Елена Арсеньева - Тайная жена

…Когда, некоторое время спустя, он вновь стоял на этом пороге, ноги у него подгибались и слегка кружилась голова. Все существо его трепетало и улыбалось блаженно. Среди сонма восхищенных мыслей, обращенных к той, что все еще лежала недвижима на лавке, была одна, почти испугавшая Десмонда. Он подумал, что хорошо бы никогда не расставаться с этой нежной красавицей, впервые познавшей любовь в его объятиях. Как это ни странно, ему еще ни разу не доводилось обладать невинной девушкой, и даже когда Агнесс, например, заводила свою надоевшую песнь о том, что милорд похитил ее девство, разрушил жизнь, а потому должен подарить ей еще ленту, еще туфли, еще чулочки, или прочую чепуху, Десмонд не больно-то верил. Конечно, он не мог знать наверняка, потому что однажды проснулся в постели Агнесс после чудовищной попойки, когда голова просто начетверо раскалывалась с похмелья, и все же что-то подсказывало ему, что Агнесс лжет. Да и бог с ней, подумаешь, девственница или нет, какая разница! Так думал он прежде, не понимая этой мужской охоты за невинностью, этой гордости причиненной болью, нанесенными разрушениями и пролитой кровью. Теперь он понял, потому что ощутил это сам: в каждом мужчине уживаются разрушитель и творец, и уничтожая невинную, испуганную деву, он при этом создает новое существо – дерзкое, обольстительное, неотразимое; может быть, творит его себе на грядущую погибель, однако осознание своей почти божественной всевластности слишком пьянит, тут уж недосуг заботиться о будущем!

Десмонд вздрогнул. До него донеслись тяжелые шаги совсем рядом. Кто-то вошел в предбанник!

Олег?.. Ринулся на поиски кузена? Десмонду нестерпимо стыдно сделалось при мысли, что Олег увидит его стоящим над этой бесчувственной девушкой. Он резким движением набросил на нее свою тяжелую шубу, прикрывая от нескромного взора, а сам отпрянул за дверь, в густую, непроглядную тень – и вовремя: чья-то рука уже взялась за щеколду.

Дверь открывалась внутрь, и пришедший толкнул ее так сильно, что Десмонда едва не пришибло. Он отпрянул, вжался в стену, отчаянно молясь, чтобы Олег ушел так же, как и пришел, убедившись, что кузена здесь нет, и посовестясь беспокоить спящую. Надежда, впрочем, погасла, едва вспыхнув, когда пришелец ступил вперед и затворил за собой дверь.

Он загородил светящийся огарочек, но постепенно глаза Десмонда привыкали к темноте и он различал очертания кряжистой, широкоплечей, длиннорукой мужской фигуры в тулупе и меховом треухе.

Сердце стукнуло тревожно: это не Олег, сомнений нет. И не кучер Клим. Это совсем незнакомый человек!

Его догадку подтвердил тяжелый голос – никогда не слышал Десмонд такого грубого, скрежещущего голоса!

– Мать честная! – пробормотал пришедший.

Десмонд непонимающе вскинул брови: только полный, безнадежный кретин мог принять эту молодую красавицу за свою мать! Впрочем, очевидно, пришедший ошибся в темноте. Вот он шагнул к лавке, наклонился, потянул за тяжелый воротник, скрывший лицо девушки до самых глаз… и Десмонд ощутил всем существом своим, как вздрогнул этот нежданный гость, потому что шуба скользнула на пол, открыв нескромному взору полунагое бесчувственное тело.

Ноги у Десмонда подкосились. Ох, что же сделал, что сделал он с этой девушкой, так нежно и доверчиво улыбавшейся ему?! На какой позор обрек ее! Да разве можно надеяться, что этот человек смолчит и не растрезвонит всей округе о том, что увидел вьюжной рождественской ночью?

