Отец никогда не приглашал меня за закрытые двери, где проходили тайные политические совещания, но, после того как я поступил на юридический, однажды вечером позвал меня в кабинет. Вид множества важных людей, сидящих за столом, ошеломил меня, а слова, вырвавшиеся из отцовского рта, на мгновение лишили дара речи.

– Мой сын пишет очень талантливо! – сообщил он собравшимся. – Он стал самым молодым редактором школьной газеты, и его статьи завоевывали награды в колледже. Думаю, он именно тот, кто нам нужен!

Я оперся на стол, чтобы не упасть. Он знал! Отец все время знал о том, что я пишу, и не сердился! Но когда он произнес слова, о которых я мечтал всю жизнь, у меня перехватило дыхание.

– Да, я очень горжусь своим сыном!

Он гордился мной! Впервые в жизни он похвалил меня, и сделал это публично, перед своими партнерами!

Греясь в теплых лучах его лести, я взлетел так близко к солнцу, что его яркость ослепила меня и я не заметил правды.

– Нам нужна твоя помощь, сын…

Следующие несколько часов отец и его ближайшее окружение скармливали мне клеветническую информацию об одном из политических оппонентов, и я все записывал, оттачивал, доводил до совершенства, пока моя проза не превратилась в смертельное оружие.

Я охотно стал их наемником, убийцей, нанятым для уничтожения врага. Два дня спустя моя статья оказалась на листовках, разбросанных по всему городу. Конечно, отец и члены его партии могли со спокойной совестью совершенно откровенно заявить, что они не писали этих ужасных слов. Их написал я.

Как юристы они сделали все, чтобы их не обвинили в клевете, но моя работа была шедевром инсинуации. Она зародила достаточно сомнений в умах людей, чтобы разрушить репутацию противника. Оппонент моего отца потерял доброе имя и проиграет выборы.

Содеянное ужаснуло меня. Я использовал слова так же, как мой отец и дед: извратил их, чтобы причинить боль, обмануть, уничтожить человека. Я нарушил правила журналистики, исказил правду в угоду выгоде. Я ненавидел себя. И что еще хуже – ненавидел отца. Я позволил ему искусить меня и осквернить.

Когда на следующий день я ушел из дома, отец решил, что я поехал в университет на десять дней раньше. Вместо этого я записался на военную службу. Я не писал ему, пока не окончил курс подготовки молодого бойца и пока даже он или дед не могли что-либо изменить.

Несмотря на образование, я не хотел быть офицером. Я стал рядовым вместе с фермерами и сыновьями иммигрантов, надеясь затеряться среди этой массы.

Семь месяцев спустя, 6 апреля 1917 года, Америка вступила в Первую мировую войну. Армия послала меня и моих друзей служить во Францию в составе американского экспедиционного корпуса под командованием генерала Першинга. В День независимости США мы парадом прошли по Парижу, а затем нас послали в тренировочные лагеря, чтобы мы научились строить укрепления из мешков с песком и жить в траншеях, полных грязи. Вскоре мы столкнемся с такими условиями на Западном фронте.

Для борьбы с врагом нам выдали винтовки Спрингфилда калибра 0,3 миллиметра, но у меня не было оружия против отчаяния и разрушения. Не было защиты от реальности: земли, усыпанной обезглавленными трупами, словно искореженными куклами; городов и лесов, превращенных в руины и обугленные пни; голодающих детей. Я видел ужас уничтожения, видел трупы мужчин, которых я знал и любил и которые стали лишь безличными жертвами. Я знал, что мог бы бороться с происходящим, если бы написал о нем, превратив в нечто осязаемое. Но своими словами я уже совершил убийство и теперь вынужден был в полной мере испытать наказание за свое преступление.

Я буду замаливать свои грехи в битве при Сен-Кантене, Белло Вуде и во время Сен-Миельской операции.


На этом рассказ Гейба закончился. Это было очень печальное чтиво на ночь. События дня и повествование Гейба привели к тому, что ночью я не сомкнула глаз.

Наутро следующего дня я на цыпочках сошла вниз в кухню, чтобы приготовить кофе. Было прохладно, стояла идеальная погода для того, чтобы яблоки зарумянились, но при мыслях о приближающейся зиме я задрожала. Подложив в печку дров, я закрыла железную дверцу духовки, опять вспомнив историю Гейба.

Каждое утро он, лежа в комнате возле кухни, наверное, слышал лязг железной дверцы, и этот звук рождал в его душе болезненные воспоминания. Я припомнила, как однажды ночью Гейб мучился в агонии, плакал и просил отца о прощении. Я села за стол, и слезы навернулись мне на глаза: мне вспомнилось, как я покинула собственного отца. Тогда я тоже была в гневе.

В тот же момент дверь открылась и вошла тетя Батти. Поверх ночной сорочки на ней был надет канареечно-желтый свитер. Волосы тети торчали во все стороны.

Наверное, я выглядела такой же взъерошенной и заспанной, как и она, потому что тетя подошла, обняла меня и прижалась щекой к моим волосам.

– Я тоже плохо спала, лапочка, – сказала тетя Батти. – Всю ночь молилась за этого бедного парня, просила, чтобы Бог помог ему поступить правильно, не важно, с чем он борется.

