Графиня кивнула в знак согласия и, сев подле туалета, стала восхищаться подарком и любезностью жениха. Когда причесывание закончилось, она принялась одевать невесту при помощи обеих камеристок Марты и Элизы.

– Эта материя, затканная серебром, великолепна, – сказала она по-итальянски, оправляя стан и трен платья. – Но то платье, которое тебе раньше прислали, мне нравится, пожалуй, больше всего. Какими оно отделано кружевами!

– Каждое отвечает своему назначению, – промолвила Валерия со вздохом. – Первое – легкое и воздушное, как беззаботное счастье прежних дней, а это тяжелое и роскошное, как мое новое положение.

Приколов ей на голову кружевную вуаль и венок из померанцевых цветов, Антуанетта прижала к груди свою подругу и, целуя ее, с глазами полными слез, сказала ей:

– Теперь я уйду, дорогая моя, помолись, чтобы Бог дал тебе забвение прошлого и сделал тебя столь же счастливой, насколько ты хороша и достойна любви.

По уходу графини Валерия прошла в молельню и стала на колени перед распятием из слоновой кости, стоявшим на аналое. На кресле лежала великолепная благоухающая гирлянда из белых роз и померанцевых цветов, которую она сплела сама утром. Несколько минут она горячо молилась, затем встала и, приподняв атласную портьеру молельни, нерешительным голосом позвала камеристку. Марта была молодой красивой девушкой, свежей и веселой, но довольно глупой. Она служила в доме с тех пор, как Валерия вышла из пансиона, и, казалось, была ей очень предана. Впрочем, она обладала немалой долей любопытства, свойственного слугам, и сердечные дела ее госпожи были ей известны более, чем жениху графини.

– Послушай, Марта, могу ли я довериться тебе? – спросила взволнованная Валерия. – Исполнишь ли ты поручение, которое хочу на тебя возложить, так как не могу доверить его никому другому?

– Ах, сударыня! Можете ли вы в этом сомневаться? – с жаром ответила она. – Я сделаю все, что прикажете, и буду молчать как рыба.

– Вот в чем дело. Помнишь молодого банкира Мейера, который часто бывал у нас? Тебе известно, что он застрелился? Я была дружески расположена к этому несчастному молодому человеку, и вот хочу, чтобы, пока я буду в церкви, ты пошла бы на еврейское кладбище и положила эту гирлянду на его могилу. Можешь ты это сделать?

Со слезами на глазах Валерия подала ей гирлянду, снятую с кресла, но, к крайнему своему удивлению, заметила на лице камеристки какое-то странное замешательство.

– Ах! – заговорила Марта. – Я жизнь готова отдать, чтобы доказать мою преданность вашему сиятельству, но это… ах! Если бы вы знали! Если б я смела!.. Иисус Христос и Пресвятая Богородица, вразумите меня!..

– Что с тобой, Марта? Ты больна? – спросила испуганно молодая девушка.

– Нет-нет, не больна, но я не могу долее молчать. – Марта упала перед ней на колени и проговорила дрожащим голосом: – Я должна открыть вам то, что облегчит вашу душу и возвратит вам счастье: г-н Мейер жив!

– Он жив? – спросила Валерия, хватаясь за портьеру, чтобы не упасть. – Ты бредишь или это правда?

– Да, графиня, это правда. Его рана была очень серьезной, но не смертельной; он совсем поправился и даже… – она не договорила.

«Он женился», – хотела она сказать, но не решилась, боясь огорчить свою госпожу и возбудить в ней ревность.

– Простите меня, – продолжала она, – но я знаю, что г-н Мейер должен был жениться на вас и любит вас больше жизни. Его камердинер Стефан – мой жених. Он ходил за своим раненым барином в то время, когда тот был в бреду. От него-то я все узнала и хотела успокоить вас известием, что г-н Мейер жив.

Едва дыша, Валерия наклонилась к Марте.

– А не говорил тебе Стефан, как он перенес все, что произошло?

Не предвидя последствий своей болтовни, Марта с жаром продолжала:

– Ах, Стефан рассказал мне, в каком отчаянии был г-н Мейер. Он никогда не утешится, потеряв вас, целыми днями он ходит, как приговоренный к смерти, едва прикасается к блюдам, которые ему подают, иногда сидит такой мрачный, что боятся, как бы он опять не наложил на себя руки. Но Стефан и другой лакей постоянно издали следят за ним, и вы можете быть спокойны, ни одной минуты он не остается без надзора. Стефан очень хороший человек, бережет его, как свой глаз. Сегодня он зашел ко мне на минуту и сказал, что вчера г-н Мейер не вернулся с прогулки, а велел отвезти себя на загородную виллу, где в саду у него находится большой пруд, и Стефан поспешил туда, чтобы следить за господином Мейером, так как он опять в сильном припадке горя и, как выразился выездной лакей, похож на привидение.

– Хорошо, Марта, ступай, – прошептала Валерия, падая от изнеможения в кресло.

Она не заметила, как вышла камеристка. Одна мысль «Самуил жив» наполняла все ее существо. То, что было тенью, ожило вновь. И несчастный бродит, как приговоренный к смерти, и, быть может, намереваясь в этот раз вернее покончить с жизнью, которую она ему отравила и разбила. Вероятно, он знает, что сегодня ее свадьба, и, может быть, в то время, как она в церкви будет клясться Раулю в любви и верности, он в порыве отчаяния… Валерия встала, сжала голову руками; лицо ее пылало, сердце так билось, что готово было разорваться, и дрожь пробегала по телу. Могла ли она допустить вторичное самоубийство и не попытаться остановить его, пояснив Самуилу, что вина ее была не так велика, как он полагал.

