– А кто еще мог бы это сделать?

– Не имею понятия. Все попадали под мое подозрение, рано или поздно. Даже мой брат Сэм, даже мой лучший друг Алекс, даже больной раком отец Шарон. Тот молодой человек с бегающими глазами был главным кандидатом. Но почему она свалила все на меня? Почему она сказала, что все произошло в ее комнате? Если только не он велел ей так говорить… – Бен вздохнул. – Иден, это сведет меня с ума. Все эти полтора года я провел, пытаясь вычислить, кто это мог быть. Но если бы мне это и удалось, меня бы все равно не стали слушать…, – он хлопнул себя по бедру. – Они не дают мне поговорить с ней, понимаешь? Мне надо лишь несколько минут, и я бы все понял.

– Бен… может ты ходил во сне или…

– Нет, черт возьми, я не мог ходить во сне! – В его голосе отчетливо звучала злоба.

– Прости.

– Пустяки, ты же хотела все услышать. По мере того, как раскручивалось судебное разбирательство, я чувствовал, как меня начинают ненавидеть. Присяжные заседатели, люди в зале суда, меня осуждала вся общественность. Новость быстро подхватили газеты. Каждая собака считала меня подонком и извращенцем.

И все с нетерпением ждали, когда же Блисс будет давать показания в суде. Я не мог представить ее стоящей на свидетельском месте в огромном зале, ей едва исполнилось четыре года, но они считали, что она понимает, где граница между правдой и ложью. Она, моя собственная дочь, вела меня на эшафот. Мне становилось плохо, когда я представлял как она будет стоять, испуганная, перед огромной толпой народа, отвечая на вопросы взрослого ничтожества. Я знал, что собирается сделать мой адвокат Барбара, когда придет ее очередь задавать вопросы. Она уговаривала меня не волноваться, она собьет Блисс с толку, запутает ее. Но они собирались трепать нервы моей маленькой дочке, а я бы не пережил этого.

– Кайл сказал, что ты признал себя виновным.

– Да, это так, – Бен засмеялся, – под влиянием, так сказать, временного безумия. Я тогда не осознавал, как серьезно положение вещей. Люди твердили мне, что я здорово вляпался, но я знал, что не виноват и верил, что рано или поздно до правды докопаются и оставят меня в покое. Моя судьба меня волновала меньше. Я боялся за Блисс. Настал день Блисс давать показания в суде. Сидя рядом с Барбарой, я чувствовал, что теряю рассудок. Шарон сидела у противоположной стены. Блисс вела за руку женщина из службы защиты детей. Она крепко прижимала к груди замусоленную обезьянку, которую таскала с собой повсюду. Она казалась совсем крошечной, хотя ее всегда считали высокой для девочки ее возраста. Но она выглядела невероятно маленькой по сравнению с огромной кафедрой для свидетелей, среди всех этих взрослых. Иден, когда я смотрел на нее, мое сердце обливалось кровью! Я не видел ее уже несколько месяцев. Она осмотрелась и просияла, заметив меня. Она помахала мне своей ручонкой и показала меня женщине, которая вела ее, со словами: «А это мой папочка!» – Бен сидел неподвижно некоторое время, наконец попросил: – Будь добра, верни мне бутылку.

Она подала ему виски. Он откупорил крышку, но потом опять закрыл ее, не сделав ни глотка.

– Я чувствовал, что сойду с ума, если мне придется сидеть там все время, пока ее будут допрашивать. Поэтому я признал себя виновным. Я сказал, что на самом деле не виноват, но не хочу трепать нервы своей дочери.

В зале все заполошились, но меня это не волновало. Я хотел одного: чтобы ее увели. И в тот момент я не думал о последствиях. После разговора с Барбарой, я отказался от показаний, но было уже слишком поздно. Судья отклонил просьбу Барбары отдать дело на пересуд. Он попросил присяжных заседателей не брать в расчет мою, как он выразился, «выходку». Они, естественно, не пожелали закрыть глаза на мое заявление.

Суд продолжался без Блисс. Она была такая хорошенькая маленькая девочка, не лишенная, однако, чувства собственного достоинства, чего не увидишь в других детях. В нее были влюблены все поголовно. И никому и в голову не пришло предположить, что она все это выдумала. Я и сам, будь на их месте, осудил бы меня. Очень уж очевидно было, что ее кто-то обидел, и я оказался единственным возможным кандидатом на эту роль. Вот что меня совершенно убивает. Если что-то на самом деле случилось, значит, есть еще один, кто знает наверняка о моей невиновности, но он не собирается честно во всем признаться. Да и найдется ли такой дурак, который пожелает рубить сук, на котором сидит и искать неприятностей на свою шею? А он, может быть, сейчас где-то рядом с моей дочерью. Это сводит меня с ума. Блисс уже никто не защитит, так как все думают, что виновник найден и наказан. Я обращался в службы социальной безопасности, просил их вести за ней наблюдение, но мне сказали, что инцидент исчерпан.

– Ты так и не видел Блисс ни разу после суда?

