Взбежав по лестнице, она добралась до того единственного места, где пока еще могла укрыться, и принялась размышлять, что ей делать.

Дрожа от волнения, Грэйния лихорадочно перебирала в уме имена людей, искала хоть кого-то, к кому могла бы обратиться за помощью.

И поняла, что, даже если такие люди найдутся, отец вправе забрать ее, и они не смогут воспротивиться или даже просто выразить протест.

Стоя на лестничной площадке, она вдруг услыхала смех Родерика Мэйгрина, и смех этот диким ужасом вторгся в ее сознание, напомнив о том, насколько она беспомощна.

Она почувствовала, что это не просто смех сильно пьяного человека; так смеется тот, кто вполне доволен своей судьбой и тем, что добился желаемого.

И тут Грэйния поняла еще одно, поняла так, словно кто-то объяснил это ей на словах.

Родерик Мэйгрин хотел ее не только из-за ее внешности — об этом легко было догадаться по выражению его глаз, — но и потому, что она дочь своего отца, что она имеет, таким образом, определенный вес в обществе, даже столь небольшом, как на Гренаде.

Он привязался к ее отцу не просто потому, что они были соседями, а потому, что отец был принят у губернатора, с ним советовались, к нему относились с уважением и сам губернатор и все мало-мальски значительные люди.

Перед отъездом с острова Грэйния начала понимать общественный снобизм, развитый везде, где правила Британия,

Но мать Грэйнии совершенно открыто говорила, что не переносит Родерика Мэйгрина не из-за его происхождения, а из-за его поведения.

Грэйния слышала ее слова, обращенные к отцу: «Этот человек груб и вульгарен, и я не желаю видеть его в своем доме». «Он наш сосед, — беззаботно отвечал граф, — а у нас не так уж много соседей, чтобы проявлять излишнюю разборчивость».

«Я предпочитаю проявлять то, что ты называешь разборчивостью, если речь идет о дружбе, — возражала графиня. — У нас множество других друзей, было бы только время видеться с ними, и ни один из них не желает знаться с Родериком Мэйгрином».

Отец пытался спорить, но мать оставалась тверда.

«Мне он не нравится, и я ему не доверяю, — заявляла она. — Мало того, я верю рассказам о его жестоком обращении с рабами. Я не стану принимать его у себя».

Мать настояла на своем, и Родерик Мэйгрин не появлялся в «Тайной гавани», но Грэйния знала, что отец встречается с ним в других местах на острове, и они пьют вместе.

Теперь мать умерла, а отец дал согласие на брак дочери с человеком, которого она ненавидела и презирала и которого со страхом сторонилась.

— Что же мне делать?

Она снова и снова задавала себе этот вопрос; и когда вошла к себе в спальню и заперла дверь, казалось, самый воздух, вливавшийся в отворенное окно, твердил те же слова.

Она не стала зажигать свечи, стоявшие на туалетном столике, но подошла вместо этого к окну взглянуть на небо, усыпанное тысячами звезд.

Лунный свет сиял на листьях пальм, слегка покачивающихся от слабого ветра с моря.

Пусть и несильный, но все-таки свежий бриз, пролетая над островом, смягчал тяжелую и влажную духоту, которая с восходом солнца делалась почти нестерпимой.

Стоя у окна, Грэйния ощущала резкий запах мускатного дерева, пряный аромат коричных и гвоздичных деревьев.

Может, она всего лишь вообразила их, однако запахи пряностей занимали такое значительное место в ее воспоминаниях о Гренаде, что ей казалось, они взывают к ней и приветствуют ее возвращение домой.

Но домой к чему? К кому?

К Родерику Мэйгрину и ужасному браку? Она скорее умрет, чем покорится!

Она не имела представления, сколько времени простояла у окна.

Годы, проведенные в Англии, исчезли, словно их и не было никогда; Грэйния оставалась частицей острова, на котором прошло так много лет ее жизни.

Это было не только очарование тропических джунглей — гигантских древовидных папоротников, вьющихся лиан, плантаций деревьев какао… Все это именно история ее собственной жизни.

Мир Карибских островов, мир пиратов-браконьеров, ураганов и вулканических извержений, сражений на суше и на море между французами и англичанами.

Мир такой знакомый, неотделимая часть ее существа, а образование, полученное в Лондоне, как будто улетучилось, унеслось вместе с волнами теплого воздуха.

Она больше не была леди Грэйнией О'Керри, она одно целое с духом Гренады, с ее цветами, пряностями, пальмами и мягко плещущими волнами, шелест которых доносился до нее издалека.

— Помоги мне! Помоги! — громко крикнула Грэйния.

Она взывала к острову, словно он мог понять ее тревоги и прийти на помощь.


Долгое время спустя Грэйния разделась и легла в постель. Пока она любовалась ночью, в доме не раздалось ни звука; если бы отец стал подниматься неуверенной походкой по лестнице в свою спальню, она услыхала бы его шаги.

Но она теперь не тревожилась о нем, как тревожилась много раз с тех пор, как он снова вошел в ее жизнь.

Она могла думать только о себе и, даже засыпая, продолжала жарко молить небо о помощи, отдавшись молитве всем существом.

