– Добрый день, кузина Марион! – приветливо окликнул Десмонд.

– Добрый день, – чопорно отозвалась «кузина» и весьма кстати ввернула непременную политесную фразу: – Хорошая погода, сегодня, не правда ли?

– Правда, правда! – озорно закивал Десмонд. – А вы, как я погляжу, изрядно англизировались, моя дорогая!

Марина опасливо прищурилась. Что это его так разобрало? Смеется, глядит приветливо, глазами поигрывает… Не задумал ли чего? Она покосилась поверх головы милорда: за деревьями видны только верхушки башен, и никто не увидит, не услышит, если Десмонд начнет ссориться с ней – или любезничать.

Любезничать? А почему бы нет?

Впрочем, Десмонд ничего такого не предпринимал, а просто глазел на нее.

– Вы, я вижу, как это сказать по-русски… при-горе-нились? – спросил он вдруг.

– Если я сижу под горкой, это еще не значит, что я пригореˆнилась, – усмехнулась она. – Пригорюˆнилась, хотите вы сказать?

Десмонд махнул рукой:

– Не пойму: если вы в горе, то есть в печали, почему надо говорить – пригорюнилась? Русский язык для меня слишком сложен. Да это не суть важно. Скажите: вам тяжело здесь? Вы тоскуете? Вы… проклинаете меня?

Марина вытаращила глаза. Никогда не знаешь, чего от него ждать, от этого милорда! То приставит пистолет к виску, то в упор не видит, то вдруг глядит жалеючи, и не только жалеючи, а…

– Вам-то что? – спросила она грубо, растревоженная, испуганная этим взором, этим голосом, этим новым Десмондом. – У вас, поди, и без меня хлопот довольно?

– Более чем, – согласился он довольно уныло. – И знаете, Марион, без всех этих хлопот я вполне мог бы обойтись. Со мною что-то произошло после возвращения из России, и это пугает меня.

Он осекся, взглянул на ее замкнутое лицо.

– Впрочем, что вам до меня? Простите, если помешал вашему уединению.

Он повернулся, чтобы уйти, да Марина схватила его за плечо. Десмонд обернулся, и оба они с некоторым недоверием воззрились на руку, уцепившуюся за тонкое сукно сюртука: Марина – недоумевая, что ее рука проявила такое своеволие, Десмонд – удивленный и одновременно обрадованный этим своеволием.

– Я… не хотела, – пробормотала Марина, отдергивая руку и не зная, что имеет в виду: это движение или грубые слова. – Я… просто удивилась, что вы со мной заговорили.

– А знаете, кроме вас, мне и поговорить-то не с кем, – тихо улыбнулся Десмонд. – Вы одна знаете обо мне всю правду. И не только о… о наших истинных отношениях, но и о той мысли, которая тревожит меня ежеминутно.

Марина задрожала. Сейчас он скажет, что хочет ее, хочет ежеминутно! И она… нет, она не признается, конечно, что питает к нему такие же чувства, однако не станет противиться, если он… когда он…

– Эта мысль – Алистер, – продолжил Десмонд, и Марина судорожно проглотила комок, внезапно ставший поперек горла. – Вернее, его смерть. Знаете, мы никогда не были близки с братом. Отец обожал мою мать, меня, конечно, тоже любил, однако истинным его любимцем был Алистер. Право первородства очень много значило для отца, вообще для нашей семьи. Кроме того, Алистер – настоящий англичанин, в крови которого древняя шотландская кровь Макколов слита с кровью древних англов. Его мать – чуть ли не из родственников Пендрагонов, первых британских королей. Это был, так сказать, династический брак. На моей матери лорд Джордж женился бы, даже окажись она простой швейкой, но род Макколов должен быть продолжен по всем правилам! Не представляете, Марион, как я был изумлен, узнав, что Алистер намеревался обручиться с Джессикой. Она очаровательна, конечно, однако Алистер был всегда такой сноб во всем, что касалось чистоты крови…

Марина только головой покачала. Ох ты, бедный лорд, неразумная твоя головушка! Каково б ты заговорил, узнав, что твой брат тайно обвенчался с одной из служанок, дочерью нищего сельского священника, а вдобавок ко всему у них должен был родиться ребенок!

– И вот его нет, – продолжал Десмонд. – Но за время странствий я отвык от замка, от своих родных… от всего! Узнав, что брат погиб, я принял на себя все обязанности, связанные с титулом… так солдат, задремав на привале, вскакивает при звуке выстрела и привычно кидается в атаку с обнаженной саблей, да вдруг спохватывается, что оказался в окружении и не видит ни одного знакомого лица, не знает, где свои, и некому стать с ним спина к спине, некому прийти на помощь.

