Диана Чемберлен - Тайная жизнь

Возможно, они что-то выдернули из какого-то фильма и вклеили вне контекста в газету. Тогда, сидя на кровати перед тлеющей золой в своей холодной камере, он почувствовал к ней жалость. Он понял, что это равносильно тому, чтобы ваша жизнь раздавалась массам по кусочкам.

– В следующем месяце будет год, – сказала она. – А что насчет вас? Как давно вы в разводе?

– Мы разошлись около полутора лет назад и развелись в прошлом январе. – Он не мог позволить ей задавать вопросы. – Ваш муж был юрист, верно?

– Ага.

– Вы были счастливы получить право опеки?

– Он отважно боролся.

– Я был в этом уверен. Юристы не относятся к числу людей, которых я люблю. – Он уставился в свое пиво. Боже, он говорит, как идиот! – Вокруг вас, должно быть, всегда было много людей, – сказал он.

– Не много. Ни одного, от кого бы я почувствовала заботу.

– Сколько вам было лет, когда вы с Кайлом и Лу приехали в Нью-Йорк?

– Тринадцать.

– А ваши дедушка с бабушкой заботились о вас до этого, верно?

– Мой дедушка и его вторая жена. Вы, должно быть, знаете историю моей жизни, не так ли?

– Кайл и Лу много хвастали. И они влюблены в Кэсси.

Ее лицо осветилось, и он понял, что нашел верный тон. Ее прекрасные белые зубы сверкали в улыбке, когда она рассказывала ему о своей дочери. Была единственная проблема – он не мог слушать. Было слишком трудно слышать о четырехлетней девочке. Ему хотелось сказать: «Блисс тоже поступает так», или «Да, мне хорошо известно то, о чем вы говорите», но он не мог. Вместо этого он отключился от ее слов и сосредоточился на теплой голубизне ее глаз.

– Кэсси будет здесь в июле, – сказала она. – А ваша дочь приедет к вам этим летом? Они могли бы играть.

– Ш-ш! – Он быстро накрыл ее руку своей, так как Рут поставила перед ними тарелки, и он показал ей глазами, чтобы она молчала, пока официантка не отойдет. – Сожалею, – сказал он, убрав свою руку и взяв вилку. – Нет, ни в это лето, ни в какое другое.

Иден нахмурилась.

– Что-нибудь не так?

– Нет. – Он отрезал ломоть пирога с крабами аккуратно, с большой сосредоточенностью. Он не смотрел на нее и почувствовал облегчение, когда она, наконец, взяла вилку и начала есть. Как мог он допустить мысль, что когда-нибудь снова будет иметь нормальные отношения с женщиной? И с Иден Райли? Иисусе, Александер?

Он думал о ней всю вторую половину дня, надеясь, может быть, что-нибудь произойдет между ними, что-то краткое, короткое взаимодействие. Он не просил многого.

Когда она сказала, что они с Майклом Кэри были только друзьями, не значит ли это, что она проявила к нему интерес? Безумие! Эта женщина – обладательница приза Академии кинозвезд. Каждый человек в этом ресторане знает ее имя. Она носит огромный бриллиант на шее. Ее дочь уехала туда, где будет окружена исключительной заботой. Она живет в прекрасном доме на берегу океана. Он может представить это – жара, вечеринки на воздухе, ароматном воздухе Калифорнии. Он увидел ее снова в той сцене в отеле со смуглым привлекательным Майклом Кэри. Насколько он смешон, думая, что она может заинтересоваться им. В какой-то момент он мог бы иметь шанс, но не теперь. Он едва смог обеспечить головку салата – латука и сыр в холодильнике и какой-то кров над головой. Он хотел рассказать ей о доме, которым владели он и Шарон, который он сам спроектировал. Хотел рассказать, что имел работу, которая обеспечивала ему уважение всего археологического сообщества. Но тогда он должен был бы объяснить почему все это он потерял.

Она ела третью из своих камбал, когда вдруг положила вилку.

– Бен, я не очень понимаю, что здесь происходит, но вы выглядите так, будто находитесь где угодно, но только не здесь со мной. Мы не будем вытаскивать это, о'кей? Поговорим об этом вечером.

– Нет, – он снова схватил ее руку, охваченный паникой. – Простите меня. Мне действительно есть о чем подумать, но я не хочу еще уходить.

Оркестр начал играть. Ему нравился этот оркестр. Разновидность старого рок-н-ролла. Он добавлял в звучание каждой песни немного музыки в стиле «кантри», и это было то, что надо. Он наблюдал за парой, вышедшей на танцевальную площадку.

– Давайте потанцуем, – сказал он, вставая. Если двигаться, то можно и не разговаривать.

Оркестр заиграл старую песню братьев Дубби. Это был быстрый ритм, и Иден легко двигалась с ним. Он был рад видеть ее снова улыбающейся, когда они кружились по площадке.

Следующая песня была медленной, и Иден не заметила, когда он притянул ее поближе. Мягкий шелк ее волос коснулся его щек, когда она перенесла свои руки с его плеч на шею, удивляя его, поражая его. Он закрыл глаза под взглядами других посетителей. За этот последний год он много размышлял о том, будет ли у него когда-нибудь снова любовь, согласится ли какая-нибудь женщина быть с ним.

Он даже не был уверен, сохранил ли он физическую способность. Он никогда не предполагал, что оскорбление его сексуальных чувств будет иметь для него такие роковые последствия. Сможет ли он когда-нибудь прикоснуться или испытать прикосновение без стыда и чувства вины?

