— Я задал вам вопрос.

— Я… сегодня утром мне не хотелось есть.

— Значит, последний раз вы ели вчера, — уточнил Аксель, — и, я полагаю, не слишком обильно.

Вернита отвела глаза: щеки её вспыхнули ярким румянцем.

Она стыдилась того, что причинила незнакомцу и, по всей видимости, важному человеку столько хлопот — хотя радость оттого, что теперь у неё будет работа, и деньги, была сильнее смущения.

Джентльмен протянул ей руку и помог подняться.

— Пойдёмте, — сказал он.

Вернита подчинилась — больше ей ничего не оставалось. Джентльмен ввёл её в салон по другую сторону от холла.

Войдя, он приказал лакею:

— Принесите кофе и круассаны, да поскорее!

— Слушаюсь, месье, — ответил слуга.

Джентльмен усадил Верниту на софу.

— Извините, что я доставила вам столько беспокойства, — заговорила она, робко сев на самый краешек, — но теперь я чувствую себя лучше и, наверно, мне пора домой.

— Не раньше, чем вы поедите, — твёрдо ответил джентльмен.

Аксель пересёк комнату и остановился у окна.

— Я слишком часто видел голод, чтобы не узнавать его признаков с первого взгляда, — негромко произнёс он. — Вы живёте с родителями?

— С матерью, — ответила Вернита. — Она сейчас больна… Мы… мы очень бедны.

Джентльмен молчал. Через несколько минут дверь отворилась и появился слуга с серебряным кофейником и тарелкой круассанов.

— Чего-нибудь ещё, месье? — спросил он.

— Пока ничего, — ответил джентльмен, — но скажите секретарю месье де Клермон-Тоннера, чтобы он выдал этой женщине…

Он обернулся к Верните.

— Так сколько франков вы просите?

Вернита, испытывая огромное смущение, слабым голосом повторила свою цену.

Лакей вышел. Понимая, что отказываться нет смысла, Вернита отпила кофе и взяла с подноса круассан. У неё и вправду со вчерашнего утра ни крошки не было во рту.

После первой же булочки ей стало легче: исчезла тупая боль в висках, и тело как будто снова наполнилось жизненной силой.

Вернита ела с наслаждением, не замечая, что джентльмен не сводит с неё глаз.

— Возьмите ещё один, — предложил он.

Вернита робко улыбнулась.

— Тогда я буду выглядеть жадной.

— Ешьте, иначе все пропадёт. Их просто выбросят.

Вернита протянула к круассану исхудалую руку с изящными тонкими пальцами.

— Я часто думаю о том, сколько еды в богатых домах просто выбрасывают, — призналась она. — Особенно ночами, когда не идёт сон… и такая пустота внутри…

Вернита сама не понимала, почему вдруг начала откровенничать с совершенно чужим человеком.

«Скромные белошвейки так себя не ведут», — с испугом подумала девушка. Так, чего доброго, она себя выдаст!

Вернита замолчала. «Я так давно не видела людей своего круга, — грустно подумала она, — что совсем забыла о хороших манерах. Простая белошвейка ни за что не станет разговаривать с другом её императорского величества как с равным!»

Но джентльмен как будто не заметил её дерзости.

— На разных людей голод действует по-разному, — заметил он. — Одни просто чахнут, слабеют и впадают в прострацию. У других начинаются галлюцинации, у третьих — странные сны.

— Так унизительно все время думать о еде! — заметила Вернита. — Ведь святые тоже изнуряли себя постом, однако могли при этом молиться и думать о Боге.

Джентльмен рассмеялся.

— Вы забыли об искушениях святого Антония, мадемуазель. Я уверен, что все эти демоны, черти и привидения, являвшиеся святым, — плоды прозаической «пустоты внутри».

— Это звучит… цинично, — заметила Вернита. — Мне приятней думать, что святые были наделены особыми силами, недоступными для нас, и видения их были реальны.

«Что за странный у нас разговор!» — подумала Вернита и вдруг испугалась, что её тайна откроется. Она допила кофе и поставила чашку.

— Я очень благодарна вам, месье.

Дверь растворилась, и на пороге показался лакей с деньгами на серебряном подносике.

— Секретарь месье казначея просит у вас расписку, — произнёс он.

— Спасибо, — ответила Вернита. — И… ах да, я же должна представить вам счёт!

Из-за своего обморока она совсем об этом забыла! Вернита полезла в ридикюль и достала оттуда счёт, составленный сегодня утром на клочке бумаги.

Оглядевшись вокруг, Вернита заметила письменный стол с чернильницей и белоснежным гусиным пером. Подойдя к столу, она подписала расписку, взяла деньги и со вздохом облегчения спрятала их в сумочку.

Лакей вышел. Вернита повернулась к джентльмену, все это время не сводившему с неё глаз.

— Не знаю, как мне благодарить вас, месье! — робко произнесла она. — Вы очень добры.

— Вы все ещё бледны, мадемуазель, — заметил он. — Я отвезу вас домой.

— Нет, что вы! — слабо запротестовала она. — Это совсем не нужно!

— Я настаиваю, — ответил он. — Хотя вы и подкрепились немного, мадемуазель, но, мне кажется, обморок вполне может повториться где-нибудь на улице.

