скоро он станет королем Франции. Наш отец все реже мог заниматься управлением страной, и поговаривали, он вот-вот подпишет отречение в пользу старшего сына. Придворные начали оказывать Луи гораздо больше внимания, чем раньше, заискивали перед ним, у него появилось множество приверженцев и просто подхалимов. От всего этого он рос в собственных глазах, становился строптивым по отношению к матери. Она теряла над ним влияние, а вместе с тем и власть над страной в будущем. Луи, что кость в горле, мешал ей.

Никто не знал наверняка, какую из враждующих сторон — бургундцев или арманьяков (Орлеанский дом) поддерживает королевская семья. Сама королева явного предпочтения не отдавала никому — склонялась то в одну, то в другую сторону. Но наследник престола завел теснейшую дружбу с молодым герцогом Орлеанским и стал, таким образом, лучшим другом арманьяков.

Жители Парижа, большей частью следовавшие в своих симпатиях и антипатиях за королевским двором, увидев, что наследник открыто принял сторону Орлеанского дома, также открыто переметнулись от бургундцев к арманьякам. Стало как бы дыханием времени — оставлять бургундцев, еще недавно так милых сердцу, и примыкать к их противникам… Удивительно, как все же непостоянен народ, как без видимой причины он легко меняет симпатии, легко предает того, кому вчера еще поклонялся! Неисповедимы его пути… На улицах вспыхивали схватки с немногочисленными приверженцами бургундцев, и нередко эти бои приводили к смертельному исходу.

Сердце мое полнилось скорбью за несчастную страну, за людей, которые не хотят видеть, как их вражда приносит все новые беды…

Все понимали, что вряд ли герцог Бургундский смирится с потерей власти, ведь совсем недавно парижане встречали его восторженно, как короля.

Внезапно стала известна суть его тайных переговоров с королем Англии. Возмущению моей матери не было предела.

— Вероломный негодяй! — кричала она в моем присутствии. — Вообразил, что он не кто иной, как французский король. Как он посмел? Он лишится у меня головы за это! Жан Бесстрашный! Я заставлю его почувствовать страх.

Я не могла понять, почему она так разошлась при мне, ведь я даже толком не знала, о чем идет речь. Видимо, бессильная ярость матери так велика, что застлала ей разум. Ей, наверное, безразлично, перед кем излить свой гнев. Однако последующие слова все объяснили мне.

— Знаешь, что он сделал? Отправил доверенного человека в Лондон с предложением женить короля Англии на своей дочери! Какой подлец!

В моей душе вспыхнула надежда. Я не решилась смотреть на мать, боясь, что она по моему лицу догадается, как меня обрадовала эта новость.

Неужели король согласится? О, если бы так случилось! Мне стало жаль девушку, которой выпала бы доля стать его женой, но зато какое счастье для меня!

— Предложил королю Генриху V свою дочь! — продолжала мать. — Ты слышишь меня?.. Какой выскочка!.. Никогда этому не бывать!

Мне хотелось ей возразить, напомнить, что герцог Бургундский никакой не выскочка. Он более высокого рода, чем она сама. Но я, не поднимая глаз, молчала.

— Какая наглость! — Мать все еще не могла успокоиться. — И знаешь, как зовут его дочку? Екатерина, как и тебя! — Голос ее звенел от ярости, словно в этом совпадении имен заключалось главное зло и оскорбление для нее. — Он вздумал обойти меня… обойти твоего отца и обручить свое жалкое отродье с королем Англии!

— Но что ответил король? — спросила я дрожащим голосом.

— А ты как думаешь? Он ведь уже сделал тебе предложение. Неужели он обратит свое внимание на дочь какого-то бургундского герцога?

— Она тоже королевского происхождения, — робко заметила я.

— Но не дочь короля. А Генрих — король, и ему нужна жена из королевского рода. Не бойся, он все равно женится на тебе. Только попросит за это большую цену… А герцог Бургундский просто рехнулся!..

Я-то знала: он в здравом уме, но несколько удивилась, почему ему вдруг изменила былая сметливость. Впрочем, я ему только благодарна.

Увы, вскоре мои упования на чудо рухнули. Моего отца, лишь недавно перенесшего очередной припадок, удалось все-таки вытащить на короткий совет, где ему дали на подпись бумагу, запрещавшую герцогу Бургундскому под угрозой обвинения в государственной измене и предательстве вступать в какие-либо отношения с королем Англии. В крайнем унынии, которое всегда следовало за приступом безумия, король подписывал все, что бы ему ни предлагали. Мать осталась довольна и почти успокоилась. Теперь уже с насмешкой говорила она о безумии герцога, решившегося предложить свою дочь в английские королевы.

Я поняла, что радовалась преждевременно.


Между тем все новые сведения, неутешительные для Франции, доходили до нас о короле Англии. Говорили о его популярности в народе, до которой было далеко его немощному, отягощенному болезнями отцу. Генрих V восхищает и поражает всех своей энергией и смелостью решений; он привел в движение всю нацию, дал новый толчок к развитию страны. На всех верфях кипит работа. С каждым днем государство становится сильней и уже готово к новым сражениям, если те разразятся. Впрочем, в последнем никто почти не сомневался: молодой король не считал законченной длительную войну с Францией и мечтал отличиться на поле боя.

Говорили, он стремится походить на своего прадеда Эдуарда III, считавшего Францию частью английской короны и в свое время начавшего завоевание Франции. Однако, получив титул французского короля, он не довел войну до конца, хотя англичане одержали славные победы при Слейсе, Креси, Пуатье…

Вскоре случилось то, чего так жаждала моя мать: король Генрих V направил посланников во Францию с поручением начать незамедлительные переговоры о браке.