- Что за наглость! - осадил ее он. - Будь осторожнее, Мария.

Но быть осторожнее не входило в ее намерения.

- Когда мы были детьми, мы с тобой были друзьями. Помнишь? Но как только ты стал маркизом, такие пустые, глупые вещи, как «классовые различия», «люди одного круга», стали для тебя важнее, чем моя дружба. Лоренс продолжал обращаться со мной, как с другом, как с равной, а ты нет.

- Мы с тобой не ровня! - воскликнул он с такой злостью, что она вздрогнула. - Теперь, когда мне нужно думать о своем титуле и положении, мы не можем больше быть друзьями. - Он отвел взгляд в сторону и тихо добавил: - Нам с самого начала не следовало становиться друзьями.

- А как же Лоренс? Ведь он не маркиз. Однако ты все-таки решил, что нас тоже следует разлучить.

- Вы собирались бежать в Гретна-Грин, чтобы обвенчаться. А джентльмен не может жениться на дочери шеф-повара.

Она даже растерялась.

- Ей-богу, Филипп, какой ты, однако, сноб.

- Смотреть правде в глаза - это не снобизм. Брак между представителями разных классов ни к чему хорошему не приводит. Он не приносит счастья.

- Мы с Лоренсом любили друг друга.

- Любили? - Он презрительно пожал плечами. - Это была не любовь. Это было увлечение!

- Лоренс любил меня.

- А как он продемонстрировал это, ты помнишь?

Эти слова причинили боль, и она резко втянула воздух сквозь стиснутые зубы. Она даже говорить смогла не сразу:

- В этом виноват только ты.

- Я предоставил ему право выбора.

- Предоставил выбор без выбора! Или я, или его наследство. Если бы он выбрал меня, то потерял бы не только средства к существованию, но и твое уважение и привязанность. Он этого не смог бы вынести. Как ты мог так жестоко поступить с нами?

- Жестоко? Я использовал свое влияние, чтобы спасти брата от несчастного брака.

- А на то, что при этом были разбиты наши сердца, тебе наплевать?

Выражение его лица ничуть не смягчилось.

- Разбитое сердце можно починить. А вот несчастный брак дело непоправимое.

- А как же наша дружба, Филипп? Ты не подумал о том, что мне было больно потерять твою дружбу? Или тебе и на это тоже наплевать?

- Мой секретарь пришлет тебе подробные сведения о благотворительных мероприятиях, для которых потребуется твое обслуживание, и назначит соответствующие встречи. Всего хорошего, мисс Мартингейл.

Она взяла свою кожаную курьерскую сумку, поднялась с кресла и направилась к двери.

- Мария! - услышала она его голос.

Она остановилась, уже взявшись за ручку двери, но не оглянулась.

- Мне на это не было наплевать, - сказал он за ее спиной. - Но, как я уже говорил, мы вообще не должны были становиться друзьями. Дружба между маркизом и дочерью семейного повара невозможна. Так уж устроен мир, в котором мы живем.

Она заставила себя взглянуть на него через плечо.

- Нет, Филипп, это мир, в котором живешь ты.

- В нем живет и Лоренс, и поэтому я сделал все, что мог, чтобы предотвратить его женитьбу на тебе. Свадьба «с побегом» всегда вызывает толки, но если заключается брак между людьми, принадлежащими к разным классам, как ты и Лоренс, то дело не ограничится шепотком за вашими спинами. Многие семейства откажутся принимать вас. Многие из друзей Лоренса будут вынуждены прекратить общение с ним, по крайней мере на публике. Если бы у тебя было большое приданое и он женился бы на деньгах, люди, возможно, посмотрели бы сквозь пальцы на твое происхождение и отсутствие родственных связей. Но поскольку ты дочь повара и без гроша в кармане, этого тебе не простят.

- Неужели ты не можешь понять, что мне безразлично, что шепчут за моей спиной?

- Тебе, возможно, это безразлично, но не Лоренсу. Ему это совсем небезразлично. Он гораздо острее, чем ты, почувствует на себе клеймо этого брака, потому что ему будет невыносимо утратить всеобщее доброе мнение. Я люблю своего брата, но сознаю также его недостатки. Лоренс никогда не умел посмотреть в лицо неприятной реальности. Оскорбительные замечания в обществе, сокращение количества приглашений и сплетни мало-помалу сломают его и тебя и разрушат любовь, даже если она была между вами.

Уверенность, с которой он говорил, возмутила Марию до глубины души.

- Все хорошо, что хорошо кончается, - резко сказала она. - Смотри, как удобно все получается: ты способен подчинить людей своей воле, оправдывая это тем, что все делается для их же блага.

Она ушла, не дожидаясь ответа. Выйдя из здания, она медленно побрела вдоль набережной, глубоко вдыхая влажный воздух с реки и пытаясь подавить в себе гнев.

Стояла типичная весенняя погода с пронизывающим ветром. В конце улицы показалось такси, и Мария нерешительно остановилась, взглянув на небо. Похоже, будет дождь, но, хотя она забыла взять зонт, она не подняла руку, чтобы остановить такси. Уж лучше она пройдется пешком.

