— Тебе не стоит притворяться, будто ты обращал внимание на сцену.

— Вот еще одно из преимуществ того, что ми знаем друг друга хорошо, — не надо притворяться!

Она внимательно вглядывалась в его лицо.

— Все это тебе недешево обошлось…

— Но ведь ты любишь музыку.

Оказывается, это было так просто. Алатея потянулась за шалью. Поколебавшись, она повернулась к нему спиной, чтобы он мог лучше укутать ее. Расправляя тонкий шелк, Габриэль погладил ее обнаженные плечи и, склонившись к ней, пробормотал:

— Моя награда в том, что ты получила удовольствие.

Когда он подвел ее к экипажу, тому самому, в который совсем недавно помогал сесть графине, она на миг сжала его руку. Габриэль закрыл за ней дверцу и отступил. Фолуэлл взял в руки вожжи.

Алатея откинулась на подушки. Благословенная темнота давала ей возможность не скрывать своих чувств. Сидевшая рядом с ней Элис оживленно болтала с Тони Карстерсом, устроившись напротив. Она предоставила им обсуждать спектакль, в то время как у нее была возможность обдумывать другой спектакль, которого не видел никто, кроме нее, и который занимал ее гораздо больше. Правда, теперь она начинала думать, что это вовсе не являлось спектаклем.

Пора было взглянуть прямо в лицо своим страхам и чувствам, вызванным ими. И то и другое чрезвычайно волновало ее. Алатея попыталась обратиться к первому, притворяясь, что второго вовсе не существовало. Дальше так не могло продолжаться.

И пока они ехали домой, она время от времени с отсутствующим видом отвечала на вопросы Сирины и сестер, а потом, попрощавшись с Эшером и Карстерсом в холле, поднялась по лестнице. Отдавшись заботам Нелли, Алатея продолжала думать о своем, анализируя каждую встречу, пытаясь мысленно проникнуть под маску, которой Габриэль всегда прикрывался от нее. Наконец, оставшись в своей комнате одна, она набросила шаль поверх ночной рубашки и села на пуф у окна.

Морвеллан-Хаусу уже исполнилось пятьдесят лет, причем он строился на фундаменте более старого дома. Этим поместьем Морвелланы владели с незапамятных времен, возможно, много столетий. Сколько времени им еще осталось жить здесь? Неизвестно. Их судьба была в руках Божьих. Но своей собственной жизнью она по-прежнему могла распоряжаться сама. Глядя на старые деревья в дальней части сада, куда выходило ее окно, Алатея подавила глубокий вздох. Склонившись к широкому каменному подоконнику, она оперлась подбородком на руку.

Когда ее угораздило влюбиться в него? Неужели еще в детстве, когда ей было одиннадцать лет? Возможно, он это почувствовал, и отсюда его раздражение? Или это случилось позже? У нее не было ответов на эти вопросы. В какой-то момент это случилось, вот и все. По правде говоря, она не сделала особого открытия — просто в те далекие времена ее любовь еще не расцвела и существовала в состоянии бутона, только что появившегося после затяжной зимы. Теперь ей предстояло узнать всю силу этой любви, силу, становившуюся все более непреодолимой.

Ее терзало беспокойство за семью и судьбу своей любви; решать обе проблемы надо было срочно и одновременно. Алатея знала, что безотносительно к тому, какой результат даст рассмотрение дела в суде, Габриэль всегда поможет ей, защитит ее и для него будет не важно, окончится ли этот процесс победой или поражением. Если он окончится победой, Габриэль сделает все, чтобы заставить ее капитулировать, если же суд окончится поражением, то он просто предъявит свои права на нее и не будет слушать ничьих доводов.

Единственным преимуществом ее возраста было то, что она хорошо знала себя. Любовь к нему захватила ее целиком, привязала крепко-накрепко, опутала с головы до ног — ведь она ничего не умела делать наполовину.

Но она боялась боли, которую он мог причинить ей. Разочарование, несчастье, одиночество, угроза зависимости от него, унижение и растоптанная любовь — полностью исключить этого тоже было нельзя.

Если окажется, что он не любит ее так, как любит его она, то любовь разрушит ее изнутри. Жизнь никогда не проявляет такой щедрости и доброты. Любовь в ее понимании была совсем не тем, что он чувствовал к ней, и она была готова стоять на своем, отказать ему окончательно и бесповоротно… до сегодняшнего вечера.

Ее уверенность поколебалась, когда он прошептал: «Моя награда в том, что ты получила удовольствие». Ее обезоружил его тон — она так хорошо знала все особенности, все интонации этого голоса. Он произнес эти слова так, будто его устами говорила душа, а не холодный разум.

Слова его потрясли ее, нашли в ней отклик, будто в ту минуту их сердца говорили друг с другом.

Может быть, она ошибалась? Может быть, он любит ее? Как узнать об этом? Просто спросить?

Подняв голову, Алатея посмотрела на звезды и луну, уже начинавшую бледнеть. Спросить его прямо? Но она чувствовала себя слишком уязвимой, слишком ранимой, чтобы еде дать такое признание. И мог же он упасть перед ней на колени и объявить о своих чувствах…

С печальной улыбкой Алатея поднялась и расправила плечи. Пора было ложиться спать.

