- Подумать только! Я расту в собственных глазах. - Она улыбнулась, почувствовав некоторое удовлетворение, и взглянула на меню, где был перечислен традиционный ассортимент закусок для фуршетного ужина: пирожки с омаром, салат с лососиной, заливной язык, ветчина, холодный фазан и свежие фрукты…

- Не из-за этих ли штучек мой шеф-повар поет тебе дифирамбы? - спросил Филипп, разглядывая ее новейшие творения.

- Эти? Нет, этими я месье Бушара не потчевала, - ответила она и, сложив листок, сунула его в карман фартука. - Этот рецепт я изобрела только нынче утром. Это результат несчастного случая. Одна из моих подручных пыталась испечь шоколадный торт в третьей духовке, но потерпела неудачу.

- Она пользовалась духовкой, которая печет плоские бисквиты?

- Той самой. С шоколадным тортом получился тот же результат, но на вкус он весьма неплох. Стыдно такой выбрасывать в мусорное ведро. И тогда я разрезала корж на прямоугольнички, положила на них мороженое с мятной отдушкой, накрыла слоем шоколадной массы и украсила мятной глазурью. Получилось нечто вроде замороженного птифура.

- Если судить по внешнему виду, твой эксперимент удался.

- Внешний вид, конечно, жизненно важный компонент, но я уверена, что вкус важнее. - Она импульсивно взяла одно пирожное большим и указательным пальцами и повернулась к нему. - Не хочешь ли быть судьей? - спросила она и поднесла пирожное к его губам.

Помедлив всего долю секунды, он взял птифур в рот. Пока он пробовал пирожное, она, к собственному удивлению, поняла, что хочет, чтобы оно ему понравилось. По правде говоря, это было очень странно, потому что ей казалось, что мнение Филиппа перестало интересовать ее уже много лет тому назад. Тем не менее она с огромным нетерпением ждала, что он скажет.

- Ну как? - спросила она, не сумев угадать его реакцию по выражению лица. - Что ты об этом думаешь?

- Боже милосердный! - пробормотал он с набитым ртом, и по его благоговейному тону она поняла все, что нужно.

У нее отлегло от сердца, и она рассмеялась, довольная сверх всякой меры:

- Вижу, что тебе понравилось.

Он медленно жевал, смакуя шоколадное пирожное с мятным мороженым.

- Понравилось? - воскликнул он, проглотив угощение. - Женщина, получилась абсолютно греховная вещь! Право же, их следует запретить в законодательном порядке. Если ты угостила моего шеф-повара чем-нибудь вроде этого, то неудивительно, что он произносит столь восторженные речи в твой адрес.

Услышав такие похвалы от человека, чье хорошее мнение было так трудно заслужить, она была вынуждена и сама попробовать свое новое творение. Она тщательно выбрала пирожное - потому что они начали подтаивать и размягчаться - и положила в рот.

- Неплохо, - сказала она мгновение спустя и взяла второе. На сей раз она оценила контрастирующие вкусы и текстуры составляющих частей. - Возможно, следовало бы приготовить это и для бала. Хотя пришлось бы подавать их на подстилке из крошеного льда, чтобы не растаяли. Иначе у гостей пальцы будут испачканы в шоколаде.

- И не только пальцы.

- Что ты имеешь в виду? - Она взглянула на него и увидела, что он улыбается во весь рот. У нее даже дыхание перехватило. Трудно припомнить, когда в последний раз она видела у Филиппа такую улыбку. Возможно, когда он был мальчиком, хотя даже тогда такая улыбка на его лице была редкостью. Он мог одобрительно усмехнуться, когда отличишься в крикетном матче или сделаешь умный ход, играя в шахматы. Но сейчас у него на лице была не улыбка мальчика, которую она помнит. Это была улыбка потрясающе красивого мужчины, и она вдруг почувствовала радость при виде ее.

- Почему… - По неизвестной причине у нее вдруг прервался голос, и она начала снова: - Почему ты так улыбаешься?

- Ты испачкала шоколадом лицо.

- Правда? Где?

- Вот здесь, - сказал он и, подняв руку, легонько прикоснулся кончиком пальца к уголку рта, чтобы указать точное место. Потом его улыбка исчезла с лица и он взял в ладонь ее щеку. Он провел по губам подушечкой большого пальца и стер шоколад. Прикосновение было таким неожиданным, таким интимным и таким совершенно несвойственным Филиппу, что она раскрыла рот от удивления.

Его большой палец прижался к ее губам, как будто он ожидал протестов с ее стороны и пытался заранее предупредить их, но она была настолько ошеломлена, что ей и в голову не пришло протестовать.

К ней прикасался Филипп. Филипп, который никогда не делал ничего неподобающего, который никогда не преступал границы дозволенного. Филипп, который считал ее дерзкой девчонкой и хотел, чтобы она жила где-нибудь в самом отдаленном месте земного шара. И этот Филипп прикасался к ней. В это было трудно поверить, и она не знала, что делать.

Он повернул ее лицом к себе и, обхватив другой рукой за талию, крепко прижал к себе. Она испуганно втянула в себя воздух сквозь стиснутые зубы, но не успела отреагировать, потому что он наклонил голову и прикоснулся губами к ее губам.