Может быть, Иден… Боже, она улыбается заинтересованно. Во всяком случае, более, чем по-доброму. Он пытался думать о черепке, который она нашла сегодня утром; очертания бара Сахарного Холма, звуки музыки – все это воздействовало на его эрекцию. Но испугавшись, что это станет настолько явным, что она сможет почувствовать, он резко отодвинулся, так, что она уставилась на него, опустив руки на его бока.

– В чем дело? – спросила она.

– Давайте сядем. – Он повел ее назад к столу, взяв под локоть.

Она села и взялась за свой кошелек.

– Я думаю, мне лучше уйти.

– Нет, Иден, пожалуйста, не надо!

– Не думаете ли вы, что должны развлекать меня, потому что я племянница Кайла? – ее щеки покраснели.

– Нет.

– А я думаю, да. Не похоже, что вы хотите быть здесь со мной. Это мило, но, пожалуйста, не используйте меня, чтобы оказывать любезности Кайлу, или пускать мне пыль в глаза, или…

– Но это вовсе не то, что я делаю. – Он был несправедливо обвинен. Это чувство было слишком знакомо.

– Я собираюсь уйти. Я увижу вас утром на участке.

– Позвольте мне вас проводить. – Он не хотел, чтобы кто-нибудь видел, как она ушла от него.

У машины он положил руку ей на плечо и повернул к себе.

– Это была моя ошибка. Прошло много времени с тех пор, как я был с женщиной и хотел, чтобы все было хорошо, на всю железку.

– Увидимся завтра. – Она села в машину и рванула с места так, что из-под колес полетел гравий.

Он медленно забрался в свою каморку. Разделся, а затем, прежде чем лечь, положил на подушку свою рубашку, потому что она пахла Иден. Он забыл погасить свет в ванной и думал о пилюлях на раковине, но был слишком усталым, чтобы идея самоубийства восторжествовала этой ночью.

В слабом свете из ванной комнаты он мог видеть фотографию Блисс, прикрепленную к раме зеркала его кухонного шкафа, и он отвернулся лицом к стене от этой фотографии, от своего прошлого.

2 октября, 1941 г.

Мама умерла.

Я смотрю на эти слова и не могу поверить в их реальность. Кайл нашел ее, и я знаю, что это было плохо для него. Мы оба слышали выстрел. Это было вчера поздно ночью, и я спала так крепко, что подумала, что это мне снится. Я подумала, что мама, наконец, выстрелила в индейца, но затем услышала, как Кайл выскочил из постели и побежал в холл. Я поднималась медленно, как будто что-то меня удерживало, говоря, что для моего собственного блага не надо спешить. Пока я добиралась до гостиной, Кайл запер дверь, чтобы я не могла войти. Он, казалось, стал взрослым за эту ночь, и его плечи заполняли почти весь дверной проем. Фонарь светил из комнаты, а его лицо было в тени, но слабый лунный свет проникал в дом, все вокруг его глаз было окрашено бледностью, и они были большими, круглыми и неподвижными.

– Что случилось? – шепнула я, пытаясь проскользнуть мимо него в комнату, но он схватил меня за руки.

– Не входи, – сказал он, – это мама. Она застрелилась.

– Насмерть? – спросила я.

Кайл кивнул и вошел внутрь, потому что в холл пришел папа и хотел войти в гостиную. Мы прислушивались к его реакции, но ничего не последовало. Не было более молчаливого человека, чем папа. Я хотела посмотреть на нее, чтобы удостовериться, что она умерла, но Кайл не позволил мне войти.

– Это в голову, Кэйт, – сказал он, и я заметила, что он не смотрит в ту сторону. Я не могла представить, что ружейный выстрел может сделать с чьей-нибудь головой.

Думаю, что я нехорошая, потому что мне хотелось рассмеяться. Мне стыдно об этом писать, но это правда, и это единственное место, где я могу сказать правду. Мне было трудно удержаться от смеха. Только остановившейся взгляд Кайла удержал меня от этого. Я хотела сказать:

– О, Кайл, мы Свободны!

Затем вышел папа. Он стоял в коридоре, свесив голову, затем поглядел на меня.

– Она никогда не была в порядке, с тех пор как у нас появилась ты, Кэти.

Я была поражена, но видела, что он не сердится на меня. Его голос был мягким, и он погладил меня по голове, чего никогда не делал прежде.

– Не вини себя, девочка, – сказал он. – Это не твоя ошибка. Это лучшее, что она могла сделать. Теперь она обрела мир. Теперь мы все обрели мир.

Кайл и я остались дома и не пошли в школу, но я пришла сюда в мою пещеру, а Кайл остался, чтобы сделать все необходимое в гостиной. Я спросила, не могу ли я помочь, но он сказал, что не хочет, чтобы я помогала. Перед этим он пришел сюда и рассказал мне обо всем, что видел, и это слишком ужасно, чтобы писать здесь. То, что она с собой сотворила, не может быть изложено на бумаге. Но я заставила себя слушать Кайла, потому, что он сказал, что должен об этом рассказать. Он сидел на диванчике, который он и помог мне принести из дома Смита, и его голос был монотонным, не повышающимся и не понижающимся, и он размеренно рассказывал мне одну ужасную вещь за другой. Его взгляд изменился после всего, что он видел, и мне хотелось, чтобы папа не сказал тех слов, что мое рождение принесло все это, потому что я чувствовала вину за горе на лице моего брата.