Она скользнула между простынями, так и не придумав, как вызвать его на откровенность. Но если существовал хотя бы один шанс на то, что судьба решила улыбнуться ей и послала им взаимную любовь, она сумеет узнать об этом.

Следующее утро выдалось пасмурным, свинцовое небо Тяжело нависало над землей — все казалось серым, под стать ее настроению. Алатея изо всех сил старалась отделаться от угнетавшего ее щемящего чувства.

Триумф бала уже забылся, а впереди маячила перспектива суда, в благополучном исходе которого она отнюдь не была уверена. Нелегко будет убедить Чансери-Корт в том, что Восточно-Африканская золотодобывающая компания — чистой воды мошенничество.

Особое очарование вечера в опере вместе с воспоминанием о соблазнительном многообещающем шепоте Габриэля, который, возможно, тоже пытался скрыть свои истинные чувства, рассеялось в холодном свете пасмурного утра.


Несмотря на многочасовое бодрствование, Алатея так и не могла придумать никакого плана действий, который заставил бы Габриэля опустить свой щит и показать, что у него внутри, сломать, уничтожить барьер, с помощью которого он скрывал, а точнее, защищал свое сердце. Она не могла увидеть его душу, несмотря на их близость, и сама не собиралась снимать броню. Существовал только один способ, суливший успех, приблизиться и узнать, но это было связано с риском…

Подавив вздох, Алатея потянулась к чайнику. Как ей казалось, существовало нечто недоделанное, что-то они пропустили. Некий камень на их пути остался лежать неперевернутым — и они под него не заглянули…

Она бросила взгляд на Чарли:

— Вы с Джереми были в музее?

— Нет, — пожал плечами Чарли. — Мы собирались побывать там, пока живем в Лондоне, но… Лицо Джереми просветлело.

— Не пойти ли нам туда сегодня? Сегодня трава слишком мокрая, чтобы кататься вокруг дома на велосипеде. Алатея посмотрела на сестер.

— А почему бы не пойти туда нам всем? Мы уже несколько недель не выходили никуда все вместе, а на утро у нас нет никаких планов.

Почувствовав, что ее дергают за рукав, Алатея повернула голову.

Огаста смотрела на нее широко раскрытыми карими глазами.

— Меня тоже возьмете?

Алатея улыбнулась, и ей показалось, что серый день стал веселым и ясным.

— Конечно, крошка, мы возьмем тебя.

Часом позже Алатея стояла в одном из похожих на пещеру холлов музея, глядя сверху вниз на то, что, должно быть, представляло собой карту Восточной Африки.

Карта была помещена на большом столе под стеклом. На ней значился такой пункт, как Лодвар, но не было ни Фангака, ни Кинджи. Более того, Лодвар расположился на берегу огромной реки, которую исследователь, должно быть, не заметил.

Алатея вздохнула.

Прежде она как-то не подумала о музее, считая, что клерк Королевского общества должен был упомянуть любые экспонаты, представлявшие интерес. Она хоть и пришла в отчаяние от своего промаха, но сдаваться не собиралась и спросила служителя, какими еще экспонатами располагает музей. При упоминании подробной карты Африки сердце ее затрепетало, на этот раз от радости.

В то время как Чарли и Джереми застряли возле витрины с оружием, а Мэри, Элис и Огаста разглядывали древнюю керамику, Алатея проскользнула в холл. Кроме карты, здесь были всевозможные кустарные изделия, а также несколько акварелей, представляющих природу и животный мир Восточной Африки. Теперь она подняла последний камень на своем пути и увидела, что находилось под ним, но, увы, это ничего ей не дало. Алатея смотрела с отвращением на бесполезную карту, потом отступила назад… и чуть не столкнулась с только что подошедшим джентльменом.

— О!

Она едва успела подхватить соскользнувшую шаль.

— Прошу прощения, — неуклюже извинился незнакомец. — Я был так увлечен этим хламом, что не смотрел, куда иду.

Широким жестом он охватил все находившиеся вокруг экспонаты.

— Вина целиком моя — это я не смотрела, куда иду.

Алатея с любопытством разглядывала собеседника: взлохмаченные брови его нависали над глазами, лицо, должно быть, испытавшее действие всех ветров, было коричневым, как грецкий орех, рот обрамляли седые усы. Глаза джентльмена были того водянистого оттенка, который можно встретить лишь у очень старых людей. Покрой его сюртука выглядел старомодным, как и штаны до колен из грубой ткани и такого фасона, какой в городе больше никто уже не носил. Его осанка и походка тоже показались ей необычными — он держал руки за спиной, ноги его были широко расставлены и будто согнуты в коленях.

Повернувшись к карте Африки, Алатея спросила:

— Она ведь неточная, верно?

— Чушь! — тотчас же последовал его презрительный ответ. — Все это чушь! Поверьте моему слову, здесь нет ничего подлинного.

— Вы там бывали?

— Да, от одного до другого выхода в море. Иногда приходилось месяцами ждать благоприятного момента для отплытия из-за наводнения, голода или стычек между местными племенами. Я старый геолог, и мне не раз приходилось бродить среди этих холмов, пересекая континент в разных направлениях.