Несостоявшаяся прогулка верхом

Прошло несколько дней, прежде чем Марина убедилась, что ее предположения, слава те господи, не верны, и это были чуть не самые черные дни в ее жизни. Слезы ежеминутно дрожали на ресницах, и она понимала: начни ее сейчас кто-то с участием расспрашивать, она не выдержит и все расскажет – Джессике, Урсуле, Джасперу, кому угодно – о том, что, кажется, беременна от милорда, своего супруга. Ну а этому самому супругу она бы выпалила, что ненавидит его, что он подлец, ибо жена его беременна, а он мало что держит свой брак в тайне, так еще и взял себе в постель какую-то служанку!

По счастью, высказать все, что накопилось на душе, было некому. Десмонд уехал в Лондон, Джессика беспрестанно хлопотала по хозяйству, Урсула вообще не показывалась, а Джаспер выходил к столу желтый, дрожащий и, едва шевеля губами, объяснял, что в него вцепилась застарелая малярия. Потом он и вовсе слег, и Саймонс принялся ухаживать за больным, сохраняя все тот же важный вид. По облику достойного камердинера невозможно было представить, что он способен испытывать хоть какие-то эмоции, тем более убивать женщин по одному предположению, что они ведьмы, и Марина никак не могла решиться подступить к нему и утолить свое любопытство, выспросив о брауни. Разумеется, вспомнила она о мохнатом ночном проказнике уже потом, а первые-то дни ей было не до брауни!

В эти дни Марион чудилось, будто все поглядывают на нее с особенным выражением. В первую очередь Агнесс. Уж смуглая красавица, конечно, знала толк в таких вещах, как нечаянная беременность! Небось не раз приходилось ей вытравливать плод сэра Десмонда! От таких мыслей на душе Марины становилось и вовсе погано – до того погано, что впору было и впрямь залезть на ту башню – да и сигануть вниз. Либо выкинула бы от такого прыжка, либо сама разбилась, что всего вероятнее!

И вот как-то раз, увидав Джессику, которая ехала куда-то на лошади, Марина поняла, что ей нужно: хорошая скачка!

Озадачивало одно: хоть в ее бессчетном гардеробе и было платье для верховой езды, называемое амазонкою, Марина не умела ездить в дамском седле, а только верхом, по-мужски. Даже смотреть было страшно, как Джессика сидит: боком, неудобно изогнувшись, – а уж решиться проехать вот этак-то… Ничего, тут же решила Марина, чем хуже, тем лучше. Чем неудобнее ей будет ехать, тем больше вероятность, что задуманное удастся. И вот, облачившись в синюю бархатную амазонку с помощью Глэдис, которая теперь так старательно держала язык за зубами, что и двух слов от нее было не добиться, Марина поспешила на конюшню.

Нет, поспешила – это лишь так говорится. Платье путалось в ногах, цеплялось за ступеньки, сзади оно было длиннее, чем нужно, на целый аршин, а то и больше, и пока Марина управилась с этим хвостом и догадалась просунуть руку в нарочно для того пришитую петельку (хвост после этого приподнялся и не мешал), она изрядно намучилась, а уж сколько пыли на себя нацепляла – и не описать! Наконец хвост был укрощен, и Марина решительно зашагала к конюшням. Следовало, конечно, послать туда слугу, но все куда-то разбежались. «Конечно, милорда нет, Джессики нет, Джаспер болен, Саймонс при нем, Урсула не в счет, я, понятное дело, тоже… А каково бы они забегали, узнав, что в замке сейчас их хозяйка, миледи Марион Маккол! – Это имя показалось ей необычайно красивым. – Да уж, накланялись бы мне! А я им бы: нет, голубчики, ступайте-ка в холодную да отведайте по полсотни горячих за свое небрежение!.. А где, интересно, в Англии дерут повинных слуг? Может быть, на конюшнях, как и у нас ведется?»

Марина была так увлечена своими размышлениями, что картина, которую узрела она, лишь заглянув в конюшню, сначала показалась ей картиной порки. Она увидела женщину, стоявшую на четвереньках, причем юбки ее были наброшены на голову, открывая голую спину и бедра, а над ней склонился мужчина, занося руку, словно для увесистого удара. Но вместо того, чтобы ударить, он сильно дернул женщину к себе, отчего она громко вскрикнула, а потом быстро-быстро задвигался, все плотнее вжимаясь в нее, и Марина остолбенела, поняв, что видит не порку, а грубое любодейство, причем столь торопливое, что мужчина даже не дал себе труда раздеться, а лишь расстегнул штаны.

После нескольких стремительных движений он захрипел и навалился на женщину. Она рухнула плашмя и замерла, придавленная его тяжестью. Он тоже был недвижим.

– Господи-боже, – пробормотала Марина, которая едва стояла на подкосившихся ногах.

В тишине конюшни, нарушаемой лишь тяжелым дыханием, ее негромкий голос зазвучал неожиданно громко. Любовники подскочили, словно их огрели плетью. Мужчина обернулся и с ухмылкой глянул на Марину. Похоже было, он ничуть не смущен, а наоборот – наслаждается происходящим. Он даже не пытался застегнуть штаны, и его уд вызывающе торчал, не то угрожая, не то выхваляясь своими размерами.

Марина взвизгнула и выскочила за дверь, сопровождаемая негромким хохотком. И тут ноги вовсе отказались ей служить, она припала спиной к стенке, отчаянно цепляясь за камни и чувствуя, что сейчас рухнет в обморок.