– Да, прошел целый год. Барбара сказала, что если я соглашусь посещать специальные занятия с психологом, то мне разрешат видеться с ней под надзором. Я пошел к психологу, но это была обычная ловушка. Я сказал, что не виновен, она ответила «хорошо», а потом прибавила, что пока я не признаюсь ей и, в первую очередь, самому себе в содеянном, она ничем не сможет мне помочь. Блисс я увидеть так и не смог. Они заявили, что я представляю опасность для ребенка, – Бен рассмеялся, – подумать только! Я представляю для нее опасность! Потом меня посадили в тюрьму и сказали, что я не имею права общаться с дочерью до достижения ею совершеннолетия, то есть до восемнадцать лет.

– Боже мой, Бен, боже мой…

Он встал и поставил виски на стол.

– Иногда я просыпаюсь и думаю, догадывается ли она, почему не видит меня. А может быть, она считает, что я ушел, потому что больше ее не люблю?

– Ей, наверное, все объяснили.

– Да. Они сказали: вы больше не видитесь с папочкой, потому что он обидел тебя.

Он был невинен. Иден встала и обняла его.

Она знала, это был не тот человек, с которым она провела прошлую ночь. Это был другой, но не был опасен. Она наклонилась к нему:

– Бен, я хочу остаться у тебя на ночь.

– Думаю, ты выбрала не самый подходящий момент для занятий любовью. Весь этот разговор, он скверно на меня подействовал. Меня иногда угнетают воспоминания прошлых лет. Видишь ли, моя половая жизнь была изучена до мелочей, исследована под микроскопом. Но это не помогло доказать мою невиновность. Меня до сих пор не оставляет чувство, что у меня и вправду какие-то сексуальные отклонения, что со мной что-то не в порядке. Сам не знаю, как я смог этой ночью.

– У тебя превосходно получилось, должна тебе сказать.

Он посмотрел на Иден и нежно дотронулся до ее руки.

– Мне очень хотелось услышать это от тебя. Но я не прощу себе, если не оправдаю твоих ожиданий. Поэтому лучше не думай об этом.

– Мне ничего не надо, Бен. Я просто хочу быть с тобой рядом.

Бен молча ел принесенный Иден ужин. И ей не хотелось прерывать эту тишину. Она сделала ему бутерброд, порезала персик, прибралась на кухне, пока он был в душе. Потом они как ни в чем не бывало болтали о Кайле и Лу, о раскопках, о сценарии, будто его судимость была делом давно минувших дней. И только когда Иден уже почти уснула, он набрался смелости и спросил у нее:

– Ты мне веришь, Иден?

Она вздохнула и приподнялась, опершись на руку, чтобы видеть его глаза.

– А как ты думаешь? Почему же тогда я здесь, рядом с тобой? Но одну вещь я никак не могу выкинуть из головы, она прямо-таки не дает мне покоя.

– Что же?

– То, что ты признал себя виновным! Я уверена, что люблю Кэсси не меньше, чем ты Блисс. Но я никогда не сказала бы, что виновата, если бы это была неправда.

Бен кивнул и обнял ее за плечи.

– Согласен. Там, где правит разум, молчит сердце. Иден заснула. Дыхание ее стало тише и медленней, ее рука, лежавшая у него на животе, отяжелела. Он опять вспоминал суд, который вымотал столько сил. Сейчас у него перед глазами стояла Блисс, идущая по залу суда. С тех пор он ее не видел.

Ей подставили то ли табурет, то ли тумбочку, чтобы было повыше, и она забралась на свидетельскую кафедру, прижимая к себе обезьянку, которую ей давно подарили Сэм и Джен. Когда к воротничку прикрепили микрофон, прокурор спросил, как ее имя.

– Блисс Азондер, – она никогда не могла выговорить «я» в своей фамилии. В зале стояла тишина. Впервые за время суда. Кто-то кашлянул.

Прокурор продолжал задавать вопросы. Блисс отчаянно старалась угодить ему. Кто-то, видимо, объяснил ей всю ответственность этой миссии. И вдруг какой-то легкий вопрос смутил ее. Бен даже со своего места заметил, как она испугалась. Он наклонился к Барбаре.

– Я не могу это видеть, – сказал он.

– Тише, – Барбара лишь ободряюще похлопала его прохладной рукой.

– Нет, я серьезно, – пот градом катился с Бена, он достал платок и вытер лоб и подбородок, – останови это. Я скажу, что виноват. Только убери ее с кафедры.

– Но с ней все нормально, Бен. Она… Он встал.

– Ваша честь, – обратился он к судье, – я невиновен в том, что на меня повесили, но я признаю себя виновным ради того, чтобы вы прекратили допрашивать мою дочь.

Судья Стивенс уставился на Бена, а Барбара вскочила с места:

– Я прошу перерыва, Ваша честь.

– Неплохая идея, – согласился судья. Ему был 61 год, его собственную дочь изнасиловали совсем ребенком, и это преступление наложило отпечаток на всю его последующую жизнь. – И, пожалуйста, пусть ваш клиент посерьезней относится к тому, что говорит.

– Мне не нужен перерыв, – запротестовал Бен, – все кончено. Я хочу, чтобы все кончилось, – его руки, лежащие на столе, бешено дрожали. Блисс была перепугана.

– Папочка? – сказала она в микрофон.

Бен тяжело и прерывисто дышал. Он наблюдал, как Шарон пробивается через толпу, чтобы забрать Блисс, потом она взяла дочь на руки и унесла, и он почувствовал громадное облегчение, что для нее кончился весь этот кошмар. Он подумал: «Все позади, девочка моя. Тебе больше не придется иметь дело со всей этой мерзостью и грязью».