«Он всегда такой самодовольный, - огорченно думала она, продолжая идти вдоль набережной, - такой уверенный в себе». Да кто он такой, чтобы вмешиваться в дела других людей? Кто он такой, чтобы решать, что будет лучше для другого человека? Почему он считает, что во всем прав? Он всегда был таким, и ее это всегда глубоко возмущало.

Мария остановилась и повернулась к реке. Положив локти на парапет набережной, она стала смотреть на проходящие мимо суда, но видела мысленно лишь лицо Филиппа. Выражение его лица стало более жестким, чем у мальчика, встреченного ею в первый раз, серьезного мальчика, который взглянул на нее, когда она сидела в ветвях плакучей ивы, и удивился, как будто она была лесным эльфом, или водяной нимфой, или каким-нибудь другим существом, никогда прежде им не виданным.

Откровенно говоря, это она была виновата в том, что он сломал руку тогда, однако он выдержал порку, не сказал своему отцу, что подстрекателем той затеи с качанием на веревке была она. Это Филипп научил ее играть в крикет так, чтобы над нею больше никто не смеялся. Филипп, а не Лоренс настоял на том, чтобы позволить ей залезать в их домик на дереве, и сказал, что девчонке вполне позволительно научиться удить рыбу и играть в футбол. Она всегда хотела слышать смех именно Филиппа, это его одобрение она жаждала заслужить, и, откровенно говоря, именно для него она готовила шоколадные пирожные на каждый день.

Она забыла об этом. Она забыла его и забыла о том, как обожала его, будучи маленькой девочкой, забыла о том, как больно ей было, когда он позволил положению в обществе и классовой принадлежности встать между ними и разрушить их дружбу.

Она мысленно вернулась к тому лету, когда ей исполнилось пятнадцать. Она приехала домой из Франции и неожиданно обнаружила, что только один из ее двоих лучших друзей рад ее видеть. Она и сейчас почувствовала, как тогда, боль и возмущение. Ей было больно, когда Филипп отворачивался от нее, отказывался говорить с ней, а заметив, что она идет ему навстречу, сворачивал и шел в другом направлении. Ей, пятнадцатилетней девочке, было больно, когда к ней относились пренебрежительно, и она не понимала, почему мальчик, которого она обожала, больше не желает разговаривать с ней. Возможно, Филипп даже не знал этого, но он разбил ее сердце задолго до того, как это сделал его брат.

И не было ли это на самом деле отчасти причиной того, что мысль о свадьбе «с побегом» с Лоренсом, возникшая два года спустя, показалась ей такой заманчивой? Мария неодобрительно хмыкнула. Будучи взрослой женщиной, не очень-то приятно, мысленно возвращаясь в прошлое, видеть, какой ты была глупой, будучи девчонкой.

Через два года после ее возвращения из Франции умер ее отец. Она осталась совершенно одна, и ей было очень нужно, чтобы Филипп морально поддержал ее, но он был в отъезде. Он объезжал свои поместья и был настолько занят своими делами, что даже не удосужился написать ей письмо с соболезнованиями. А Лоренс был тем летом дома, и она обратилась за моральной поддержкой к нему. В то лето он был потрясающе привлекателен, и, когда предложил выйти за него замуж, это показалось ей хорошим решением, и она вообразила, что влюблена в него. Но теперь, оглядываясь назад, она видела, что на самом деле не любила Лоренса. И он не любил ее, потому что если бы любил, то не бросил бы. Нет, это была не любовь, а мимолетное юношеское увлечение, чему способствовали ее чувство беззащитности и страх перед будущим - страх остаться одной и без гроша в кармане, страх, который преследовал ее после смерти отца. Как ни досадно это признавать, но Филипп снова оказался прав.

Мария вздохнула и, повернувшись, посмотрела на каменных львов у входа в Сомерсет-Хаус. Начал накрапывать дождь, но она почти не замечала этого, все еще находясь мыслями в прошлом. Когда она приехала в Лондон, ее первая квартирка находилась в нескольких кварталах отсюда. Это была, насколько она помнит, хорошая однокомнатная квартира на Тейвисток-стрит, которую занимала она одна и которая была несравненно комфортабельнее, чем комната под лестницей, где она жила в Кейн-Холле. Благодаря деньгам, которые дал ей Филипп, она могла позволить себе снять ее, но чувствовала себя там безумно одинокой. Она была молодой, всеми покинутой и одной во всем мире.

Она зажмурила глаза. Эти первые дни в Лондоне отозвались в ней такой острой болью, какой она не испытывала уже много лет. Братья Хоторн и боль, которую они причинили, остались в прошлом, однако прошлое, кажется, все еще имело способность причинять боль.

Она сделала глубокий вдох и заставила себя посмотреть на все это с положительной стороны. Если бы все эти вещи с ней не произошли, она не оказалась бы в Лондоне, работая подручной у великого кулинара Андре, который был другом ее отца. Не будь Андре, она не обслуживала бы ужин на балу, где встретилась с Пруденс, которая работала там белошвейкой и приводила в порядок бальные туалеты дам, если что-нибудь случалось. Не будь Пру, она не переехала бы в пансион на Литл-Рассел-стрит, не стала бы снимать вместе с ней одну квартиру на двоих и не обзавелась бы новыми друзьями. И что важнее всего, она никогда бы не смогла воплотить в жизнь свою заветную мечту, которая появилась у нее еще в трехлетнем возрасте, когда она сделала свой первый кулич из песка.