— Еще как хочу. Этот факт должен объяснить, почему я так ревностно оберегаю тебя от других джентльменов. Твое окончательное расставание с графиней решило все, так что единственное заключение, к которому придет общество, будет справедливым.

— Ты так считаешь?

— Да, потому что именно так и будет. Если тебе надо время, чтобы освоиться с этой мыслью, ты его получишь, но не воображай, что из этой ситуации есть какой-нибудь иной выход.

— Но… Я не могу очаровать тебя, как графиня, — ты все знаешь обо мне.

Он обнял ее, поцеловал и крепко прижал к себе. Сопротивление длилось не более секунды — она погрузилась в его объятия, и губы ее раскрылись навстречу ему, предложив все, что могли дать.

Алатея сдалась без боя, зная, что любая борьба с ним была бы ею проиграна, но при этом все-таки пыталась сохранить ясность мысли.

Она желала его, и голод ее был слишком, силен. Она целовала его страстно, нежно, соблазняя и заманивая, готовясь снова и снова отдавать и брать.

Габриэль тоже был счастлив с ней и не скрывал этого. Алатея это чувствовала и знала. Она чувствовала, как страсть нарастает в нем, и наслаждалась мощью и силой этой страсти.

Головокружительная волна, уносящая их, превращалась в вихрь, жаркий, обдававший пламенем… Потом руки его пришли в движение и потянулись к ее волосам.

— Что…

Она ощутила внезапный рывок и увидела в его глазах блеск удовлетворения. Чепчик из кружев, расшитый золотом!

— Ты не посмеешь бросить его в камин!

— Не посмею?

Злополучный головной убор полетел на пол.

— Как хочешь.

Его рука снова потянулась к ее волосам и стала небрежно ворошить их.

— Что ты делаешь? — Она попыталась воспротивиться, но он не ослаблял своих усилий. Ее волосы рассыпались по плечам.

— Сейчас, когда волосы растрепаны, у тебя вид чрезвычайно соблазнительный, и это меня очаровывает. Спорить с тобой всегда было бесполезно — только зря тратить слова и время. Поэтому я решил прибегнуть к силе. Ты никогда не понимала, почему я так ненавидел это твое пристрастие к чепчикам.

Он еще некоторое время играл с шелковистой массой волос, потом собрал их в кулак и, потянув, заставил ее отклонить голову назад.

— Что еще ты придумал?

— Твои глаза. Ты хоть представляешь, что это значит смотреть в твои глаза? Не на них, а в них, прямо в глубину? Каждый раз, когда я в них смотрю, я будто падаю в какую-то таинственную бездну и теряюсь в ней, а заодно теряю разум.

Его взгляд опустился ниже:

— И еще твои губы!

Он нежно, прикоснулся к ним поцелуем.

— Но ведь мы оба знаем, что это значит.

Габриэль убрал руку с ее спины.

— Но не думаю, что ты это понимаешь.

Длинные пальцы легко, как перышко, коснулись ее щеки, подбородка, потом, приподняв его, он пробежался губами по овалу ее лица.

Алатея затрепетала.

— Ты очень уязвима. — Эти слова коснулись ее слуха как ласка. — Ты не слабая, ты ранимая. Ты как раз подходишь для меня.

Ее веки опустились, когда их коснулись его губы, а по всему телу разлился жар.

Разум говорил ей, что она должна поправить его, сказать, что не принадлежит ему, но вместо этого она лишь прижалась к нему. Ноги ослабели, голова закружилась; все поплыло перед глазами, и она едва успела уцепиться за отвороты его фрака.

Его страсть была столь же сильной — она питала ее желание, возбуждала, обнимала, охватывала и требовала от нее всего, что она могла дать. Донельзя смущенная, Алатея сначала не осознала, где его пальцы, пока он не сжал ее, талию потом, прервав поцелуй, спустил платье с плеч.

Ее груди, набухшие, с острыми пиками сосков, тут же оказались в его руках — и все это произошло так быстро что она едва смогла перевести дух.

Прежде он ласкал ее грудь только в темноте; она не могла видеть, как он к ней прикасается, не могла видеть его лица и желания на этом лице, не могла видеть пламени страсти в его глазах.

Теперь его руки властно сомкнулись на ее грудях. Алатея закрыла глаза и пыталась сохранить остатки здравого смысла, пока он наслаждался, лаская ее.

Губами, языком и зубами он показывал ей, что боготворит ее, и наслаждение накатывало на нее волнами, пока она не начала задыхаться от сжигавшей ее страсти. Горловой звук, который он издал, свидетельствовал о его мужском удовлетворении. Потом Габриэль повторил эту сладкую для нее пытку.

Его прикосновения были восхитительными, и Алатея беспомощная в его объятиях, изгибалась, предлагала себя умоляя и ощущая каждый нюанс, каждый оттенок его ласк, тайный смысл, который он в них вкладывал.

Вихрь страсти окружил их, создавая особую ауру, и они стояли, сжимая друг друга в объятиях, будто в самом сердце бури.

Никогда прежде Габриэль не достигал такой степени возбуждения, и все же ему удавалось удержаться от последнего шага. Это было бы невозможно ни с какой другой женщиной, но та, которую он держал в объятиях, была осиянной и он всегда знал это.

