— Сегодня я угощаю.

— Я привыкла платить за себя.

— Не сегодня вечером, — возразил он. — Не переживайте, я могу себе это позволить.

— Мне было бы легче довериться вам, если бы вы чуть больше сообщили о себе, включая вашу фамилию.

Парень назвал лишь свое имя — Джон, и где доказательства, что оно настоящее? И голос его звучал как-то странно — еще одно предупреждение о возможной опасности, но может, хватит уже осторожничать и перестраховываться?

— Не думаю, что обязательно обмениваться фамилиями, — ухмыльнулся Джон. — Так забавнее.

Ей захотелось поспорить, но, в конце концов, неужели нужно заполнить две подробные анкеты, чтобы принять приглашение на бокал шампанского?

— Идемте, Лиз, начнем праздновать. Вы же не становитесь моложе, — поддразнил он.

— Отлично. Никаких фамилий.

Джон взял ее за руку. Как трогательно! Она уж и не помнила, когда в последний раз держалась за руку с мужчиной. Кайл терпеть не мог держаться за руки. Говорил, что подобные «телячьи нежности» его сковывают. Наверное, потому, что не собирался связывать с ней свое будущее. А она, отчаянно нуждаясь в близком человеке и не желая отставать от подруг, пропустила этот тревожный звоночек, как и множество других.

Они вошли в вестибюль, и Лиз едва сдержалась, чтобы не выразить свои эмоции, увидев высокие, как в соборе, потолки, мраморные полы, хрустальные люстры. А публика! Мужчины в шикарных костюмах и женщины в дорогих вечерних платьях. Не хватало только красной дорожки, чтобы почувствовать себя на церемонии вручения «Оскара» или на кинопремьере, где не бывает случайных людей, одни знаменитости.

Она сама однажды была знаменитостью… правда, в негативном смысле. И испытала колоссальное облегчение, когда истекли ее пятнадцать минут славы.

Поднимаясь по эскалатору, ведущему на второй этаж, Лиз думала, что они направляются в бар, но Джон остановился в распахнутых дверях бального зала, где навскидку было не меньше нескольких сотен гостей.

— Что здесь… свадьба? — спросила Лиз, заглядывая в зал поверх плеча Джона.

— Похоже, день рождения. — Он кивнул на подставку с большим объявлением у дверей. — Прием в честь сорокалетия Кэрол Прескотт. Эй, вы родились в один день. Думаю, в этом есть глубокий смысл.

— Разумеется, есть, — подтвердила Лиз. — Для того и пишут слова на больших плакатах.

— Остроумная девочка. Я имел в виду знак свыше. Мы очутились в правильном месте. — В его глазах засверкали озорные искорки. — И просто обязаны присоединиться к веселью.

— Ни в коем случае, — заартачилась Лиз. — Нам туда нельзя. Мы с ней даже не знакомы. Вы говорили о бокале шампанского в баре.

— Держу пари, здесь тоже найдется шампанское. — Не слушая возражений Лиз, Джон крепче сжал ее руку и увлек в погрузившийся в полумрак зал.

Лиз решила, что если их вычислят среди приглашенных гостей, то немедленно вышибут вон, но на их появление никто не обратил внимания. Все неотрывно смотрели на огромный трехъярусный, усыпанный разноцветными розами торт, который официанты выкатили на середину танцпола.

— Ничего себе, — пробормотал Джон. — Этой громадиной можно накормить маленькое государство.

Ну, уж точно побольше ее крохотного тортика.

— Должно быть, стоит целое состояние.

— И в некотором роде принижает ваш скромный праздник, не так ли?

— Если праздник скромный, это вовсе не значит, что он плохой, — возразила Лиз, но она лукавила, и они оба это понимали. Кто бы отказался от столь пышной вечеринки?

— Думаю, сейчас мы услышим торжественную речь, — прошептал Джон.

И он угадал. К микрофону, установленному неподалеку от торта, приблизился красивый мужчина в черном смокинге, сопровождаемый столь же ослепительной блондинкой в бирюзовом вечернем платье.

— Прежде чем мы зажжем свечи, — произнес мужчина, — я хотел бы произнести тост в честь моей изумительной жены Кэрол. — Он взял с подноса, протянутого вышколенным официантом, два бокала шампанского, предложил один своей спутнице. — Кэрол, ты потрясающая жена и мать. Ты без устали заботишься о своей семье и других людях. Ты подарила мне поразительные семнадцать лет супружеской жизни и двух прекрасных детей. Я самый счастливый мужчина на этой земле. С днем рождения, дорогая.

Он поцеловал жену в губы. Гости вразнобой произнесли «С днем рождения» и подняли свои бокалы.

Чудесное, полное любви поздравление, поду-мала Лиз, глядя на официантов, зажигающих свечи на торте. Понадобилось несколько минут, чтобы зажечь все сорок, и наконец торт стал похож на изыс-канный костер. Лиз никогда не видела ничего подобного. Какая же счастливая женщина эта Кэрол Прескотт!

Лиз попыталась представить, что это ее праздник, что мужчина в черном смокинге — ее муж, что эти гости собрались ради нее. Не получилось. Ей не хватило воображения.

Кэрол подошла к торту, обвела глазами гостей, а когда ее взгляд остановился на Лиз и Джоне, нахмурилась.