Незнакомец надсадно втянул в себя воздух, громко причмокнул, а в следующий миг глыба его тела как-то нелепо зашевелилась, и Десмонд не сразу понял, что пришедший сбрасывает с себя тулуп. Мелькнула было глупая надежда, что он тоже решил прикрыть лежащую, чтоб не замерзла, но мужик начал враскоряку взгромождаться верхом на лавку, накрывая своей громадой бесчувственное тело. Раздался пронзительный крик очнувшейся девушки. Не глядя, Десмонд схватил что-то, оказавшееся под рукой, замахнулся, с силою послал этот предмет вперед…

В это мгновение девушка с такою силой ударила коленом навалившегося на нее насильника, что тот отпрянул – и голова его с грохотом врезалась в летящее оружие Десмонда, коим оказалась деревянная шайка.

Что-то разлетелось на куски. Через мгновение Десмонд понял: это, к сожалению, не голова разбойника, а шайка.

Мужик покачнулся, а потом медленно, будто нехотя, сполз с лавки и простерся на полу. Девушка, приподнявшись и прижав колени к подбородку, мгновение глядела на него огромными, остановившимися, почерневшими от ужаса глазами, а потом вдруг обессиленно рухнула навзничь, и Десмонд понял, что она вновь лишилась чувств.

Десмонд осторожно шагнул вперед, отлепил от стола огарочек и склонился над недвижимым телом. И отпрянул: вытаращенные неподвижные глаза глянули на него, рот ощерился в застывшей ухмылке.

У Десмонда невольно смутился дух от страшного подозрения. Схватил лежащего за грудки, тряхнул… у него запрокинулась голова, свалилась наконец-то шапка… и Десмонд с ужасом понял, что насильник мертв.

Он не помнил, как очутился на дворе, но студеные объятия метели вернули ему утраченное соображение. Схватился за голову. Ох, бурная выдалась нынче рождественская ночь! Обесчещенная женщина, убитый мужчина… Надо поскорее отыскать Олега, возок, быстрых коней, которые унесут его прочь отсюда. Десмонду случалось убивать: то чистое и святое ремесло, которым занимался он во Франции, приходилось делать грязными и окровавленными руками; но одно дело – убить озверевшего врага, и совсем другое – случайного человека, даже не понявшего, откуда обрушилась на него смерть.

Правда, он защищал девушку… честь прекрасной дамы, если так можно выразиться. Тоже мне, странствующий рыцарь, защитник угнетенных! Сэр Персиваль! Сэр Ланселот!3 Десмонд даже сморщился от отвращения к себе. Нет, скорее прочь отсюда! Но куда идти? И он ахнул, увидев огненный промельк за белой завесою метели. Нелепая мысль, что это все демоны преисподней несутся в адских вихрях за его грешною душою, пришла, конечно, но тут же была унесена порывом ветра. Да никакие это не адские вихри мятутся – это искры летят, гонимые порывом ветра! Искры из печной трубы!

Сердце Десмонда радостно забилось: это Олег догадался растопить сильный огонь в печи, обогревающей возок, – такой сильный, чтобы искры летели из трубы! Опьяненный радостью Десмонд ринулся на этот маяк. Он не пробежал и двадцати шагов, как с двух сторон вцепились в него чьи-то руки, и два голоса, один, по-мальчишески счастливый, – Олега, другой, надтреснутый от страха, – кучера, завопили дружно:

– Нашелся! Живой! Слава тебе, Господи!

– Я говорю вам, сэр, что человек, подобный вам, никогда не ступит на палубу моего корабля!

– А я говорю вам, сэр, что я уплатил за сие путешествие преизрядные деньги, и вы не вправе лишить меня моей каюты!

– Деньги! Пфуй! Ваши деньги!.. Вы, мистер рабовладелец, можете в одну минуту получить их назад, дайте только мне время сходить за ними в каюту! – И капитан сделал движение повернуться и отправиться прочь – очевидно, туда, где на береговом рейде виднелось небольшое судно.