Я поняла, что тетя до сих пор не знает всего о Гейбе, и не передала ей слова шерифа. Вчера я не могла заставить себя произнести это вслух. Но Гейб украл и сердце тети Батти. Она имела право знать правду о нем.

– Лучше присядьте, тетя Батти, мне нужно вам кое-что рассказать.

Она молча налила себе чашку кофе и села напротив, все размешивая и размешивая сахар в чашке. Я глубоко вдохнула, как это делал Гейб, прежде чем я начинала заливать его ногу йодом. Думаю, что, когда я произнесу эти слова вслух, откроются и мои раны.

– Шериф сказал мне, что Гейб использовал имя Мэтью, когда жил в Чикаго. Похоже, Гейб все знает о Мэтью: день его рождения, имена родителей и остальное. Я была уверена, что это Мэтью!

– Нет! Разве я не говорила тебе, что ты ошибаешься? Мэтью потерял фалангу пальца, и его рука выглядела отвратительно! Разве ты не заметила, какие красивые руки у Гейба?

Я уставилась на столешницу, пытаясь стереть этот образ из своей памяти.

– Полиция очень подозрительна, тетя Батти. Они хотят знать, что случилось с настоящим Мэтью. Он пропал, и они считают, что Гейб причастен к этому. Я рылась в вещах Гейба и, пока он болел, прочла его рассказы. Шериф прав: он все знает о Мэтью! Гейб описал, как Уилли провалился под лед и умер, в точности изобразил Фрэнка Уайатта и знал, что Фрэнк не отец Мэтью.

Тетя Батти некоторое время переваривала информацию, затем сказала:

– Возможно, он где-то встречал Мэтью, возможно, Мэтью все ему рассказал.

– Но почему Гейб похитил имя Мэтью и его личность? Шериф Фостер и мистер Уэйкфилд считают, будто он приехал сюда, чтобы украсть у меня поместье.

Тетя покачала головой.

– Я в это не верю! Когда Гейб жил с нами, он никогда не притворялся, будто он Мэтью. Он говорил, что он писатель Гавриил Арфи! И он действительно писатель. Гейб давал мне читать свои сочинения. Что журналисту из Чикаго делать на ферме?

– Вчера ночью я нашла еще один его рассказ. Гейб пытался сжечь его в печи мастерской, но тетрадь не загорелась. Наверное, он написал это за последние две недели, ведь это тетрадь, которую я купила для него. Гейб написал, что его отец был известным юристом и хотел, чтобы его сын также стал юристом. Но Гейб мечтал быть писателем. Он сбежал из дома и пошел в армию. Я не знаю, правда ли это.

Тетя Батти вздохнула.

– Однажды я написала о том, как в джунглях Африки героя захватили охотники за головами, а сама, между прочим, никогда там не была. И кроме того, совершенно не была знакома с теми, кто хотел бы поохотиться на мою голову.

– Я просто хочу знать правду, вот и все. Почему Гейб не мог сказать нам правду?

Тетя Батти уставилась на меня, вертя в руках чашку.

– Ты влюблена в него, правда, лапочка?

– Нет! Да… Не знаю!

– Он тоже тебя любит.

– Откуда вы знаете?

– Оттуда же, откуда знаю, что ты его любишь. У вас обоих это написано на лице! И мне известно, что вы оба сопротивляетесь возникшему чувству. Но такой силе, как любовь, сопротивляться бесполезно. Мы с Уолтером пытались это сделать и потерпели сокрушительное поражение. Думаю, у Гейба была очень веская причина уйти.

– Уверена, если бы я знала причину, мне бы это очень помогло. Я не хотела влюбляться в него, тетя Батти. Я так этого боялась! Господь продолжает дразнить меня, дает то, о чем я так мечтала, а затем отбирает. Мама была права: любовь похожа на сладкую вату, она выглядит очень аппетитно, но когда пробуешь – тут же тает на языке. Остается лишь сладкое послевкусие, и то если повезет. Но я не из везунчиков, теперь любовь для меня горька на вкус. Я думала об этом всю ночь и пришла к выводу, что Господь наказывает меня за вранье.

Тетя Батти посмотрела на меня с таким удивлением, словно не могла поверить, что я способна соврать.

– О чем же ты лгала, лапочка?

Ее вера в меня ужалила мою совесть, как рой разъяренных пчел. Я знала, что пришло время сказать правду.

– Обо всем! Я лгала с тех пор, как десять лет назад сошла с поезда в Дир Спрингсе. Шериф Фостер говорит, что Гейб обманул меня, чтобы украсть ферму, и, если это так, поделом мне! Я поступила так же! Заставила Сэма думать, будто люблю его, чтобы обрести дом. Никогда не рассказывала мужу правды. Я мошенница, как и Гейб! А теперь Господь мстит мне за содеянное.

Часть VIII

История Элизы

Все мы странники на чужой земле, мечтающие о доме, но не знающие, что такое дом и где он находится. Иногда он является нам во сне или, когда мы идем по улице и, завернув за угол, нам кажется, что мы видим вдали очертания чего-то очень знакомого, но томительное ощущение дома исчезает так же быстро, как и появляется.