— Ой, — пробормотала Лиз.

— Пора смываться, — согласился Джон.

Они побежали к выходу, как дети, застигнутые при попытке проникнуть без билетов в кинотеатр, и остановились, только добравшись до бара.

Смеясь, они плюхнулись в кресла в угловой кабинке, и Лиз вдруг поняла, что давно не чувствовала себя такой раскованной и беззаботной.

— Мне кажется, вы плохо на меня влияете, — заметила она, отдышавшись.

— Забавно. Я как раз понадеялся, что вы на меня хорошо повлияете.

— И что это значит?

— Возможно, я объясню… до конца вечера.

* * *

Если бы Кэрол Прескотт предложили пропустить какой-нибудь свой день рождения, она без колебаний выбрала бы этот.

Она не хотела переступать порог сорокалетия. Она не хотела бороться с признаками старения и страхом, что муж найдет себе кого-нибудь помоложе и покрасивее. Она не хотела, чтобы муж ее бросил, и ужасно боялась, что именно это с ней и случится.

Блейк всегда был безумно честолюбив. Известный юрист крупной корпорации, он метил в сенаторы и воспользовался днем рождения жены, чтобы пообщаться с нужными людьми и привлечь внимание и средства к надвигающейся предвыборной кампании. Более половины гостей были Кэрол незнакомы и приглашены ради него. И плевать им на ее день рождения. Но они улыбались, притворялись заинтересованными, и она притворялась в ответ. Как всегда.

Правда, жаловаться Кэрол не собиралась. Она сама выбрала этот образ жизни. Она усердно работала, чтобы все это заполучить, и никогда не позволяла себе оглянуться и пожалеть хотя бы об одном из своих решений… до сегодняшнего вечера.

Вообще-то, она любила вечеринки, любила быть в центре внимания, но не сейчас, не сейчас, не сейчас. Она не хотела отмечать эту дату, не хотела бросать кость репортерам колонок о светской жизни из глянцевых журналов. Теперь они растрезвонят по всему миру, что Кэрол Прескотт исполнилось сорок лет, и окружающие начнут пристальнее всматриваться в ее лицо, выискивая следы косметических операций, а потом с упоением обсуждать, сделала ли она круговую подтяжку или колет ботокс.

С мужчинами иначе. Ее муж обожает свои сорок. Он считает, что с возрастом приходят жизненный опыт и мудрость — идеальное сочетание для сенатора. А для нее жизнь за чертой сорокалетия — старение — бомба с часовым механизмом, отсчитывающим дни до ее конца.

Может, она и слишком драматизирует, но такой уж она уродилась. Кэрол всегда мечтала о роскошной жизни. Фантазировала в детстве, проведенном в убогой квартирке обветшавшего дома в захудалом районе. Даже тогда она верила, что когда-нибудь станет важной персоной. И стала. Просто тогда она понятия не имела, как тяжело, как мучительно притворяться совершенством двадцать четыре часа в сутки. Ни единой возможности расслабиться, скинуть туфли, распустить волосы, натянуть старый спортивный костюм и закружиться по гостиной, как кружилась ее мать каждый вечер. И откуда только брались у мамы силы, ведь она целыми днями обслуживала столики в местном ресторанчике, специализирующемся на гамбургерах.

Разумеется, Кэрол не хотела повторить жизнь матери… не приведи Господи! Она разве что из кожи не вылезла, лишь бы выбраться из того мира.

Поскольку гости дружно скандировали: «Загадай желание! Загадай желание!», Кэрол закрыла глаза, пытаясь избавиться от мыслей о прошлом и подумать о настоящем… о будущем. Как же трудно сосредоточиться. От гула громких голосов закружилась голова, от жара свечей на лбу выступили бисеринки пота, и, как она ни старалась, перед ее мысленным взглядом сияло прошлое, яркое, осязаемое, напоминающее о том, кем она когда-то была и что потеряла.

На ее праздничном торте горят восемь свечей. Мамины ослепительно-рыжие волосы стянуты в «конский хвост», в уголке ее улыбающегося рта зажата сигаретка. У тети в руке дешевый фотоаппарат «на один раз» — отщелкал пленку и выкинул. Дети толпятся вокруг исцарапанного складного столика в городском парке, толкаются, стараясь занять лучшее место на скамейке. Алекс из квартиры напротив попросил у нее одну из красных роз с торта. Его младший брат Питер, дожевав хот-дог, вытер ладонь о щеки, и след из горчицы и кетчупа протянулся от уха до уха.

Подружка Беки подхватила Кэрол под руку и спросила, можно ли помочь задуть свечи. Беки всегда хотела делать все то, что делала Кэрол, особенно когда доходило до подарков и свечей. Хотя не так уж и много было подарков: кукла из магазина, где все стоит один доллар, бумага для рисования и цветные карандаши.

Мама вывела красной глазурью на торте «С днем рождения, Карли», но надпись получилась корявой и почти нечитаемой. Карли. Ее все звали Карли. Мама говорила, что назвала ее Кэрол в честь бабушки, но уж слишком взрослое имя для маленькой девочки.

— Загадай желание, детка, тайное желание и самое сокровенное, — сказала мама. — И хорошее. Видит Бог, ни одно желание не будет для нас лишним.