Диана Чемберлен - Тайная жизнь

Бен Александер сидел на кровати в своей хижине высоко над Линч Холлоу с маленькой истрепанной адресной книгой на коленях. Он хватил еще один глоток виски из бутылки, стоящей на полу, и уставился на имена в книге. Валери Коллинс. Она была последней. В течение нескольких последних месяцев он расспрашивал всех, кто что-нибудь знал. Валери была его последней надеждой.

Она обычно посылала ему поздравительные открытки на Рождество. Она адресовала их ему и Шарон, но он знал, что они предназначались ему одному. Открытки представляли собой всегда изображения Валери с ее питомцами. И с каждым годом она приобретала все большее сходство со своими собаками, гладкими и гибкими. Ее нос становился тоньше и более резко очерченным, волосы длиннее, шелковистее, чернее. Шарон смеялась, прослеживая трансформацию Валери от человека к собаке, не вникая в смысл надписей: «Надеюсь увидеть вас вскоре» или «Люблю вас». Он знал, что Валери имеет в виду его одного. Она не знала Шарон и не принимала ее во внимание.

Он снова попробовал виски и придвинул телефон к кровати. Конечно, Валери захочет услышать его.

Телефон был цвета армейской зелени, весь в трещинах, с гофрированным соединительным шнуром, который грозил порваться при каждом обороте наборного диска.

– Хелло? – Ее голос был мягким.

– Валери? – Он сел прямее.

– Кто это?

– Это Бен Александер, Валери.

Наступило тяжелое молчание, которое становилось для него уже привычным.

Имя было воспринято, изображение его лица в газете, тогда бородатого и усталого, прорабатывалось в голове Валери.

– Поздно, Бен. Я собираюсь лечь спать. Он был близок к отчаянию.

– Я хотел бы знать, не можем ли мы встретиться? Я теперь живу в долине Шенандоа, но я могу приехать в округ Колумбия – прошло много времени – я теперь разведен. Я не знаю, известно ли это тебе?

Снова тишина. Затем вздох. Дыхание и собственная смелость завораживали.

– Бен, истинная правда состоит в том, что я никогда не хотела видеть тебя. Ты, должно быть, слишком изменился за эти годы, если оказался способным сделать то, что ты сделал. Пожалуйста, больше мне не звони.

Он вскочил, когда она положила трубку, и это было мгновением раньше, чем он опустил свою собственную трубку на рычаг.

Он сел на край кровати с руками, сложенными на коленях, и сидел так несколько минут. Свет из-за закрытой двери ванной притягивал его к себе, и ему рисовалась бутыль с валиумом на краю раковины. Он получил его несколько месяцев назад, не принял ни единой таблетки. Их там двадцать штук. Вот это будет фокус. Сколько времени понадобится Кайлу, чтобы найти его? Не найдя его на месте утром, Кайл предположит, что он проспал или понадобилось выполнить какое-то поручение. Но после полудня Кайл начнет беспокоиться. И, может быть, вечером предпримет поездку сюда и найдет его. Бен оставит ему записку, в которой поблагодарит за то, что Кайл был единственным, кто ему доверял, за то, что предлагал ему работу на раскопках, когда никто больше не нанимал его, за то, что был другом.

Он снова выпил. Слишком много выпивки за эти дни. И в одиночестве. Тут не большой выбор. Люди, которые удостоили его согласием на совместную выпивку, не относились к числу тех, кого бы он хотел видеть своими друзьями. К числу людей, которые относились бы к нему сочувственно и понимали, отчего человек может сделать то, в чем его обвиняли.

Он надеялся, что здесь, в долине, сможет избежать знающих глаз. Но кто-то один или двое знали, и они рассказали остальным. Иногда он чувствовал себя здесь прокаженным еще в большей степени, чем в Аннаполисе.

Зазвонил телефон, и он ощутил некоторый трепет в груди от старой фантазии, что однажды Блисс наберет его номер, и когда он снимет трубку, услышит ее пятилетний голос, лепечущий:

– Папочка, когда же ты вернешься из этого путешествия?

Он поднес трубку к уху. Это был Кайл.

– Извини, что звоню тебе так поздно, – сказал он, – но сегодня вечером приезжает моя племянница.

Бен ничего не сказал, все еще оставаясь в плену фантазий о своей дочери.

– Бен? Вспомнил? Она работает над фильмом о своей матери.

– Да. Правильно. Иден Райли.

– Ей необходимо прочувствовать раскопки. Это была такая большая часть жизни ее матери, а ты сможешь использовать дополнительную пару рук этим летом, не так ли?

Бен представил себе валиум и повернулся спиной к распахнутой двери ванной.

– Понимает ли она что-нибудь в раскопках? – спросил он.

– Ничего, но она быстро научится. У тебя нет возражений, не правда ли?

– Нет, конечно, нет. – Он хотел спросить, как подготовиться к встрече с ней: «Она знает обо мне?» – но не смог. Он узнает по ее глазам, сказал ей Кайл или нет.

– Конечно, это прекрасно. Присылай ее утром.

Он повесил трубку и понес бутылку к софе. Включил телевизор быстрым поворотом выключателя и сразу выключил его. Он лег на спину и уставился на коричневое водяное пятно на дощатом потолке.