– Послушайте, сэр! – воззвал Десмонд в отчаянии. – Вы не можете так поступить со мной? Ну что я такого совершил?! Я был в стране, где законы совсем иные, чем у нас, – и я принужден был жить по ее законам. Вы были когда-нибудь в России?

Капитан всем своим молодым, гладко выбритым лицом показал, что сама мысль о такой возможности приводит его в содрогание.

– Тогда как же вы можете судить? Это дикая азиатская страна, совершенный восток, где варварские обычаи. Например, русское гостеприимство! Ежели хозяин угостит тебя вином и ты не пьешь до дна, тебя могут вызвать на дуэль, ибо это сочтут за оскорбление. Ежели за обедом оставляешь какое-нибудь блюдо нетронутым, хозяин вызывает повара и на твоих глазах рубит ему голову: по его мнению, гость оскорблен дурным качеством пищи!

В светлых глазах капитана появилось мечтательное выражение. Он оглянулся на корабль и пробормотал:

– Сей обычай я полагаю вполне разумным и совсем не прочь ввести его в обиход!

Десмонд деликатно сдержал улыбку и поспешил закрепить завоеванные позиции, на шаг придвинувшись к берегу. Однако маневры его были тотчас пресечены капитаном, который вскричал:

– Шутки шутками, но все это – жестокое варварство, порожденное рабством. Повторяю – я не имею дела с работорговцами!

Дело, кажется, безнадежно зашло в тупик. Неужто придется возвращаться в трактир, снова снимать комнаты для ночлега, снова терпеть эту двусмысленность, вдобавок каждую минуту ожидая окрика за спиной:

– Мсье Рене (или Этьен, Оливье, Дени)? Неужели это вы? Mon Dieu, какая неожиданная удача!

Под этими именами Десмонд жил во Франции. И он отнюдь не обольщался расхожим мнением о том, что французы легкомысленны и созданы лишь для романов и романсов. Можно было не сомневаться: повстречай он кого-то из тех, кому успел крепко насолить, уводя у них из-под носа жертвы, у французов хватит ума не выпустить его – и отправить в Париж, где гильотина по нему плачет уже более года. Нет, надо немедленно убираться из порта Кале! Здесь его жизнь в непрестанной опасности. Сказать, что ли, об этом капитану? Нет, принципы тому дороже всего на свете! Стоп… а нельзя ли сыграть на этих принципах?

Капитан, тем временем наскучив их беседою, сделал движение к шлюпке, куда уже погрузились остальные пассажиры и теперь выражали явное нетерпение.

– Вы бесчеловечны, сударь! – сказал Десмонд уныло и тихо, позаботясь, впрочем, чтобы капитан мог его услышать. – Вы бесчеловечны не только по отношению ко мне, но прежде всего к этой несчастной, положением которой вы так возмущены. А ведь я показывал вам ее бумаги, показывал дарственную. Дарственную! Это подарок мне от одного моего русского друга, понятно вам? Русские говорят: «Дареному коню в зубы не смотрят!» Вообразите, что сделал бы этот баснословно богатый дикарь, вздумай я сказать, что в Англии рабство презираемо и ненавидимо всеми порядочными людьми? Он и не понял бы ничего, кроме того, что девушка мне не нравится. Ладно, мне плевать, что после этого он стал бы моим вековечным врагом. В конце концов, я не собираюсь возвращаться в Россию. Но участь девушки… – Десмонд изо всех сил ужаснулся, мысленно извиняясь перед кузеном, который в некоторой степени являлся прообразом описываемого им варвара… во всяком случае, именно Олег писал дарственную на внезапно обретенную Десмондом собственность. – Самое милосердное, что мог сделать русский, это отрубить ей тут же голову. Но скорее всего, ее затравили бы собаками, заставив меня смотреть на это. Поверьте, сударь, – добавил Десмонд сухо, – я тоже человек принципиальный, однако играть жизнью безвинной рабыни… уж простите, не могу!