Все жители Могадора, кажется, абсолютно уверены, что сверчки стрекочут по-разному в разное время года и могут даже предсказать приход нового сезона. Хорошо натренированные насекомые даже способны с величайшей точностью определять температуру воздуха. Слепой садовник скрылся в глубине сада, а затем появился, неся сверчка, который наловчился измерять температуру тела у человека. Сам он очень маленький, стрекот его нежный и низкий, но вибрирует с неимоверной силой. Таких созданий называют «лунная улыбка». Известно, что они принимаются стрекотать, едва лишь искра желания пробежит между двумя сердцами, особенно жаркая искра. Некоторые вообще приносят их на свидание под одеждой, ближе к телу, чтобы чувствовать вибрации крохотного существа, но не слышать взволнованного стрекота.

Оттого Ибн Хазм в книге, что считается поэтическим продолжением его манускрипта «Ожерелье голубки», посвятил целую главу описанию поисков, с величайшей осторожностью и воспаленным воображением, среди многочисленных складок одеяний возлюбленной этих сверчков. Удивительных созданий, милых доносчиков, разоблачителей тайн. А женщина в ответ советует искать не только в складках одежды, но прежде всего обследовать потаенные уголки ее обнаженного тела, скрупулезно, словно именно там могли найти убежище «лунные улыбки».

Прежде чем солнце скроется за горизонтом, когда медленно соскользнет капля воды внутрь клетки и свернется в ней тяжелым пухлым шаром, в саду Могадора можно услышать, как сверчок утоляет жажду. Стрекот его увлажняется, слышно, с каким удовольствием и даже счастьем полощет он пересохшую глотку. Если же вдруг напьется сверх меры, в его голосе, помимо воли и желания, появляется некая странная вибрация, будто сверчок дрожит от холода.

Безветренными вечерами слепой садовник отправляется на поиски мошек, которые тучами зудят на южных пляжах до заката солнца. Там человек простирает руки, отдаваясь во власть насекомым, и они впиваются в его тело. Налившись кровью, уже не могут взлететь, и тогда он без труда собирает разбухших от крови мошек, приносит в сад и вскармливает этим особенным блюдом своих сверчков. Более всего достается тучным и темным. А пока они насыщаются, весело поют низкими, словно набатные колокола, голосами.

Слепой садовник узнает каждого сверчка по его голосу и шорохам. Ему ведомо, что наука давно ушла вперед, открыв совершенные методы определения и классификации насекомых, но ему важно различать их по голосам. И проделывает он это с поразительной точностью. А приходится ему различать на слух две тысячи шестьсот тридцать три особи. В этом году он был вынужден вычеркнуть из списка четырех. Поскольку оказалось, что эти звуки производят не сверчки, а он сам: шорох его быстрых шагов, тяжелый вздох жарким днем, тихая усмешка от радости, что слышит он дивное стрекотание своих любимцев, сухой треск и шуршание, когда выпалывает цветки, которые не годятся в пищу поющим созданиям, а он, слепой садовник, не желал пестовать растения без всякой пользы.

Однажды поздним вечером появился в саду скромный нотариус. Он предлагал свои услуги слепому садовнику на случай, если тот вдруг услышит новый звук. Список постепенно рос. Каждая запись была точнейшим образом оформлена. Так, например, среди прочих встречалась следующая: «Эхо капли, упавшей в огонь: звук номер 1327 — словно капля слюны между зубами; словно едва возникающая жажда. Повторяется с интервалами, десять капель, все одинаковые».

Однако садовник был вечно недоволен этими словесными описаниями. Поэтому было создано подобие партитуры. На длинном столе садовник раскладывал речные камни различных форм и размеров. Ему ведомо, что этот каменный орнамент — для непосвященных всего лишь груда камней или каменная ловушка — был единственно возможным и точным описанием, которое он в силах воспринять. Это была осязаемая карта звуков его сада. И каждую ночь, все ночи напролет, чудесная карта пела собственным голосом. Нередко ее удивительная песня приводила в гармонию разрозненный стрекот сверчков. Гармония, сокрытая в земной сердцевине каменной карты.

Слепой садовник, сраженный мощным напором некоторых голосов собственного сада, пришедший в замешательство от поразительного тщеславия отдельных созданий, дал вновь открытым звукам — не всем, лишь единицам — имена собственные. Они тоже стали его шедеврами. А потом и те истории, которые он любил рассказывать, стоя возле клетки со сверчком, всем, кому посчастливилось оказаться в данную минуту поблизости, — истории о том, как удалось ему ловко поймать пленника или вырастить его прямо из яйца. Или занимательные истории из жизни обитателей клеток, об их привычках и вкусах. И каждый, кому посчастливилось слышать эти истории, переполнялся воодушевлением и энергией; «Кентерберийские рассказы», «Декамерон» или «Тысяча и одна ночь» были рождены именно в этом саду со сверчками.

Старый слепой садовник научился распознавать и отслеживать звуки насекомых. Даже смог некоторые из них сам воспроизводить, то есть научился, в некотором смысле, собирать урожай звуков. Он испытывал безмерную радость, вслушиваясь, как они растут, расцветают и зреют.