Марина вгляделась в его лицо. Губы дрожат, глаза растерянно мечутся, брови страдальчески сведены… перед ней потерявшийся мальчик, а никакой не лорд – надменный и беспощадный. Конечно, есть от чего испугаться, растеряться, если она правильно поняла, какие сомнения его одолевают.

– Но зачем… им? – спросила она осторожно. – Никто из них не выигрывал впрямую.

Десмонд растерянно моргнул, а потом взгляд его загорелся восхищением:

– Это необыкновенно! Я даже не предполагал, что мой бред возможно понять. Как вы быстро сообразили, Марион! Не зря мне так хотелось поговорить с вами.

«Не зря, вот как?» – глубоко вздохнула Марина.

– Вы удивительно четко выразили мысль, которая и мне не дает покоя: если Алистер убит… ну, скажем, не тем мифологическим браконьером, которого в этом обвинили, но так и не поймали, а кем-то из живущих в замке, то никто из них не выигрывает в случае его смерти. Урсула? Ну, ей вообще все равно. Она ищет Брайана, и только это имеет для нее значение. Джессика? – продолжал размышлять Десмонд. – Она тоже все потеряла. Сейчас она была бы леди Маккол, а кто теперь? Приживалка, бедная родственница! Остается только один человек, который если не прямо, то косвенно был заинтересован в смерти Алистера, и это…

– Нет! – воскликнула Марина, снова хватая его за рукав. – Нет, он болен, он изможден, он не мог этого сделать!

– Вот как? – прищурился Десмонд. – Вы не только мгновенно угадали, кого я имею в виду, но и о болезни его уже осведомлены?

– Да ведь всем известно, что у мистера Джаспера малярия, – быстро сказала Марина. – Помнится, и вы с ним об этом говорили при первой встрече, и вообще… вот он к столу не выходил сколько уж дней…

– Малярия? – странным голосом повторил Десмонд. – А, так вы о малярии!

– Ну, конечно, – как могла твердо, подтвердила Марина. – А о чем же еще?

О да, она прекрасно знала, о чем еще думает Десмонд! Но она скорее откусит себе язык, чем признается, что проникла в одну из позорных тайн его семьи. И, отводя ему глаза, воскликнула – впрочем, с беспокойством вполне искренним:

– Умоляю вас! Вы должны быть осторожнее!

У него изумленно взлетели брови:

– Вот уж не предполагал, что вы станете печься о моем благополучии! Только не говорите, что вам понравилось быть леди Маккол!

Марина надулась было, но Десмонд вдруг так захохотал, что она не сдержалась – улыбнулась.

– Ох, и улыбка у вас, Марион, – с деланой укоризной покачал головою Десмонд. – Эта улыбка и короля заставит смутиться.

– Короля?! Ого, какие слова! – вскинула брови Марина. – Нет, не зря говорят, что у вас сказочная репутация коварного сердцееда.

– Говорят? Кто же такое осмелился сказать? – Десмонд грозно нахмурился, и Марина затрепетала в ужасе таком же притворном, как его злоба:

– Ах, добрый сэр, не гневайтесь на меня! Неужели вы обиделись? Ведь тот, кто сказал это, сделал вам комплимент!

– Ну а мне позволительно сделать комплимент? – ласково улыбнулся Десмонд. – При взгляде на ваши волосы кажется, что в них вплетены солнечные лучи. Вдобавок вы разрумянились, как шиповник, а глаза ваши сейчас – будто нежно-зеленые листочки.

– Ну, это потому, что я смотрю на зеленую траву, – лукаво улыбнулась Марина. – И потому, что платье на мне зеленое. У меня глаза переменчивые, а вот у вас они всегда синие – синие-пресиние, как васильки.

– Ва-сил-ки? – повторил по-русски Десмонд. – Но ведь это имя – Бэзил? Как могут быть имена синими? И ежели они бывают синие, то бывают и зеленые? Имя Десмонд – какого цвета?

– Белое, – не задумываясь ответила Марина. – Белое, слепящее, как снег под солнцем!

Десмонд оглянулся.

– Да, будь мы в России, было бы с чем сравнивать, а тут, увы… ни снега, ни бэзилкофф.

– Васильков! Васильков! Цветок был так назван по имени парня – его и впрямь звали Василий. Случилось это в древние времена – столь давние, что их не зря зовут незапамятными. Глаза у него были ясные, синие, как…

– Как у меня? – лукаво повел бровью Десмонд, и сердце Марины дрогнуло. Но ему этого никак нельзя было показать, и она уклончиво ответила:

– Ну… очень синие, как синь небесная, были у Василия глаза! Множество красавиц сохло по нему, но однажды он встретил русалку, поглядел в ее зеленые, как речные омуты, глаза – и влюбился без памяти.