— Обещаю вам, со мной все будет в порядке!

— Спорить со мной — только зря терять время, мадемуазель, — с улыбкой ответил Аксель.

Побеждённая Вернита вышла вслед за ним в холл. Джентльмен отдал несколько приказаний слугам, и через несколько минут у крыльца их уже ждал двухместный открытый фаэтон, влекомый парой великолепных коней.

— Садитесь! — пригласил джентльмен.

Вернита хотела возразить, но сообразила, что он отметёт любые её протесты одним взмахом сильной руки.

Она послушно села в фаэтон. Джентльмен уселся рядом и взял вожжи, а конюх вспрыгнул на запятки.

Они выехали из ворот на улицу Фобур-Сент-Оноре.

— Где вы живёте? — спросил джентльмен.

— На маленькой улочке, которая называется рю дез-Арбр. Это недалеко отсюда. Она выходит на Бульвар Капуцинов. Если вы довезёте меня до угла, дальше я смогу дойти пешком, — поспешно сказала девушка.

— Неужели вы полагаете, что я способен так поступить с дамой?

— Вы… вы очень добры, и я вам так благодарна…

— Как вас зовут, мадемуазель?

— В-вернита… Бернье.

Перед фамилией она запнулась и испугалась, что джентльмен это заметит. Однако он, по-видимому, не обратил на эту заминку внимания и, в свою очередь, представился:

— А моя фамилия Сторвик. Если полностью, то граф Аксель де Сторвик.

— Так вы не француз?

— Нет, я швед.

— Мне сразу подумалось, что вы не похожи на француза.

— Вы правы. Но вы тоже не слишком-то напоминаете француженку! — сказал Аксель де Сторвик.

— Мой отец родом из Нормандии.

Такой ответ Вернита придумала заранее — на случай, если кто-то удивится её необычной внешности.

Нормандцы обычно белокуры и светлокожи. Вернита не была блондинкой, но все же сильно отличалась от смуглых темноволосых француженок.

Граф молча и пристально вгляделся в неё, затем отвернулся.

— Вам нравится Париж? — спросила Вернита, желая уйти от щекотливой темы.

— Очень красивый город, — скучающим тоном ответил граф.

Некоторое время они молчали.

— Вы всю жизнь прожили в Париже? — спросил он через несколько минут.

— Нет, только последнее время, — честно ответила Вернита. — До этого я жила в деревне.

— Я так и подумал. Для Парижа у вас слишком свежий цвет лица.

Вернита изумлённо уставилась на графа.

Чего она от него никак не ожидала — так это комплиментов из уст этого джентльмена!

Неужели он хочет за ней поухаживать? Верните не верилось, что такое возможно, но мать много раз просила её остерегаться мужчин.

Однако граф был так добр к ней, что Вернита просто не могла заподозрить его в каких-то дурных намерениях.

Сердце её билось быстрее обычного. «Наверное, это от коньяка и кофе», — сказала себе Вернита.

Фаэтон выехал на Бульвар Капуцинов, и Вернита сказала:

— Рю дез-Арбр — это последний поворот налево перед Авеню-л'Опера.

Граф развернул фаэтон, и Вернита невольно восхитилась его мастерством возницы. Открытая коляска свернула на узкую грязную улочку и замедлила ход.

Сообразив, что граф ждёт её дальнейших указаний, Вернита произнесла:

— Следующий дом налево.

Граф остановил лошадей у подъезда.

— Ещё раз огромное вам спасибо, месье, — поблагодарила его Вернита. — Я никогда не забуду вашей доброты!

Не думая, что поступает опрометчиво, она протянула руку, и граф, сняв перчатку, ответил ей рукопожатием.

— Берегите себя, мадемуазель Бернье, — мягко произнёс он. — Мне кажется, вы слишком мало думаете о себе…

Он не успел договорить — из дома выбежала простоволосая Луиза Данжу.

— Мамзель Бернье, — закричала она, — мы вас ждали! Идите скорее к себе! Ваша матушка… она… ей очень плохо!

Вернита вскрикнула и, спрыгнув с подножки фаэтона, бросилась в дом.

* * *

Утренние лучи заливали ярким светом особняк Шаро.

В десять утра горничная раздвинула шторы в спальне, и принцесса Полина, свернувшаяся калачиком в своей роскошной кровати, задрапированной розовым муслином, открыла глаза.

Поль, слуга-негр, уже готовил ванну в соседней комнате.

Как все Бонапарты, Полина была помешана на чистоте. Она принимала ванну два раза в день и часто купалась в молоке — что, по её мнению, смягчало кожу и улучшало её цвет.

Ванная принцессы представляла собой небольшую комнату с низким потолком, где в нише была установлена ванна.

Полина могла часами лежать в тёплой воде, куда были влиты пять галлонов молока.

Впрочем, Полина обнаружила, что молоко придаёт коже неприятный запах; поэтому Поль, дежуривший в комнате наверху, по её команде включал душ, и из дыры в потолке на принцессу лились струи чистой воды.

Порой принцесса дозволяла присутствовать при омовении своим любовникам или обожателям. Но в это утро она была одна.

— Поль! — позвала принцесса минут через пять после погружения в воду.

Огромный негр появился в дверях.