Порою, бывало, — находятся тому свидетели — едва касался он сверчка, как тот тут же принимался петь для слепого садовника. Подобные фокусы проделывал он со многими насекомыми, но лучше всего получалось с теми, кто прибыл на борту корабля с далеких берегов, точнее, с городских стен Гайаны. Среди них обнаружилась одна странная и восхитительная особь, словно королева в роскошном саду: крылышки прекраснее и лучистее, даже чем у бабочки Морфо, в два раза длиннее огромного тела. Разноцветные: тут зеленые, там желтые, тут фиолетовые. А пение раскрывало в полном убранстве их прелесть и цветовую гамму. Но, увы, садовнику было доступно лишь пение.

Для него, слепого от рождения, как и его отец, и дед, пространства не существовало, оно лишь порождало звуки. Поэтому мысль, что сад может замолчать и онеметь, ему казалась невозможной. Звуки возникали повсюду вокруг него. Они расцветали, разрастались целыми плантациями, создавали обволакивающую среду, порождали ощущение дали или, напротив, близости, глубины, звучащей перспективы, неземной красоты где-то там, вдалеке, и, безусловно, вожделения.

Потому некоторые утверждали, будто старый садовник вовсе не слепец, он только смежает веки ежедневно, чтобы приумножить ощущение движения по саду, меж голосов посеянных, цветущих, вызревших богатым урожаем.


Все время думаю о саде в минуты, когда ты касаешься меня закрытыми глазами, а твое дыхание смешивается с моим. Когда мое непознанное имя ночью переплетается с твоим. Когда мы и сами не понимаем, что говорим друг другу, а нежность наполняет нас долгими, тягучими гласными звуками, стонами, стенаниями, царапинами голосов. Когда ищу в тебе и в складках твоих снов мимолетные лунные улыбки. Когда я думаю о тебе и слушаю тебя, словно ты — мой сад голосов.

6. Сад-каннибал

Есть в Могадоре очень странный, самый тайный из всех тайных эль-Рьяд. В него можно попасть, лишь протиснувшись в узенькую дверь в дальнем углу мясной лавки. Здесь витает запах сырого мяса и помета летучих мышей. Хозяева, семья мясников в третьем поколении, посадили деревья-каннибалы в собственном саду. Те медленно, деловито обвивают соседние деревья, высушивают, гноят и пожирают их. Это один из древних подвидов фикуса. Их семена заключены в очень твердую кожуру. Единственный способ вскрыть кожуру — сдобрить ее хорошенько желудочным соком летучих мышей, которые обожают зловещие плоды. Случается, и летучие мыши не переносят страшного лакомства и дохнут.

А еще там можно найти деревья-долгожители. Чтобы добраться до их семян, в лесу устраивают сильный пожар. В пищу годится только семечко, огромное и горькое. Летучая мышь обрабатывает своими экскрементами плод. Семена прячет на дереве, чтобы потом спокойно и неторопливо насладиться своей добычей. Часто плод раскрывается на дереве и прорастает там, хорошо удобренный. Побег развевается в воздухе, потом вцепляется крепко в ствол дерева-амфитриона. Закрепившись, начинает спуск. Оплетает и пеленает ствол, все ниже и ниже, пока не дотянется до земли.

Едва только фикус-душитель коснется корнями земли — всё: гостеприимное дерево, давшее семени опору, с этой минуты бесповоротно пропало. Неминуемо погибнет.

В дождевых лесах Монте-Верде, в Коста-Рике, случалось встречать мне странные пустоты — все, что осталось от некогда мощного кряжистого дерева. Ствол задушили, на его месте — лишь жалкие, гнилые опилки, истолченные в пыль. Захватчик принял форму былого исполина, но его ветви-щупальца никогда не покрывали целиком тела жертвы. Оно казалось ущербной копией внешней оплетки, но его кожа была усеяна отверстиями. И мы смогли разглядеть внутреннюю пустоту. Завораживающее и тревожное зрелище.

Дети, истинные почитатели и беззаветные искатели всего пугающего и ужасного, пользуются этими растениями словно лестницами, взбираясь по ним на более чем двадцатиметровую высоту, под самую крону дерева. Здесь, в этих заповедных местах, в дождевых лесах, все живут полной жизнью.

Главный мясник Могадора с наслаждением наблюдает, как дерево-каннибал душит соседнее дерево, но всегда поблизости отыщется такое же растение, которое когда-нибудь проделает то же и с ним. Летучие мыши также счастливы в своем любимом эль-Рьяде.


Знаешь ли ты, что я хочу обернуться летучей мышью и поедать твои плоды? А если понадобится, готов за них сразиться. Знаешь ли ты, что я хочу быть лианой-душителем, которая обовьет тебя жадно и с нежностью, неторопливо пожрет? Но я хочу, чтобы и ты превратилась в такую же лиану, обвивающую меня. Знаешь ли ты, что мое вожделение к тебе стягивает меня петлей и душит, превращает меня в лестницу, по которой я восхожу к тебе совершенной?

7. Сад Ветров