Дверь конюшни резко распахнулась, и Марина, взвизгнув, отпрянула, выставив ладони.

– Миледи! О, простите меня, миледи! Я не хотела! Не хотела! – Залитое слезами, зажмуренное, пунцовое от стыда лицо оказалось перед ней, чьи-то руки вцепились в ее руки. – Это произошло только один раз, клянусь богом, больше никогда, никогда…

Марина вытаращила глаза, увидев знакомые черные волосы.

– Агнесс?!

Услышав свое имя, растрепанная смуглянка в ужасе воззрилась на ту, кого она хватала за руки, и разжала пальцы так резко, словно обожглась:

– Так это вы?!

Агнесс с явным облегчением перевела дух.

– Ну, слава Иисусу. Я-то думала, пришла леди… – она чуть запнулась, – ну, я думала, пришла леди Урсула! – Она махнула рукой и вновь направилась в конюшню.

У Марины просто-таки дух занялся от такой наглости.

– Нет, погоди! Куда это ты направилась? Продолжать?! А ну, пошла в дом! И если ты думаешь, что я никому не скажу о том, что видела…

Агнесс стремительно обернулась.

– Кому же вы скажете, мисс? – прошипела она, приближая свое лицо к Марининому и обдавая ее горячим дыханием. – Леди Урсуле? Леди Джессике? Или, быть может… милорду? – Она злорадно хихикнула, увидев, как отпрянула Марина. – Ну вот, я так и знала! Я с первого взгляда поняла, что вы… и он…

– Да ты сдурела! – возмущенно выкрикнула Марина. – Только что стояла раком перед этим… этим кобелем, а теперь смеешь меня обвинять? С больной головы на здоровую?!

– Ого, какие слова! – усмехнулась Агнесс. – Держу пари, что ни леди Урсула, ни леди Джессика таких и слыхом не слыхали! Не зря говорят, что у вас там, в России, все вперемешку валяются: слуги, господа, кобели…

Бац! Голова Агнесс нелепо мотнулась, а у Марины заломило ладонь. Она даже не сразу поняла, что произошло, и только увидев на щеке Агнесс заалевший отпечаток этой ладони, поняла, что влепила ей пощечину. Но она должна, должна была как-то остановить поток ненависти, изливающейся из глаз, из уст Агнесс!

Агнесс дико взвизгнула и ринулась было на Марион, да ее перехватил выскочивший из конюшни мужчина. Рванул к себе, прижал, не давая шевельнуться.

– Замолчи, дура! А ну, тихо! – прикрикнул он, но Агнесс не унималась и рвалась так, что мужчина едва справлялся с ней.

– А может быть, ты ревнуешь? – выкрикнула Агнесс. – Может быть, ты пришла сюда за тем же самым?

– Опомнись! Рехнулась?! – прорычал мужчина, тряся ее что было сил.

Голова Агнесс моталась, как у куклы, на губах выступила пена, но она вырывалась с неженской силой.

– Успокойся! Какой дьявол тебя разбирает?! – выкрикнул в отчаянии мужчина. – Стоит об этом узнать Саймонсу, сама знаешь, что начнется!

Но Агнесс словно не слышала:

– Не старайся! – сквозь взвизгивания и всхлипывания, выкрикивала она. – Хьюго тебя не захочет! Он не любит таких бесцветных. Ему нравятся яркие женщины! – Она захохотала, и Марина с трудом разобрала следующие слова: – Я знаю одну леди, которая так хотела переспать с Хьюго, что покрасила свои белесые космы, лишь бы…

Бац! Новый хлесткий звук новой пощечины! Но удар был хорош: Агнесс рухнула как подкошенная и не поднялась. Глаза ее блуждали, грудь резко вздымалась, рот широко открывался, словно у рыбы, вытащенной из воды… и, в точности как рыба, она не могла сказать ни слова.

Марина глядела на нее в ужасе.

– Бога ради, простите ее, леди, – негромко сказал мужчина. – Она обезумела!

Голос его подействовал на Марину как выстрел.

– Нет! – истерически вскрикнула она, отскакивая. – Не приближайтесь ко мне!

Против воли ее взгляд устремился на его бедра, и Марина с облегчением перевела дух, увидав, что штаны вполне застегнуты.

Он проследил ее взгляд и тихо сказал:

– Успокойтесь, леди. Я не причиню вам вреда.

Марина воззрилась на него, понемногу успокаиваясь и удивляясь свободе и непринужденности, с которыми говорил с ней конюх. Либо «кузину» лорда никто из слуг и впрямь ни во что не ставит, либо… либо этот Хьюго знает о том, какое впечатление производит на женщин. Всех женщин: от служанки до барыни. Да уж… эти миндалевидные темные глаза, неожиданные при почти белых густых волосах, поражали. И ресницы – какие длинные, густые ресницы!

Черты его лица были четки и красивы, а резко изломанные брови придавали лицу дерзкое, властное выражение. Сперва это лицо показалось Марине наглым, но сейчас, когда незнакомец смотрел на нее почти с мольбой, она вдруг растерялась.

– Вы не должны были это видеть, – сказал он очень тихо, и Марина невольно подалась вперед, пытаясь расслышать каждое слово. – Я хотел встретиться с вами совсем иначе, леди… прекрасная леди…

– Ты хотел встретиться со мной? – переспросила она, почти робея под его пристальным взором. – Зачем?

– Зачем?

Он отвел взгляд от ее глаз и посмотрел на губы. Они вдруг пересохли, и Марина лихорадочно облизнула их. Хьюго повторил это движение.