– Как ты добра, милая тетя, что так быстро осуществила мою прихоть, про которую я, может быть, и забыла бы.

Она бросилась обнимать старушку.

Накинув мантилью и взяв веер, княгиня с былой живостью сбежала по ступенькам лестницы.

В лодке сидел высокий и стройный лодочник в большой соломенной шляпе, закрывающей его лицо. Валерия прыгнула в лодку, не взглянув на гребца, и не заметила невольного удивления тети Адель в момент, когда тот ее подсаживал.

– Гм! Только по своей слабости к тебе я еду, – говорила тетя Адель, – прогулки по ночам очень поэтичны, а в мои годы лучше мечтать в кровати, не рискуя выкупаться в воде. Вообще не люблю я эти катания на лодке. Тебе бы лучше гулять пешком, и для здоровья это полезно, да и скорее ознакомишься с этой чудной природой.

– Ах! Не ворчи, тетя! Ты ведь знаешь, что когда я была счастлива, то любила ходить, а теперь я всегда утомляюсь, – вздыхая, ответила молодая женщина. – Впрочем, обещаю тебе каждое утро гулять пешком, а по вечерам за это ты будешь кататься со мной в лодке, что вполне безопасно, потому что на этой гладкой, как зеркало, воде опрокинуться нельзя, – со смехом добавила она.

После часовой прогулки, показавшейся Валерии восхитительной, они наконец вернулись. Но это мечтание при луне и мягкое убаюкивание на серебристой глади озера так ей понравилось, что она приказала гребцу каждый вечер в эти часы подавать лодку.

Княгиня исполнила свое обещание: по утрам она гуляла, а вечером каталась в лодке. Такой образ жизни благотворно повлиял на ее здоровье, легкий румянец покрыл ее щеки, и вся она вновь приобрела свежесть и подвижность, утраченные ею во время болезни.

На шестой день по приезде вышли они на прогулку лишь после обеда. Утром стояла жара, и княгиня писала письма близким. Валерия была в хорошем настроении, и прогулка затянулась. Вдруг тетя Адель заметила, что небо начинает покрываться тучами. Они тотчас отправились в обратный путь, но были еще на далеком расстоянии от дома, когда засверкала молния и стал накрапывать дождь.

– Соберись с силами, тетя, и бежим скорей, иначе мы вымокнем, – сказала Валерия, таща за собой тетю, а та при своей тучности обливалась потом от такого бега.

– Вот в этой вилле мы и укроемся. Это, кажется, та самая, что видна с нашего балкона, – продолжала Валерия, звоня у решетки.

Тетя Адель, задыхаясь, хотела что-то сказать, но не могла, а Валерия тщетно старалась объяснить себе таинственные телеграфные движения ее рук. Между тем дверь уже отворилась и вышел ливрейный лакей.

– Его светлости нет дома, – сказал он кланяясь.

– Мы не намерены беспокоить вашего барина, – ответила Валерия, таща тетку в подъезд. – Мы просим только дать нам укрыться от грозы и послать кого-нибудь за каретой, – присовокупила она, кладя монету в руку лакея.

Слуга тотчас понял, что имеет дело со знатной дамой, несмотря на ее скромное траурное платье. Низко поклонясь, провел он дам в малую залу, смежную со стеклянной галереей, выходящей в сад, и ушел, чтобы послать за каретой по данному адресу.

Пасмурная тетя Адель с озабоченным видом подошла к окну и барабанила пальцами по стеклу. Валерия же, не понимая, что означает смущенный и озабоченный вид тети Адели, уселась в кресло, довольная тем, что им удалось укрыться от проливного дождя, который с шумом хлестал по железной крыше галереи. В эту минуту на галерею из сада вбежал маленький мальчик, с хохотом стряхивая свою шляпу, с которой лила вода, а за ним дама средних лет.

– Амедей, Амедей, дайте я ее оботру. Подождите! – говорила она, стараясь поймать мальчика.

Но мальчик убежал, громко смеясь, и в несколько прыжков очутился в зале. При виде незнакомых дам он остановился и в смущении глядел на Валерию, которая, вскрикнув, поднялась с кресла.

– Амедей! – пробормотала она.

На выразительном лице ребенка вспыхнуло сперва удивление, а потом восторженная радость. Он вспомнил:

– Мама! Милая мама! Наконец-то ты приехала.

Он бросился на шею Валерии и душил ее своими объятиями. Этот крик счастья, вырвавшийся из груди отвергнутого ею ребенка, и его ласки, доказывавшие, что отсутствие ее оставило в жизни ребенка пустоту, которую ничего не могло заполнить, вызвало из глубины души молодой женщины всю силу материнского чувства, так долго подавляемого. Валерия дрожала и от волнения снова опустилась в кресло. Заливаясь слезами, она покрывала ребенка горячими поцелуями.

Растроганная тетя Адель и гувернантка ушли в соседнюю комнату, чтобы не стеснять мать и ребенка. Амедей, впрочем, скоро успокоился и начал без умолку болтать, как бы желая наверстать упущенное из-за разлуки время. Он рассказывал матери все, что составляло интерес его ребячьей жизни: игры с отцом, первоначальные уроки, катание на осле «идеальной» доброты, рассказал он, какие у него игрушки, какие забавы, описал трагическую смерть любимого кролика и т. д.