Его руки скользнули за ее спину, и он спустил вниз ее платье и нижнюю сорочку до бедер. Губы его изогнулись в улыбке. Он нежно провел ладонями по ее спине и талии, медленно скользя по всем изгибам тела.

— Мне нравится, что ты такая высокая и стройная. Он целовал ее долго и неторопливо, потом спустил платье и сорочку с бедер и ног, и одежда, шурша, упала на пол.

Теперь ему больше не хотелось разговаривать. Он уже знал вкус ее тела и этот контраст между собственной силой и крепостью и ее женственной упругостью. «Очарование» было слишком слабым словом, чтобы определить его одержимость ею.

— Не двигайся.

Сомкнув руки вокруг бедер Алатеи, он опустился на колени. Он слышал ее неровное дыхание, губы его приблизились к ее животу и он поцеловал его, потом коснулся губами пупка. Ее руки опустились на его плечи. Когда он прикоснулся к вожделенной выемке, ее пальцы скользнули в его волосы и запутались в них.

Она вздрогнула, напряглась, когда он наклонял голову и прижался лицом к ее плоскому животу.

— Габриэль!

Это слово было произнесено шепотом, с мольбой. Алатея с трудом узнала свой голос. Ее кожа пылала, голова кружилась, она была в полном смятении — и при этом остро чувствовала каждое его прикосновение, каждую ласку. В воздухе трепетало желание, пылала страсть, и на этот раз не было темноты, не было покрова таинственности, не было вуали, скрывавшей ее лицо.

Она стояла перед ним совсем нагая, и ее поддерживала только одна мысль, что своей наготой пленила его. Его голова была тяжелой и теплой, а прикосновение его рук одновременно и успокаивало, и возбуждало. Его шелковистые волосы заскользили по ее коже, и, когда он повернул голову, она поняла, что так и должно быть.

Его единственным ответом был жаркий влажный поцелуй, запечатленный на ее вздрагивающем животе, как раз под тугими кудряшками. Он скользнул рукой по ее ягодицам, угрожая хрупкому, едва обретенному ею равновесию, в то время как другая его рука двигалась вверх и вниз по нежной внутренней стороне бедер.

Его губы спустились чуть ниже.

Ома ожидала, что он дотронется до нежной плоти между бедрами, нервы ее были напряжены. Потом он сделал это, и ей показалось, что сейчас она умрет от восторга.

От жаркого прикосновения его языка к ее плоти у нее подогнулись колени.

— Ш-ш.

Он обнял Алатею, попытался успокоить. Захватив одно колено, он перекинул ее ногу себе через плечо. Ей пришлось изменить положение, чтобы не упасть, она обвила ногой его широкую спину, а пальцы продолжали сжимать его голову. Теперь она стояла прочнее, но оказалась гораздо доступнее для него. Его обжигающе горячий язык снова начал ласкать ее.

— Я хочу попробовать тебя на вкус.

Нечетко произнесенные слова были его единственным предупреждением, прежде чем он сделал это. Он действительно пробовал ее на вкус, лизал, ласкал — была ли она согласна на эти интимные ласки, уже значения не имело. Он просто брал то, что хотел, а она соглашалась на это.

Нервы ее трепетали, она была беззащитна перед ним, и тело откликалось на каждое его прикосновение остро и мучительно.

Голова ее кружилась, но все-таки в каком-то потаенном уголке сознания она оставалась свободной, независимой и достаточно разумной, чтобы оценивать его действия.

Ее восприимчивость все усиливалась — теперь она могла чувствовать гораздо острее и глубже. Мужчина, стоявший перед ней на коленях, был богом чистого наслаждения, он ошеломлял ее, не давал ей передышки, пока она не разразилась рыданиями, а ее тело не стало всего лишь сосудом жаркого непреодолимого желания.

Алатея тотчас же поняла это, как только его язык и губы на мгновение оторвались от нее. Его руки оставались на ее бедрах; он поднял ее, а через мгновение его плоть наполнила ее.

Его мощный член вошел в ее тело, преодолев незначительную преграду, и оказался глубоко внутри. Со вздохом, похожим на рыдание, она обвилась вокруг него, женская плоть сомкнулась вокруг мужской, и Алатея старалась удержать его как можно ближе и как можно дольше. Ее пальцы изогнулись, грудь напряглась. Обвив ногами его бедра, руками она обняла Габриэля за плечи, изо всей силы прижимаясь к нему, потом обхватила руками голову и, найдя губы, прильнула к ним.

Этот поцелуй был их взаимным признанием и потребовал всех сил и всей страсти — их тела задвигались в совершенной гармонии, в медленном ритме, столь же естественном, как дыхание. Он поднял ее еще выше, а она змеистым движением соскользнула ниже и прильнула к нему.

Возможно, Алатея должна была бы ощутить стыд, оттого что столь легко и охотно отдалась ему и обнимала его, совершенно обнаженная, тогда как он оставался в своем элегантном вечернем костюме. Каждое его движение возбуждало ее еще сильнее.

Должно быть, он и хотел, чтобы это было так. Он ведь сам сказал, что хочет показать, насколько очарован ею: в то время как он нежился, погружаясь в ее обнаженную плоть, стараясь продлить эти бесценные мгновения, он и сам тонул в этом водовороте, разделяя ее страсть.