– Зеленые… – эхом отозвался Десмонд. – Без памяти!..

– Да, – кивнула Марина, вздрагивая под его настойчивым взглядом. – Влюбился – и забыл обо всем на свете. Зацеловала его русалка, замиловала – и с тех пор никто больше не видел Василия. Только с тех пор появились на земле синие цветы, которые называются васильками.

– Это прекрасная сказка, – хрипло, словно с трудом выговорил Десмонд. – У нас в роду тоже есть легенда о русалке, вернее, о фее лесного озера.

– Вот этого? – Марина показала на розовато-серебристую воду, гладкую, словно шелковый платок.

– Нет, о нет, – покачал головою Десмонд. – Того озера больше нет. Оно лежало довольно далеко от замка, а теперь высохло после… после тех событий, о которых я вам сейчас расскажу. Хотите послушать?

– Конечно! – воскликнула Марина горячо. Пожалуй, даже слишком горячо. Но стоило представить, что Десмонд сейчас вспомнит о каких-нибудь своих лордских делах и уйдет, а она останется одна…

«Просто мне надоело одиночество. Мне скучно! – твердо сказала она себе. – А он меня развлекает. Только поэтому я не хочу, чтобы он уходил. Только поэтому!»

– Ну так слушайте, – Десмонд принял серьезный, даже таинственный вид: – Некогда хозяином Маккол-кастла был рыцарь по имени Малколм. Он был удачно и счастливо женат на прекрасной даме по имени… впрочем, это не важно. И вот однажды сэр Малколм во время охоты отстал от кавалькады, заблудился и очутился на берегу прекрасного лесного озера. В этот миг взошла луна, и свет ее озарил воду озера, из которого выходила красавица. Такой красавицы сэр Малколм никогда не видел! Он полюбил ее с первого взгляда… наверное, и она его – тоже, потому что она ни слова не сказала против, когда сэр Малколм приблизился, поцеловал ее в уста, а затем обнял – обнял так крепко, что до утра не выпускал из объятий. Поутру сэр Малколм воротился домой и успокоил всех, кто о нем беспокоился и уже готовился отправиться на поиски. Настала ночь – и сэр Малколм тайком выскользнул из замка… А надо сказать, что жена его была в тягости и поэтому спала одна. Она страстно любила супруга и сердцем почуяла неладное. Как-то ночью она увидела, что муж уезжает, потом на другую ночь и третью… и решила проследить за ним. И ей открылась картина измены: из вод озера выходит навстречу сэру Малколму прекрасное создание и предается с ним неистовым любовным забавам. На другой вечер, за ужином, миледи поднесла супругу кубок вина, в котором было растворено сонное зелье, а когда он уснул, завернулась в его плащ и велела оседлать себе коня. На берегу лесного озера сидела фея и расчесывала свои прекрасные белокурые волосы. Миледи приблизилась к ней – и нанесла ей удар серебряным кинжалом. Как известно, всех таких существ можно поразить только серебряным оружием или серебряной пулею. Фея упала в озеро, и вода тотчас окрасилась кровью. А миледи сунула кинжал в ножны – и отправилась домой. Правда недолго оставалась скрытой от сэра Малколма. Можно было ожидать, что он тотчас отомстит супруге, но ничего такого не произошло. Сэр Малколм не сказал ей ни слова ни в эту минуту, ни через год, и два, и три, и более… За это время она родила сына и наследника. Наконец дитя подросло и уже вышло из возраста, когда нуждалось в женской опеке. И вот однажды грозовой мрачной ночью в покои миледи внезапно вошли четверо. Проснувшись, дама увидела своего супруга, двух его самых преданных слуг и домашнего лекаря. Ее схватили и бросили на пол. Миледи вскрикнула было, ожидая, что сейчас свершится над нею насилие, однако сэр Малколм показал ей серебряный кинжал, покрытый ржавыми пятнами, – и миледи поняла, что настал час отмщения… хотя она уже думала, что он никогда не наступит! «Лесное озеро высохло!» – в первый и последний раз за все эти годы обратился к супруге рыцарь, а потом кивнул своим пособникам. Слуги заткнули хозяйке рот и держали ее так крепко, что она не могла шевельнуться, а лекарь тем же самым кинжалом вскрыл ей вены на руках, после чего опустил ее руки в два глубоких таза, чтобы ни одной капли крови не вылилось на пол…