Грэйния проснулась внезапно от шума, который она скорее почувствовала, чем услышала.

Окончательно придя в себя, она прислушалась. Снова какой-то звук… Кажется, кто-то подошел к двери ее спальни. Грэйнии стало страшно при мысли, кто это может быть.

Потом она осознала, что звук доносится снаружи. Негромкий глухой свист, а после него кто-то произносит ее имя.

Грэйния встала с кровати и подошла к окну, которое оставила перед сном открытым и незанавешенным.

Выглянула и увидела внизу под окном Эйба.

Это был слуга ее отца. Ездил вместе с ним в Англию. Грэйния знала Эйба всю свою жизнь.

Это он вел все хозяйство у них в доме, помогая матери Грэйнии. Находил слуг, обучал их, следил, чтобы они работали, как следует. Это он взял ее с собой в лодку, когда она только еще приехала на остров. Грэйния помогала ему нести домой омаров, которых они вместе ловили в бухте, помогала собирать устриц — отец любил этот деликатес больше всех других даров моря.

Это Эйб научил ее ездить на маленьком пони, пока она была еще слишком мала, чтобы долго идти по плантации и смотреть, как рабы собирают бананы, мускатные орехи или плоды какао.

Это Эйб ездил с ней в Сент-Джорджес, когда ей нужно было что-нибудь в магазинах или просто хотелось поглазеть на большие корабли — как они разгружаются или принимают на борт пассажиров, отплывающих на другие острова.

«Просто не знаю, что бы мы делали без Эйба», — слышала Грэйния от матери чуть ли не каждый день.

Когда они уехали в Лондон, Грэйния видела, что матери недостает Эйба так же, как и ей самой.

— Нам надо было взять его с собой, — сказала однажды Грэйния, но мать покачала головой:

— Эйб принадлежит Гренаде, он часть острова, — возразила она. — А самое главное, твоему отцу без него не обойтись.

Когда мать послала за отцом, а он приехал слишком поздно, чтобы попрощаться с ней перед смертью, с ним вместе был Эйб. Грэйния так обрадовалась, увидев его, что едва не бросилась ему на шею и не расцеловала.

В последнюю секунду ее удержала от этого порыва мысль, что она сильно смутит Эйба своим поступком. Но вид его улыбающегося коричневого, словно кофе, лица вызвал в Грэйнии такую тоску по Гренаде, какой она еще не испытывала в Лондоне…

Грэйния выглянула из окна и спросила:

— Что тебе, Эйб?

— Должен потолковать с вами, леди. Теперь он называл ее «леди», а когда она была ребенком — «маленькой леди». Судя по голосу, потолковать он хотел о чем-то важном.

— Я спущусь… — начала было Грэйния, но запнулась.

Эйб сразу понял, о чем она подумала.

— Совсем безопасно, леди, — сказал он. — Хозяин не услышит.

Грэйния поняла без дальнейших объяснений, почему граф не услышит, и, не говоря больше ни слова надела халат, который лежал на чемодане, и пару домашних туфель.

Очень осторожно, стараясь не шуметь, она отперла дверь спальни.

Что бы там ни говорил Эйб, она боялась столкнуться не с отцом, а с хозяином дома.

Свечи на лестнице все еще горели, но оплыли почти до конца. Спустившись в холл, Грэйния вошла в комнату, которая, как она знала, находилась прямо под ее спальней и выходила в сад.

Она подошла к окну, выходящему на веранду, и пока отпирала задвижку, Эйб успел подняться на ступеньки и подойти к Грэйнии.

— Мы уходим быстро, леди.

— Уходим? Что ты имеешь в виду?

— Опасность! Большая опасность!

— Да что случилось? О чем ты хочешь сказать? Прежде чем ответить, Эйб оглянулся через плечо, словно боялся, что кто-то услышит.

— Восстание началось в Гренвилле среди французских рабов.

— Восстание?! — воскликнула Грэйния.

— Очень плохо. Убили много англичан.

— Откуда ты узнал?

— Прибежал один парень. Когда уже стемнело. — Эйб снова оглянулся через плечо. — Здешние рабы хотят присоединиться к восстанию.

Грэйния без расспросов поверила, что Эйб говорит правду. Слухи об опасности быстро распространялись по островам, которые то и дело переходили из рук в руки; чаще всего это были слухи о восстаниях то в общинах, поддерживающих французов, то в общинах, поддерживающих англичан.

Единственное, что удивляло, — восстание произошло на Гренаде, которая вот уже двенадцать лет находилась под властью англичан после того, как сравнительно короткое время побывала в руках у французов.

Но когда Грэйния плыла на корабле из Англии, она слышала, как офицеры говорили о французской революции и о том, что король Людовик Шестнадцатый два года назад был казнен.

— Ясно, что теперь неизбежны волнения среди французских рабов на островах, — сказал как-то капитан. — Они готовы начать собственную революцию.

Выходит, так и случилось на Гренаде… Грэйнии стало страшно.

— Куда же мы отправимся? — спросила она.

— Домой, мистрисс. Сильно безопасное место. Немногие люди найдут «Тайную гавань».