Он ненавидел одиночество. И старался избегать его большую часть своей жизни. Он и его старший брат, Сэм, были неразлучны в детстве и близки со своими родителями. У него никогда не было обычных подростковых трудностей. Но они уже пять лет как умерли, и он был рад, что им не пришлось прожить эти последние полтора года. Хотелось думать, что они были бы среди тех, кто считал его невиновным, но он не был в этом уверен. Возможно, им пришлось бы примириться, как это сделали Сэм и Джен. Сэм и Джен были его опорой во время судебного разбирательства. Кроме того, они виделись с Блисс и рассказывали ему после каждого визита, какой она выглядит привлекательной и ни капельки не испуганной.

– Она красивая, – говорила Джен. – И она спрашивает о тебе. – Он спрашивал Сэма или Джен, действительно ли так было или это они просто утешают его. Ведь прошло много времени, а детская память… Ладно! Кроме того, у нее теперь новый отец, Джефф. Зовет ли она его «папа» с ударением на втором слоге, как это она всегда делала, когда искала его.

Сэм и Джен обещали оставаться в Аннаполисе после его заключения в тюрьму.

– Тебе нужно быть рядом с нами, – сказал Сэм. Возможно, они знали то, чего он не знал тогда. Остракизм, с которым он столкнется. Избегая экспедиций, он предложил свои услуги полудюжине университетов, но всеми был отвергнут. И тогда случился звонок Кайла.

– Почему ты мне не дал знать? – упрекнул Кайл дружеским мягким голосом, который был знаком Бену еще со времен студенчества, со времен начала их дружбы. – Я узнал об этом за бутылкой вина, но хотел бы услышать об этом от тебя самого.

Тогда Бен рассказал ему так спокойно, как только мог, об обвинении, о судебном разбирательстве, о свидетельствах обвинения, которые выдвигались против него и которые он был бессилен опровергнуть, о тюремном заключении. Затем рассказал Кайлу о том, как он потерял работу и не в состоянии найти ее снова.

– Я знаю тебя, как собственного сына, Бен, – голос Кайла был твердым и уверенным, – И не обращаю внимания на свидетельства, о которых мне говорили. Никогда не поверю, что ты виновен. Я могу предложить тебе работу здесь – артрит не позволяет мне проводить столько времени на раскопках, сколько раньше. Конечно, это жалкое предложение после того, что у тебя было. Но, пожалуйста, не отказывайся!

– Нет, это будет великолепно! – С этого дня он начал выбираться из дерьма.

Сначала он сблизился с Кайлом и Лу. Это очень скрасило его печальное существование, он чувствовал, что их симпатия была искренней. Они втроем ходили смотреть «Сердце зимы» вскоре после его приезда, когда он был еще в оцепенении после месяцев тюрьмы. Кино познакомило его с Иден Райли. Она была известна по образам ангелочков и земных матерей и, что особенно любила Блисс, так это красавицу в фильме «Дитя северной звезды». Но теперь он мог рисовать себе Иден только по этой сцене в комнате отеля с Майклом Кэри. Единственная эротическая сцена в полностью неэротичной картине. Единственный эротический момент в последовательно неэротической карьере. Он не мог выкинуть из головы Кэри, раздевающего ее донага. Со знанием дела… Платье, чулки, трусики, бюстгальтер; оставив ее в черной шелковой комбинации, достаточно открытой.

Бен хорошо понимал Кайла и Лу, сидевших рядом и смотревших на женщину, знакомую им до мелочей, с ее отроческих лет, женщину, которую они обожали, занимавшуюся любовью с распутным Майклом Кэри. Он слышал, как Лу приглушенно лепетала: «О, мое дитя», и хихикающий ответ Кайла, прежде чем он принял за чистую монету образы на экране. В зале водворилась тишина, казалось, возникло электрическое напряжение. После месяцев полного бесчувствия он был ошеломлен ломотой во всем теле и тоской в груди, которые были далеки от чего-либо сексуального. И в нескольких кратких моментах он ловил себя на мысли, что, может быть, жизнь еще что-нибудь принесет ему, и что не все потеряно в судебном зале Аннаполиса.

Затем он возвратился в свою комнату к молчащему телефону, оцепенелой пустоте, Кайл и Лу жили своей собственной жизнью, и он не мог проводить каждый вечер с ними. Он проверил реакцию своих старых друзей, одного за другим, на свою рану. Никто из них даже не счел нужным соблюсти приличия. В их глазах он даже не был достоин обычной вежливости. Он стал объектом того пренебрежения, которое они питали ко всему, что есть в мире дурного.

Он не видел путей выхода из своего одиночества. Виски предоставляло какой-то выход, но он получал от стакана горячительного или чего-нибудь вроде этого всего лишь временное забвение. Таблетки могли обеспечить нечто более постоянное. Но он обещает Кайлу содействие. Он поможет Иден вести раскопки, покажет ей, на что нужно обращать внимание, как систематизировать то, что она найдет. Это было самое меньшее, что он мог сделать для Кайла.

– Я позвонил Бену, – сказал Кайл, наливая молоко в свою чашку поверх гранул кофе. Лу готовила свои собственные гранулы, как она делала со времен отрочества Иден, когда слово «гранулы» еще не было общепринятым в доме.