– О чем ты плачешь, мама? – спросил он наконец, заметив, что слезы не перестают литься из глаз Валерии. – Теперь мы все будем вместе. Боже мой, как папа обрадуется, когда увидит тебя! Он сию минуту должен прийти.

Эти простодушные слова напомнили Валерии действительность, и она быстро встала.

– Дорогое дитя мое, я не могу оставаться здесь и сейчас уеду, а ты будешь часто-часто приходить ко мне. Я тут близко живу, и ты увидишь, как нам будет весело.

Лицо Амедея вспыхнуло, и черные глаза засверкали.

– И ты думаешь, что я тебя отпущу? Не воображай. – И крепко схватил мать за руки. – Ты останешься со мной, а придет папа и тоже запретит тебе уходить.

В эту минуту вошел лакей и доложил, что карета прислана.

– Будь умником, мой голубчик, ты видишь, за мной приехали, но обещаю тебе, что приеду опять, – говорила Валерия, стараясь высвободиться из рук ребенка.

Но Амедей не слушал никаких доводов и не поддавался самым блестящим обещаниям. Со слезами и криком цеплялся он за платье матери, и гувернантка силой оттащила его и унесла, несмотря на его отчаянное сопротивление.

Крайне взволнованная, села Валерия в карету и всю дорогу не обмолвилась ни единым словом с тетей Адель, которая тоже погрузилась в свои думы.

В положенный час княгине доложили, что лодка готова, первой ее мыслью было отказаться, но она одумалась и сказала:

– Хорошо, сейчас выйду.

Она рассудила, что эта уединенная прогулка успокоит ее нервы и тогда, быть может, она будет в состоянии написать Раулю, чтобы просить его присылать к ней иногда ребенка, так как с самим князем она решила не видеться.

– Ты сделаешь мне большое одолжение, – сказала тетя Адель, – если поедешь сегодня одна или с горничной. Я так утомилась нашей утренней прогулкой, что положительно не в силах ехать с тобой и тотчас же лягу в постель.

Валерия не возражала. Она жаждала побыть одна и тащить с собой горничную не хотела, а гребец был для нее ничто.

По мере того как лодка все дальше и дальше плыла по зеркальной поверхности озера, лихорадочное волнение Валерии сменилось грустью. Она глядела на огонек, светившийся в окнах виллы, занимаемой князем. Там был ее ребенок. Случайно или нарочно поселился Рауль рядом с ней? Преследует ли он еще намерение помириться? Какая причина вернула любовь к сыну и доверие к ней? Она вспомнила отчаянный плач Амедея, сердце ее сжалось, и из глаз хлынули слезы.

– Увы, отчего все так сложилось?

Уйдя в свои мысли, она не замечала того, что лодка плыла все тише и тише и наконец совсем остановилась. Точно так же она не замечала, что конец ее манто свесился за борт и купался в воде. В эту минуту гребец наклонился, вытащил замоченный конец и положил его на скамью. Валерия невольно взглянула на его руку, и сердце ее замерло: то была выхоленная белая рука, с тонкими пальцами, и на мизинце, при свете луны, сверкал знакомый ей перстень, который его смущенный хозяин позабыл на этот раз спрятать. Глухо вскрикнув, наклонилась она вперед и встретила страстный взгляд Рауля, который снял шляпу и простирал к ней руки. Конечно, костюм и отпущенная за это время борода очень его изменили, но все же как могла она не узнать его раньше?

Валерия быстро откинулась назад, и лицо ее вспыхнуло.

– Меня продали, обманули! – воскликнула она.

– Тебе нечего бояться, кроме моей просьбы простить и забыть прошлое! – ответил Рауль. – Да, я приехал сюда, чтобы видеть тебя. Сегодня я узнал, что ты нечаянно была у меня, и я решился, не медля далее, приступить к развязке. Благословенная случайность устроила, что ты сегодня одна, и теперь я умоляю тебя: вернись ко мне, дай мне загладить прошлое и моей любовью заглушить несправедливое подозрение, которым я тебя оскорбил.

– Неужели ты думаешь, что пропасть, которую ты разверз между нами, могут уничтожить несколько ласковых слов? – с горечью проговорила она. – Разве я могу забыть ту ужасную минуту, когда ты поставил меня перед семейным судом, обвиняя в измене, и заявил, что лишь просьба твоей покойной матери спасла меня от публичного скандала. Нет, нет, сердце мое содрогается при этом воспоминании. Я клялась тебе в невиновности, а ты не поверил! При малейшей случайности ты будешь снова топтать меня ногами.

– Валерия, я слеп, как и все люди, а между тем все, по-видимому, обвиняло тебя. Но если ты так упорно отвергаешь мою просьбу, значит, ты никогда не любила меня. Ужели ты никогда не чувствовала потребность увидеть меня и не сознавала, что Амедею нужна мать? И слезы твоего единственного ребенка ужели не трогают тебя?

– Нет, это ты никогда не любил! Я поняла это в ту минуту, когда ты бросил меня, умирающую, на посмешище людям. Истинная, глубокая любовь способна верить, несмотря на внешние улики, а ведь доводы и подозрения остались все те же. Разве ты добыл какое-нибудь доказательство, меня оправдывающее?

– Да, чудо доказало мне твою невиновность, но я открою тебе мою душу, только когда ты будешь со мной снова. Надеюсь, что это будет скоро, что любовь победит гордость, и жестокие речи, которые я слышал от тебя сегодня, не будут твоими последними словами.