Возбуждение, ослепляющее рассудок, свойственное ее характеру, все более и более овладевало ею. В минуты сильных душевных волнений оно отнимало у нее способность размышлять и могло увлечь ее на самые невозможные поступки. Рауль, предстоящая через два часа свадьба, риск, которому она подвергалась, все было забыто, одна мысль, одна лишь цель существовала для нее: увидеть Самуила, оправдаться в его глазах и вырвать у него обещание не посягать более на свою жизнь. Она встала с твердой решимостью и, тревожно оглянувшись кругом, пошла в гардеробную, поспешно достала большой бурнус с капюшоном, который покрывал ее до самых ног, закрыла лицо густой вуалью, взяла портюне и, подняв на руку свой шлейф, сбежала в сад. Никто ее не заметил. Слуги, занятые приготовлением к свадьбе, были в комнатах или в буфете. Она окликнула извозчика и дала кучеру адрес виллы.

– Если ты доставишь меня туда за десять минут, – сказала она, – подождешь там немного и привезешь обратно, то получишь два золотых.

Валерия знала виллу по описанию Самуила и велела кучеру остановиться не у большого подъезда, но несколько дальше, у калитки бронзовой решетки. В лихорадочном волнении она вышла из кареты, отворила калитку, которая не была заперта изнутри, и вошла поспешно в сад. Ее ноги в белых башмачках проворно ступали по песку. При первом повороте аллеи увидела она гладкую поверхность сверкающего из-за деревьев пруда. В зелени деревьев виднелись крыша и маленькая башня виллы. Валерия с беспокойством всматривалась в зеленую чащу. Что, если тот, которого она ищет, не здесь, а в комнатах? Туда она не решится войти. Но приближаясь к пруду, она вздрогнула, остановилась и спряталась в тени кустов: в нескольких от нее шагах кто-то показался на боковой аллее и, скрестив руки, задумчиво шел, поглощенный своими мыслями.

Она сразу узнала Самуила, хотя он страшно изменился и похудел. На бледном осунувшемся лице его застыло выражение мучительной тоски.

Под тенью густого каштанового дерева у самой воды стояла скамейка, и Самуил опустился на нее, откинув назад голову, как бы желая свободно вздохнуть, затем с выражением глубокого страдания закрыл лицо руками и остался неподвижным. Валерия направилась к нему. Слегка коснувшись его руки, она подавленным голосом проговорила:

– Самуил!

Молодой человек выпрямился и удивленным пытливым взглядом окинул скрытую вуалью стоявшую перед ним девушку. Кто это мог быть? Ему казалось, что прозвучал хорошо знакомый и дорогой ему голос, но нет, то, конечно, была игра его расстроенного воображения. В эту минуту она одевалась к венцу. Не Руфь ли это? Но нельзя было не отличить руку жемчужной белизны с розовыми и тонкими пальцами, придерживающую плащ, от смуглой и полной руки молодой еврейки.

– Кто вы и что от меня хотите? – спросил он резко, подавляя безумные предположения, мелькнувшие в его уме.

Ответа не последовало, но настроение духа Самуила не располагало его к терпению. Он хотел знать и, не раздумывая долго, протянул руку к пряжке плаща и быстрым движением сорвал его с плеч незнакомки.

Глухо вскрикнув, он вскочил на ноги и отшатнулся. Он узнал Валерию. Никогда еще Самуил не видел ее такой чарующе прекрасной, как в эту минуту, в великолепном подвенечном наряде, с длинной вуалью, как ореолом окружавшей ее. С глазами, полными слез, протянула она сложенные руки.

– О, если б ты знал, Самуил, как я страдала, думая, что ты умер! Сегодня только узнала, что ты жив!.. Прости меня!

Тяжело дыша, с пылающей головой, Самуил жадно смотрел на волшебный призрак. Мысль, что это дивное создание, похищенное у него, в этом самом наряде должно соединиться с другим, жгла его, и в темных глазах его вспыхнул зловещий огонь.

– О каком прощении вы говорите, графиня? – перебил он ее дрогнувшим голосом. – Разве можно простить позорную измену, разбившую мне жизнь? Между нами все кончено, и вы сами этого хотели, чтобы сделаться княгиней Орохай. Все в этом блестящем аристократе вам нравится и льстит вашему самолюбию. Ну и будьте счастливы с ним, но зачем вы пришли сюда? Чтобы удовлетворить ваше любопытство, чтобы посмотреть, как страдает человек, дерзнувший тянуться за звездой, или чтобы насмеяться над его самонадеянностью? Для того, чтобы еще более раздразнить его больное сердце вашей предательской красотой, этой фальшивой маской, скрывающей слабую, бесчестную душу? Вам мало было знать, что я чуть не лишил себя жизни! Теперь вы меня видели, возвращайтесь же на ваш пир, в объятия того, кого вы предпочли мне, и расскажите, что ваша жертва имеет жалкий вид.

– Самуил! Самуил! – перебила его Валерия. – Отчаяние ослепляет тебя. Жестоко с твоей стороны говорить мне такие обидные слова!.. Выслушай меня, прежде чем осуждать. Если бы ты знал, как я страдала, ты бы не оттолкнул меня! Я пришла сюда, чтобы вымолить твое прощение.