Поцелуй не был нежным. Он был требовательным и горячим, от него стало больно губам, но она испытала такое радостное волнение, какого не испытывала никогда в жизни.

Она закрыла глаза, и ее губы раскрылись под требовательным напором его губ. Когда его язык вторгся в ее рот, она стала было вырываться из его объятий, но он еще крепче прижал ее к себе, а язык еще глубже погрузился в ее рот.

Ее целовали и раньше, но никогда еще не целовали так. Ее потрясение стало понемногу проходить, и она начала обращать внимание на другие вещи: силу его рук, сковавших словно стальными обручами ее тело, запах лавровишневой воды от его кожи, звук ударов ее собственного сердца в груди, вкус мяты и шоколада на его языке.

Соблазнительный вкус его рта породил странную волну удовольствия, распространившуюся по всему ее телу, которое, выйдя из-под ее контроля, стало прижиматься к его телу какими-то совершенно бесстыдными движениями, но ощущение это было так великолепно, что ей было все равно. Ей хотелось, чтобы его поцелуй никогда не кончался.

Без всякого предупреждения он вдруг резко оторвал от нее свои губы, и она от неожиданности открыла глаза.

- Боже милосердный! - воскликнул он, отталкивая ее, как будто она обожгла его как огонь. - Что я делаю?

- По-моему, ты целуешь меня, - сказала Мария и удивленно хохотнула.

Он в ужасе уставился на нее.

- Что это? - пробормотал он, взъерошивая рукой волосы. - Что есть в тебе такого, что заставляет меня совершать такие глупые поступки?

Даже если бы он схватил со стола чашку и выплеснул ей в лицо остатки чая, он не смог бы с большим успехом испортить этот изумительный момент.

- Ну, спасибо тебе большое, - обиженно сказала она в ответ. - Значит, целовать меня глупо? Ты это хотел сказать?

- Более чем глупо. - Он провел по лицу руками. - Это безумие. Ты заставляешь меня делать вещи, которые идут вразрез с моим понятием чести, моим разумом и даже противоречат моей воле.

- Я тебя заставляю? - удивленно переспросила она. - Что за абсурдное, что за несправедливое… - Пылая гневом, она не сразу смогла продолжать. - Я не заставляла тебя целовать меня! Я просто стояла здесь!

- Что ты ни делала бы, это доводит меня до безумия, - возмущенно заявил он, сердито глядя на нее. - Несколько веков назад тебя сожгли бы на костре, как ведьму.

- Ну да. Это объясняет все. Я ведьма, и я тебя околдовываю. - Она сделала несколько пасов перед его лицом, шутливо подражая гипнотизеру, потом остановилась и прищелкнула пальцами. - Нет, постой! Это было не колдовство. Во всем виноваты птифуры! В них весь мой секрет. Это магическое любовное зелье.

- Любовное? - презрительно повторил он. - Уверяю вас, мисс Мартингейл, любовь не имеет к этому никакого отношения!

Это пренебрежительное заявление было каплей, переполнившей чашу ее терпения. Она указала на дверь.

- Я хочу, чтобы ты ушел. Сию же минуту.

- Отличная мысль. - Он повернулся и направился к двери. - Не нужно было мне вообще приходить сюда.

- Совершенно с вами согласна! - крикнула ему вслед Мария.

Он схватил шляпу и ушел, не ответив ей и даже не оглянувшись. Уперев в бока руки, Мария сердито глядела на закрывшуюся за ним дверь, чувствуя себя такой оскорбленной, какой никогда не бывала.

Как он смеет считать, что все это произошло только по ее вине? Он пришел сюда, начал с ней заигрывать и оскорбил ее. И после этого он имеет наглость обвинять ее в своем поведении? Каков?

Любовь не имеет к этому никакого отношения.

В памяти снова всплыли его слова, а с ними и презрение, с которым он их произнес. Она почувствовала не только гнев, но и боль. Было, черт возьми, больно знать, что даже после того, как он подарил ей самый великолепный поцелуй в ее жизни, она вызывала у него лишь презрение. Вдруг она вновь почувствовала себя пятнадцатилетней девочкой, наблюдающей, как он поворачивается к ней спиной и уходит.

Было крайне досадно осознавать, что его невысокое мнение о ней все еще задевает ее, хотя не должно бы, ведь прошло столько времени. Какое ей дело до того, что он думает о ней? Он, черт возьми, даже не нравится ей больше. В такие моменты трудно даже вспомнить, что когда-то он ей нравился. И несмотря на этот великолепный поцелуй, она ему тоже не нравится. Он отчетливо дал ей это понять.

Она прищурила глаза, глядя на закрытую дверь. Значит, он считает, что целовать ее - это безумие?

Он не безумен. Он абсолютно невыносим.

Он, видимо, потерял разум. Это единственно возможное объяснение его странного поведения. Расстроенный Филипп вошел в свой дом, сунул ключ в карман и пересек вестибюль. Он джентльмен, но только что вел себя так, что это шло вразрез со смыслом, который вкладывался в это понятие. Раньше всякий раз, когда его страсть к ней начинала его беспокоить, он мог взять ее под контроль, подавить ее и прогнать усилием воли. Но на этот раз так не получилось.